Координаты свободы

Рухнув в кресло в своём кабинете, Джеймс упёрся локтями в колени и уронил голову на сцепленные замком пальцы. Сосредоточиться не получалось, хоть ори, хоть вой. Он поднялся, захлопнул двери, крикнув секретарю, чтобы его не беспокоили, и достал из серванта бутылку вина. Воробей не очухается ещё несколько часов, так что время есть спокойно все взвесить и прийти в себя. «Надо посоветовать Губернатору, чтобы он посоветовал Элизабет обратиться к врачу... Ах, будь она моей женой, я бы даже не спрашивал... или отвечай за неё Тернер, я бы просто велел мальчишке... мне нужно знать правду...» Он опустил веки, медленно допив бокал, и налил себе ещё. Перед глазами стоял красивый шоколадный взгляд в тени длинных ресниц, чуть подрагивающих на солнце… Старательно выстроенная им любовь, идеально вписанная в жизненный план, такая простая и понятная и, самое главное, полностью ему подходящая. Достойная его, в будущем хорошая мать красивых наследников. И пусть сердце не колотилось у горла, как писали об этом в романчиках, которыми иногда зачитывались молоденькие офицеры и на которые сам он смотрел со снисходительной усмешкой, но ему всегда казалось, что такое и не может происходить в реальности. Это просто вымысел, которым авторы щедро поливали свои произведения, чтобы собрать побольше публики и добавить своим героям значимости. Ну и, конечно же, чтобы юные девушки вздыхали томно, ожидая таких вот чувств и записывая мечты о них в свои дневники. Когда девушка придумывает такие чувства к мужчине, награждая его сотней хороших качеств, и ее взгляд горит восхищением, он хочет становиться для неё лучше и лучше и взбираться на самый верх жизни, увлекая ее за собой. Элизабет не смотрела на него такими глазами, что немного настораживало Джеймса, но она и не была поклонницей любовных романов, зачитываясь историей и приключениями. Да и сам он считал, что идеально рассчитанный брак куда большее благо, чем сумасбродные влюблённости, влекущие за собой бессонные ночи и бездумные подвиги. Делая предложение, он ожидал быстрого ответа, потому что мисс Суонн была далеко не глупа и понимала, что лучшей партии ей не сыскать. И пусть между ними не брызжет фонтаном страсть, но они хорошо воспитаны и одного круга, они поладят, незаметно подстраиваясь один под другого. Им будет просто. Джеймс слабо улыбнулся, допивая третий бокал и вспоминая свои мечты, которым порой предавался в свободное время. Как они будут красиво смотреться, прогуливаясь под руку по фортовой стене, какие беседы смогут неспешно вести на званных вечерах, показывая всем и каждому, какая они правильная и идеальная пара, а потом, когда он получит следующее повышение, они заведут детей... и пусть в этом тоже не будет страсти, но у них будут прекрасные наследники, которым уготована такая же размеренная и построенная жизнь. И в неё уже не ворвётся ни один пират, чтобы разрушить ее... «Если только в ее теле уже не зреет плод любви с пиратом...» Джеймс пил, даже не замечая, что осушил полбутылки, и его чуть ведет, а в голове нарастает шум. Он вспомнил почему-то Воробья и внезапно осознал уже чуть плывущим разумом, что именно его глаза – фондю из насмешливого расплавленного шоколада и грозы - и маячили перед мысленным взором последние несколько минут. Воробей был красив дикой красотой смешения белой и туземной кровей, а если сложить его внешность с ангельской внешностью Элизабет, то ребёнок будет чудо как хорош собой. И Джеймс воспитает его достойно, ведь если с самого раннего детства дать должное воспитание, как дали ему самому покойные родители, то он вырастет прекрасным наследником с гордой фамилией Норрингтон и следом за отцом станет однажды морским адмиралом. «Воспитать можно кого угодно... уверен, если бы он вырос в других условиях...» Горько усмехнувшись, Джеймс налил себе ещё вина. Как он ни старался, но даже представить Воробья в приличном камзоле и кружевах не получалось, в парике и гладко выбритым. Что на него ни примерь мысленно, все казалось фальшивым и тут же слезало, как дешевая позолота с меди, оставляя настырный образ пирата маячить перед глазами. «Горбатого могила исправит... - он покрутил в руках бокал и потер переносицу. - Проблема не в его внешности... проблема в той свободе, что