Сборник для души

— Привет, мам, — на надгробной плите красивыми буквами выведено имя твоей матери. — Прости, что так давно не приходила. Ты не поверишь, столько всего произошло.       В Питере теплая осень, листья едва пожелтели и даже не думали опадать. — Как она умерла? — Федор присаживается на корточки рядом с тобой.       Ты страшно устала от всего, ты действительно рада, что смогла выбраться из шумной Йокогамы. Шипы белых роз больно впиваются в нежные ладошки, но ты терпишь и тихо хмыкаешь. — Мой… папа избил ее. Ну, знаешь, на пьяную голову, — крутишь пальцем у виска.       Достоевский видит в тебе побитого жизнью ребенка, что барахтается изо всех сил, чтобы сохранить прежний позитив и ясный взгляд на мир. — Что с ним сейчас? — мягко забирает из твоих рук цветы и кладет их на могилу. — Он повесился, — говоришь, будто бы облегченно, и ты впервые поднимаешь глаза на Федора. — Спасибо. — За что? — мужчина рассматривает твои руки и стирает подступающие капельки крови с ладоней. — Я рада, что ты забрал меня. Мне комфортнее с вами, — твоя голова падает на плечо брюнета.       И ты не врала. Скажи тебе кто-нибудь полгода назад, что ты будешь мотаться по всему свету с одним из самых разыскиваемых людей в мире, ты бы закатила глаза и засмеялась. Но сейчас тебе так хорошо рядом с ними, с «Крысами». Аж звучит смешно.       Детский, почти целомудренный поцелуй в макушку и ты умиротворенно прикрываешь глаза. — Пойдем домой, — Достоевский кутает тебя в свое пальто и поднимает на руки. — Можешь поспать, если хочешь.       Киваешь и сильнее зарываешься носом в чужую грудь. С ним хорошо.

***

— Дорогая, тебя всю трясет, — легкие прикосновения тонких пальцев к волосам и ты просыпаешься.       В глазах встали слезы, а голова раскалывается от недавнего кошмара. Ты пододвигаешься на кровати и хлопком предлагаешь мужчине сесть. — Тебе приснился дом? — голос звучит почти обеспокоенно. — Ха-ха, не смеши, то место нельзя назвать домом. Дом — это место куда я бы хотела возвращаться. Я не хотела, — глаза почти стеклянные. — Поплачь, — Достоевский притягивает тебя к себе, и ты утыкаешься носом в его шею. Он пахнет свежестью, ароматным чаем и семьей. Твоей семьей. — Спаси- — Хватит благодарить меня, — говорит не зло, просто устало. — Золото, ты мне ничем не обязана. Ты уже отплатила всем, чем могла.       У Федора пальцы невероятно холодные, так что когда они забираются под твою ночнушку, тебя передергивает от контраста температур. Мужчина выводит руками узоры на твоей спине, едва задевая бледную кожу короткими ноготками. — Успокоилась? — шепчет на ухо бархатно. — Ш-ш-ш, молодец, вот так. — Мы поменялись местами, хах? — ты отодвигаешься от него и кладешь свою маленькую ладошку Достоевскому на щеку.       Фиолетовые глаза помутнели, и Федор опустил взгляд на тебя. Ты выдыхаешь и врезаешься в губы напротив. Мужчина подхватывает тебя под бедра и сажает на свои колени. — Если я скажу, что люблю тебя — поверишь? — брюнет улыбается так светло и по-доброму, тебе правда ничего не остается, кроме как кивнуть. — Захочу поверить, — теперь уже Достоевский мягко целует тебя и ложиться на кровать, поддерживая тебя за талию. — Хочешь просто полежать? — легонько прикусывает мочку уха, посылая легкие разряды тока от головы до самых кончиков пальцев на ногах. — Да-а-а, — говоришь глухо, голос почти неслышен в его кофте. — Если ты не возражаешь, конечно.       Он перещелкивает каналы, спрашивая тебя, что ты хочешь посмотреть. — Мультики? Серьезно? — ты на полном серьезе киваешь и просишь сделать погромче. — «Голубой щенок» — классный, ты не смотрел? — мужчина отрицательно машет головой, на что ты театрально вздыхаешь, держа руку у рта. — Тогда смотри.       Ушанка опускается на твою голову, а ты в непонятках смотришь на него. — Тебе идет, — даже не глядит на тебя, только приподнимает уголки губ.       Тебе почему-то захотелось завизжать от дикого умиления, он выглядел так по-домашнему, со взъерошенными волосами и горящими глазами. Чмокаешь его в подбородок и сразу же прячешь глаза в собственных руках, словно нашкодивший ребенок. — Ой-ой, ты хочешь подурачиться? — он звучит игриво, а пальцы снова пробегаются по бокам. — Ты ведь боишься щекотки, верно?       Ты громко сглотнула. Вспомни себя пару месяцев, ты бы шарахалась от его прикосновений как от огня, но сейчас тебя заботит лишь то, как бы не умереть от смеха. Ты так никогда не хохотала, как сегодня. Достоевский был максимально безжалостным. Кошмар, он загнал тебя до сорванного голоса и дрожи в коленях.       Телевизор, кстати, так и остался шуметь фоном.