Лагерь

На обед давали серые макароны с маслом. Вот только вид их подсказывал, что на качестве рожек сэкономили, а сливочное масло хозяйственный повар припрятал, пользуясь тем, что управляющий лагерем уехал по делам и отсутствовал до обеда, что не было неожиданностью. Жажда утащить из чужого пирога хоть крошку была у эалей в крови, отчего повара менялись чаще, чем респираторы у некоторых из надсмотрщиков. Те, кто были поумней, брали надсмотрщиков в долю, и махинации с едой получалось укрыть чуть дольше. Управляющий же был первым приемным сыном Шер Ам Ваэра, и потому каждый раз безжалостно увольнял проворовавшихся, а некоторых, особенно усердных лично отправлял на отработку в лагерь в качестве заключенных. Месяца так на два-три. Чай же был горьким и слишком крепким, но горячим. А что может быть лучше горячего напитка, когда полдня пришлось разгребать свежую гору отходов на морозе, и до самого заката предстояло заниматься тем же? Ну, разве что носки. И грелка. Новые перчатки все же выдали взамен изодранных, но перед этим кладовщик долго материл Геру, силясь придумать какое-нибудь особенно заковыристое ругательство, которое могло бы вывести ее из себя. Будь его воля, он бы и пинка ей отвесил, но этот эаль был гораздо более труслив, чем надсмотрщики. А после обеда Гера нашла осколок зеркала. Вероятно, раньше оно было частью чего-то другого. Может, висело на стене. Или в ванной. Или вообще висело на дверце огромного шкафа-купе. Гера наклонила осколок, рассматривая собственное отражение. Она и раньше не могла назвать себя красавицей. Все есть, вроде даже симметрично – что еще надо? Это младшая сестрица была красавицей с длинным водопадом каштановых волос, которые она нещадно красила в рыжий. Гера даже завидовала немного – ей рыжий не шел катастрофически, делая лицо красным и каким-то одутловатым. Вот как сейчас, когда синяки еще не сошли, а разбитая бровь и губы не зажили до конца. Да и потом, красотка из Геры уже не получится. В лагере одна из недавно попавших девушек достала крем, и мазала им руки и лицо каждый вечер. Чтобы морщин не было, и кожа оставалась гладкой и ровной. Как она его получила, можно было легко догадаться. Но да, руки у той были красивые, с длинными изящными пальцами. Как у пианистки, наверное. Да и лицо выразительное – вряд ли такая долго пробудет в лагере. Гера потрогала пальцами собственные разбитые губы. Тут только и останется, что вздыхать. Ни выразительности, ни изящности, ни красоты. Ну, разве что глаза светлые, в противовес сестрицыным зеленым. Брови с ресницами выгорели, а кожа потемнела от постоянного нахождения на улице. Она однажды выкрасила волосы в синий, и тогда глаза казались больше, и словно стали почти голубыми. Но то время было давно, да и дед страшно ругался. Тихие шаги Гера услышала загодя, и нехотя поднялась, возвращаясь к прерванной было работе. Зеркальный осколок, сверкнув напоследок, рухнул в один из стальных сортировочных ящиков на колесах. Спустя десяток секунд из-за другой мусорной кучи появился человек в респираторе. Он был невысоким, в строгом сером деловом костюме и аккуратно зализанными волосами. Большего Гера рассмотреть без очков все равно не смогла бы, так что со спокойной душой отвернулась. На свалке порой появлялись чужаки. Кто-то приносил мусор или старую мебель, не пережившую ремонт. Кто-то разговаривал с надсмотрщиками на предмет обнаружения потерянных ключей, и вещей, случайно выкинутых и попавших сюда. Кто-то скупал по дешевке провода или стеклянные бутылки. А кто-то шел к Шер Ам Ваэру, чтобы попросить денег в обмен на собственное временное рабство. Чужак пошел дальше, но потом вернулся. Остановился на чистом участке бетонного покрытия, которым был залит этот участок полигона. Заглянул в ближайший сортировочный ящик, с