спрятана в нем, как в коробке, и которую невозможно достать и забрать или выкинуть...» Джеймс только сейчас совершенно внезапно для себя осознал, почему так рьяно стремился запереть этого пирата в клетку и не желал видеть его без кандалов. Уверенный в том, что все его жизненные постулаты всегда работают, привыкший к тому, что определенные вещи соответствуют определённым событиям, он был уверен, что узник - это запертый человек, со скованными руками и ногами, полностью подчиненный своей судьбе. Не свободный. В цепях и с клеймом - рабы. Но с Воробьем все это не работало. По какой-то невероятной причине даже в своём нынешнем жалком положении он ухитрялся оставаться абсолютно свободным. Безраздельно принадлежащим себе одному, своим мечтам о море и далекому чёрному кораблю. На него можно было повесить ещё пяток кандалов и отметить не одним клеймом, но это ничего бы не изменило. И именно это выбешивало Джеймса до того, что сознание заволакивало красной пеленой. Ведь сам он в своём роскошном кабинете, со шпагой и званием Командора, вольный идти, куда пожелает, не обладал даже десятой долей такой свободы. У него был долг, знание, как прожить завтра и послезавтра, во сколько быть на службе, когда подадут обед и сколько именно минут вежливости нужно прождать, прежде чем постучать в дом Губернатора и пригласить мисс Суонн прогуляться по аллее. Сколько шагов делают до начала разговора, какими именно словами начинают утреннюю или вечернюю беседу, до скольки можно задержаться с ней наедине и насколько крепко приличиями позволено обнять в танце. Знал ли хоть что-то из этого Воробей? А даже если и знал, чему из этого он следовал? На том острове... Джеймс был уверен, что пират ни единой секунды не думал о приличиях, легко обняв его невесту, целуя жарко, без стеснения, как сам он даже в мыслях представить не мог, сплетаясь с ней в той самой страсти, о которой так подробно писали авторы романов, даря наслаждение... Джеймс затряс головой, пытаясь выбросить из неё навязчивые образы двух тел, слившихся на белом песке у костра, и жадно хлебнул еще вина... Конечно, она сдалась сразу. Разве можно не поддаться такому ураганному порыву чувств? Не попасть под это мимолётное очарование, которое ничего не обещает и не даёт стабильности и гарантий, но на короткую ночь дарит тебе все-все себя абсолютно... всю свою свободу до дна, растворяя в ней и унося за горизонт. Сухо сглотнув, Джеймс допил остатки вина прямо из бутылки и поднялся, собираясь взять следующую. Его шатнуло, что вызвало лишь брезгливую усмешку и быстрый взгляд на запертые двери. Его никто не должен видеть таким. Никто из подчинённых. Потому что он Командор - ледяная броня и жёсткость приказов, спокойный, уверенный в себе, готовый ко всему... Вот Воробья шатало и без выпивки, чего он совершенно не стеснялся, ловя равновесие легкими движениями рук. И его не заботило, увидит ли это хоть кто-то. Он был свободен в своих движениях, позволяя себе небрежные поклоны и внезапные улыбки, едкие колкости, шутки... и этот взгляд, прямой даже сквозь ресницы, насмешливый и такой тёплый, как утренний кофе в фарфоровой чашке... Джеймс затряс головой, схватившись за сервант, открыл дверцу и вытащил бутылку дорогого бренди. Не в силах преодолеть внезапное искушение, он сунул бутылку в карман своего жилета, оправил складки камзола, машинально отмечая, что выглядеть нужно соответственно, поправил парик и глянул на себя в стеклянную дверцу серванта, приводя в порядок шейный платок. Все как должно. Заставив руки не дрожать, он не очень твёрдой походкой подошел к двери, сжал кулаки, выдохнул и вышел из кабинета, намеренно громко чеканя шаг. - Командор, - из-за стола вскинулся секретарь, мгновенно вытягиваясь в струнку. «Все как положено. Задержался до позднего часа, раз я еще на службе», - скривился Джеймс и коротко кивнул ему. - Вольно, капитан. Срочные депеши передайте лейтенанту Джиллету, остальные дела оставьте в моем кабинете до завтра. И ступайте домой. - Есть! Джеймс прошёл мимо него, от души надеясь, что его состояние осталось незамеченным, и никаких сверхсрочных дел не найдётся. А с остальным разберётся старательный Эндрю, который так стремится во всем подражать Командору и значит, не допустит ни единой ошибки.

***

Тюрьма встретила Джеймса немного отрезвившей сыростью и прохладой. Добираться сюда пришлось в крытом экипаже - сесть верхом он просто не рискнул сейчас, решив, что неспешная дорога и поздняя прохлада выветрят из него часть глупых домыслов и дадут возможность привести мысли в порядок. Поэтому к узнику он спустился уже более твёрдой походкой, чем покинул кабинет, и остановился около решётки, разбудив караульного. - Сэр! – тот вскочил, заспанно моргая глазами и усиленно делая вид, что вот только-только присел. - Вольно, солдат, - Джеймс усмехнулся. – Ступайте проветриться. Я позову Вас позднее. Не веря своему счастью, караульный поспешно затопал вверх по лестнице, мысленно вознося хвалу Господу за то, что не получил нагоняй. По требованию Командора Воробья держали отдельно от всех остальных заключённых на самом нижнем ярусе тюрьмы, где не было даже окон. Сырой затхлый воздух, помноженный на скудный чад пары масляных ламп, заставил Джеймса сморщиться и передернуть плечами. Он присел на пустой ящик около решётки и какое-то время молча смотрел в пространство, собирая мысли в кучу и приводя их в порядок. Потом скосил взгляд на пирата. Тот лежал на полу среди остатков прелой соломы, которую менять никто не имел в виду, подсунув одну руку под голову и, казалось, был без сознания. Разодранная рубашка обнажала располосованную спину, покрытую почти сплошь картинками и какими-то письменами, торчавшие в разрывах ткани рёбра, тоже в узорах, подрагивали в такт неровному хорошо слышимому дыханию. Тяжёлому и сиплому. Джеймс слабо улыбнулся, примерив на эту картину свои воспоминания. Ему однажды довелось найти стрижа, который бился на земле, пытаясь взлететь. Будучи ещё мальчиком, Джеймс подобрал птицу, хотя она ободрала ему все руки крохотными коготками, и принёс домой. Матушка посоветовала выпустить ее, объяснив, что стриж с земли не взлетает, но легко улетит на свободу, если просто поднять его на руке. Джеймс долго смотрел на зажатого в ладони пернатого невольника, а потом сказал, что хочет оставить его себе. Матушка поохала, пожурила его за испачканные чулки и велела прислуге принести клетку, оставшуюся от певчего скворца. А пришедший со службы отец долго-долго смотрел на сына, потом взял ножницы и обрезал стрижу маховые перья. - В клетке они без надобности, сынок, - спокойно сказал он, сажая птицу обратно. - Так точно не улетит. Матушка вздохнула, но перечить, конечно же, не стала, и Джеймс тогда не понял ее взгляд, полный горького сожаления. Он провёл весь вечер, наблюдая за стрижом. Тот лежал на дне клетки, часто хрипло дыша и дергая крыльями. Он не понимал, что летать уже не сможет, продолжая эту бесполезную упрямую борьбу. А утром маленький Джеймс нашёл стрижа мертвым - птица разбилась о прутья клетки, стараясь выбраться и колотясь в них до последнего. - Лети, птаха вольная, - сказала матушка, открывая клетку и изящным движением руки словно провожая невидимого стрижа в небо. - Там твоя свобода. Родишься заново. Джеймс на всю жизнь запомнил то утро. Он смотрел на мертвого стрижа в клетке, острее, чем когда-либо, ощущая, как на голову давит парик и сжимают ноги новые туфли с пряжками, как душно сердцу под плотным жилетом и как свеж ветер, уносящий прочь невидимую птицу. Свободную. Такую, каким самому ему никогда не стать. - Свобода - дорогое удовольствие, - сказал отец, поправляя локоны своего парика перед зеркалом и заметив расстроенного сына. - Не всем по карману, запомни это. И цена у неё одна - жизнь. Джеймс это помнил. И всегда знал, что она не для него. И вообще не для людей. Свободные только птицы в небе да киты на морской глубине. И этот чертов капитан Воробей… Рассматривая сейчас пирата с забавным птичьим прозвищем, полностью им растоптанного, запертого в надежную клетку, где даже клочок неба не увидеть, без солнечного света, без ветра и просто свежего воздуха, Джеймс вспоминал того стрижа, в душе своей завидуя и тому, и другому и мечтая получить ту свободу, которая была в них. Воробей даже встать сейчас не сможет, и уж