пластиком, но уставился Гере в затылок. А взгляды она умела распознавать, и повернулась к нему. — Признаюсь, не ожидал, что встречу в подобной дыре кого-то из своих. — Криво хмыкнув, признался Охотник. Коснулся кончиками пальцев платка в нагрудном кармане. — Я Давид Медро. Третий ранг. — Гера Торку. Второй ранг. — Она повторила движение с задержкой. Немудрено. Семь лет не было случая представиться нормально, как Охотник. — Торку, Торку... Погоди, я что-то слышал про вас... — Мой брат Лессан Торку. Охотник седьмого ранга. — Подсказала Гера. Давид хлопнул себя по лбу. — Точно! Внук самого Севежа... Погоди, но у него же вроде сестрица четвертого ранга, и вот-вот на пятый перейдет. Новость была неожиданной и не сказать, чтобы очень обрадовала. Значит, деньги в семье были. Но ее все равно никто не торопился выкупить. — Фина. Она моя младшая сестра. Двоюродная. — Пришлось уточнять. Фамилия Медро ей была знакома. Из этой семьи вышел Мансур, добившийся пятого ранга в пятнадцать и побив предыдущий рекорд, за что и был занесен в учебники истории. А при получении первого ранга Гера в перерыве познакомилась с Юлой Медро. Помнится, они еще обменялись сэндвичами – Юла терпеть не могла тунец, а коридорный автомат заглючил и выдавал все подряд, но только не то, что хотелось. Тогда она еще влет обошла Геру по знанию языков, но с треском проиграла ей на практике. Прошлое пахнуло запахом сэндвича и ностальгией. — Ясно. А ты тут что, встряла? Гера молча поддернула левый рукав куртки, показывая заклепанный наручник, плотно прилегающий к коже. Его можно было снять и сбежать, лишь отрезав кисть. А там уж как-нибудь... Не так уж и трудно, но проблема в том, что таких железных полос у нее было четыре. А с ними даже приблизиться на метр к воротам и внешним стенам было невозможно – металл стремительно разогревался, грозясь поджарить конечности. — Мдаа... — Сочувствующе протянул Давид. — А семья? Конечно, эали опять продлили нейтралитет, но ведь их главный продолжает сотрудничать и с нами, как прежде. Я вот, — он приподнял плоский чемоданчик, — официально вообще у них юристом работаю на полставки. Не то чтобы увлекательно, но плюсы и в этом есть. И один из плюсов – безопасность. Да, что-то в этом было. — Дед знает, где я, но... Не знаю почему, но он меня не выкупил еще. Охотник задумчивым взглядом окинул содержимое второго ящика, где скапливалось стекло. Поправил респиратор. Да, воздух тут был не очень. Но Гера привыкла. — Слушай, если хочешь, я могу передать ему письмо. Или напомнить. Может он в делах завяз, вот и не успел? Должно быть, все эти семь лет дела не прекращались, не позволяя даже разочек навестить. Гера кивнула. — Спасибо. Если тебе не трудно, то ты просто напомни ему. Тут как-то маловато новостей, чтобы писать письмо. Да и нет у нее ни ручки, ни бумаги. И что писать? «Здравствуй, дорогой дедушка. Я по тебе скучаю и напоминаю, что это ты меня продал, и обещал потерпеть всего пару недель, а уже идет восьмой год. Ах да, мне еще позавчера два крылатых придурка сломали два ребра, нос и отбили почку.» Нет уж, лучше и вправду без письма. — На следующей неделе тогда постараюсь сюда заскочить и передам от него весточку. Лады? — Давид протянул руку, и Гера пожала ее, прощаясь. Пусть бы ей и хотелось поговорить с почти что сородичем, но если кто-то из надсмотрщиков заметит, что она отлынивает, то опять побьет. А у Геры еще шкура не заросла от встречи с крылатыми уродами. Давид пришел через восемь дней, пусть бы Гера старательно пыталась не считать их. Он был в черном брючном костюме и с красной брошью, приколотой к отвороту пиджака. А еще он принес нож, и теперь узкое темное лезвие мелькало между пальцами. И все это заставило насторожиться. Обычно Охотники общались между собой, не держа в руках