точно не способен устроить побег. Но, черт его побери, он не похож на не-свободного, как не был похож и стриж… Джеймс отпер камеру и вошёл в неё, бросив камзол на невысокий стенной выступ прежде, чем сесть. Испачкать белоснежные бриджи не было никакого желания. Он вытащил бутылку с бренди и задумчиво открыл ее, тронув пирата носком туфли. Тот дернулся, вскидывая голову, глухо ругнулся, но, увидев Командора, оборвал себя коротким «оу!» - Наконец-то Вы усвоили урок, мистер Воробей, - Джеймс слабо, но довольно улыбнулся. - Вы только так учитесь? Пират скривился, с явным трудом поднял себя на руках и сел, привалившись плечом к стене. Его заметно потряхивало, но это не стёрло с лица улыбки, а из глаз дурных бесенят. - И чем я обязан такому высокому явлению в столь поздний час? - поинтересовался он. - Командору надо убедиться в качестве выполнения работы его подчиненных? Плохо в прошлый раз рассмотрели? О, не беспокойтесь, дорогой мой, Ваш несчастный лейтенантик очень старался. Даже вспотел до красных щёк, считая на солнцепеке, бедолага. Вы бы были повнимательнее к нему, что ли, так старается Ваше внимание заслужить... Джеймс закатил глаза, сделав глоток прямо из бутылки. - Вам, видимо, мало, мистер Воробей, - мрачно пошутил он. - Повторить? Пират тихо зашипел, откидываясь спиной на холодную мокрую стену, и на секунду прикрыл глаза. - Благодарю, достаточно. Джеймс с омерзительным и постыдным для себя удовольствием увидел на его лице короткую судорогу боли, пробившуюся сквозь насмешливую гримасу. - Я повторю свой вопрос, - негромко сказал он, болтая в бутылке бренди и наблюдая за тем, как пират сухо сглатывает, следя за каждым его движением. - Что произошло на том острове между Вами и мисс Суонн. И, надеюсь, в этот раз Вы проявите больше благоразумия, чтобы уберечь хотя бы остатки своей шкуры. Воробей улыбнулся, так сладко и насмешливо, что у Джеймса скулы свело. Из-под полуопущенных ресниц сверкнули яркие глаза, снова окунув его с головой в кипящий пьяный шоколад с коньяком и мятой. - Вам подробно? – голос, подкрашенный какой-то едва слышимой хрипотцой, упал до тихого мурлыканья. - Я готов все-все рассказать за глоточек того чарующего напитка, который Вы притащили с собой. Во всех деталях, честное слово. Невольно залюбовавшись красивой коротко сверкнувшей улыбкой, Джеймс едва заметно нахмурился. - Хватит паясничать, - он заставил себя сосредоточиться на глазах пирата. - Мне нужен ответ на заданный вопрос. Я ясно выражаюсь? - Вполне, - Воробей вздохнул, незаметно стараясь устроиться удобнее, и бросил очередной демонстративно-умоляющий взгляд на бутылку, всем своим видом показывая, что просто умирает от жажды. - Зачем Вам это? Подумайте здраво, любезный мой Командор, зачем Вам такая невеста? Вы - гроза всех пиратов, такой правильный, такой блестящий, с такой карьерой... таким горьким прошлым... Джеймс подавился глотком, который только что сделал, намеренно игнорируя просящие глаза пирата, и, прежде чем успел сообразить, что делает, влепил ему оплеуху. - Правда глаза режет? - Воробей дернул головой и засмеялся, мешая веселье с шипением сквозь зубы. Джеймс на секунду зажмурился, облившись бренди. Постыдно сорвался... виновато в этом, конечно же, вино, но как больно обожгли эти слова сердце. Позор отца, так и не получивший прощения, жалкий отпрыск, обязанный жизнью пирату. Он бежал от своего прошлого из Англии, найдя себе реализацию здесь, в Порт-Ройял, и успокаиваясь тем, что вешал одного пирата за другим. От души мечтая о том дне, когда уничтожит их всех. И с ними своё прошлое... И черт побери этого гада, но он был прав сейчас. В лицо Командору никто ни слова не скажет, но что будут шептать за спиной? Его невесту спас из воды висельник, который после провёл с ней время на острове один на один... - Об этом никто не знает, - процедил Джеймс, защищаясь от собственной памяти. - Никто. Воробей вскинул брови, скосив на него взгляд, и снова улыбнулся, внимательно ощупывая скулу. - Да, верно. Всего-то весь состав «Разящего», Губернатор, Вы, собственно, ну и... виновники торжества. Вдумайтесь ещё раз, дорогой мой, а оно Вам надо? Баб полно - репутация одна. Разве есть что-то важнее нее? Сделав пару больших глотков бренди, Джеймс опустил взгляд и долго-долго смотрел на пирата, который так и сидел, привалившись к стене и устало откинув голову. - Ну, если так уж надо - поторопитесь, - полетело спустя минуту очень тихо и сквозь зубы. – Я уже сказал Вам – если любите, какая разница, кто был первым или вторым… я не был первым капитаном «Жемчужины» и не был единственным… это ничего не меняет… Джеймс, только-только порадовавшийся, что вспышки веселья Воробья становятся все короче и реже, а значит, победа близка, опять вспомнил стрижа из своего детства и ощутил ноющую тяжесть в груди. Вот ему было не все равно, и для него это меняло многое. Он не мог смириться с такими вещами и легко принять, что его невеста была с кем-то другим и ждет от него ребенка, и просит спасти чужого человека, соглашаясь на брак. Смешно, но ему важно было знать, что он ее единственный герой, как было написано в тех самых глупых романах… - А Вы вот, дражайший мой, пойдите и скажите Тернеру, что она переспала с пиратом и ждет от него ребенка или двух, и посмотрите, что он сделает. И насколько ему будет наплевать. Воробей невесело усмехнулся и снова скосил взгляд на бутылку в руках Джеймса. Выждал немного, вытер рукавом пот с шеи и продолжил. - Вот то-то. Сами все знаете. У любви нет ваших этих добродетелей и прочей чуши, есть только она и свобода и все. Качнув головой, в которой уже шумело от алкоголя и всего услышанного, Джеймс промолчал. Его буквально раздирало на части, потому что с одной стороны, он не готов был лишиться такой красивой мечты, давно-давно придуманной, ради которой жил, но с другой… и эта другая брала верх в хмельной голове, настойчиво повторяя голосом пирата одну и ту же фразу: «Вы даже не знаете, что это слово-то значит... у Вас просто была написанная по нотам судьба… А хотели Вы совершенно другого… Свободы…» - На что ты надеешься, Воробей, - тихо спросил он, выпив еще немного. - Ждёшь, что за тобой вернутся? Штурмом возьмут форт и вызволят тебя? Надеешься дожить до того момента? Пират едва заметно качнул головой, словно досадуя на его непонятливость, но промолчал, и Джеймс продолжил: - Я тоже очень на это надеюсь. Все пушки наведены на море, как только твоя «Жемчужина» войдёт в пролив, мы потопим ее... и ты сможешь это увидеть своими глазами. Веки Воробья дрогнули, и сверкнувшая из-под них черная ненависть на секунду испугала, даже чуть-чуть протрезвив Джеймса. Но она исчезла прежде, чем он успел хорошенько в нее всмотреться и осознать, снова уступив место усталой насмешливости и обреченно-вымученной улыбке. - Они не вернутся, Командор, как Вы этого до сих пор не поймёте? «Жемчужина» далеко, и Вам проще укусить локоть, чем достать ее. Джеймс поймал на излете отголосок светлой радости в этих словах, и ему стало больно. У него рушился мир под ногами, он не знал, как поступить со своей помолвкой, а Воробей сидел и радовался. Чему? Не его ли горю, виной которого он и был? И в то же время он остро осознал, что завидует этому гаду, который даже сейчас все равно был счастливым, потому что его корабль был цел и далеко. И неважно, что не он стоял у штурвала… Это было выше понимания Джеймса, и это задевало его, как будто он был глупее и беднее валяющегося у его ног в цепях человека. - Как и тебе, - бросил он, поднимаясь. - Ты сгниешь в этой клетке, лишившись всего – свободы, жизни и своего драгоценного корабля. Это даже хуже, чем быть повешенным, для тебя - там ты, хотя бы, мог продолжать быть шутом на публику. Ты отнял у меня все… - Теперь Вы свободны, дорогой мой, как и хотели… хотя бы от этого… - Воробей откинул голову на стену, совсем закрывая глаза, и осторожно повел плечами. – Так я заслужил хотя бы глоточек этого замечательного напитка? Всего один, Командор. Джеймс бессильно пнул его и вышел, крепко заперев дверь. Внутри у него было полное опустошение и желание напиться до беспамятства.