оружие. И уж не таскали капсулу с ядом под видом яркой брошки. Такое поведение было дурным знаком. — Ты не сказала, что торчишь тут уже семь лет. Гера привычным движением забросила пустую бутылку в ящик, решив не приближаться. Отбросила отросшие волосы назад. Поскорей бы весна, когда их всех опять обреют. Тогда ни одна сволочь не ухватит за волосы. — Ты не спрашивал. Мужчина кивнул сам себе. Его выражение лица, как и само лицо было недоступно – мешал респиратор. И ее собственная слепота. Ну ничего, если он бросит клинок – Гера легко уйдет от него. Заодно и получит преимущество, завладев ножом. Если Охотник на встрече вытаскивал оружие – могла быть драка. — Знаешь, я ходил к твоему деду. И сестру твою видел. Она... Знаешь, наверное, мне нужно объяснить. — Лезвие перестало блестеть, и Давид засунул руки в карманы, став обманчиво безоружным. Значит, нож складный. Гера не сдвинулась с места. — Так вот, Севеж Торку разозлился, когда я пришел и сказал про тебя. Разорался. Сказал, что ты должна ему целое состояние, и являешься позором его семьи. А твоя сестра сказала, что ты украла ее заслуги, и приписала обманом свой второй ранг. Пожелала, чтобы ты быстрее сдохла. — Охотник не прятал взгляда. — Забавно звучит, правда ведь? Звучало как бред. Абсолютный пьяный бред. С серого неба запорошило мелким, как крупка, колючим снегом. — Наверное, я бы поверил, только вот... Мой дядя занимается реестром – хобби у него такое на старости лет появилось. Неофициальное, чисто для души. И у него есть записи, что Фина Торку не получала второго ранга. Первый был, и... — Давид запнулся. Нож снова замелькал в руке. — И третий тоже. Официально же ты на первом ранге. И это странно. Не то, что у тебя первый ранг, ты не подумай. А то, что твоя младшая сестра получила два ранга в один год, когда ей было 14. А это, сама знаешь, невозможно. Абсолютно невозможно. Два ранга в один год не перенесет никто. Даже попытку можно было делать лишь раз в год – Гера три года пыталась дойти до второго ранга, и не думала о третьем. И тут сложность даже не в том, чтобы поймать крылатого. А чтобы выжить после переливания и последующей операции. После этого многие вещи покажутся легкими. Знаменитый Мансур и то, получал в год по рангу. Начав в 9. Сейчас же минимальный возраст для первой попытки составлял 14 лет. Его ввели в тот год, когда Гере исполнилось восемь, и дед еще долго возмущался, что ни для кого исключений по возрасту не было. — И у меня фотографии дома... И общие, с получения значков. Там двадцать человек, и все подписаны. Ты там как раз с Юлой рядом стоишь. И на первом ранге, и на втором. Да, тогда кто-то делал фотографии. Гера тоже хотела себе получить карточку, но как-то не до того было. А сейчас... Нет, не жалела. Да и где хранить материальную память? В носки прятать? — Как она? Давид молча стянул респиратор, открывая лицо. И красное пятно ожога, что начинался от нижней губы. Тянулось вниз по шее, скрывалось под серым шарфом. — Пыталась получить третий ранг. Это было без надобности, но Юла все хотела на меня равняться, как на старшего брата. Обещала, что на третьем остановится. Он открывал достаточно перспектив для обучения... В учителя пойти хотела... И семью, а то после четвертого детей не бывает. И потом, не всем же быть практикующими Охотниками. Снег вроде бы и шел, но на мусор не опускался. Кружился сверху, носился между куч. — Там что-то пошло не так, и Юла... Почти никто тогда не выжил, хотя она перенесла успешно переливание. Я знаю точно, я ее как раз навещал. Она еще апельсины любила, и я притащил целый ящик этих апельсинов, а у меня на них аллергия. Был пожар. И взрыв... В общем, я вынес сестру из огня, но она уже была мертвой. Мертвой и со следами пальцев на шее. Ее задушили, пусть бы в свидетельстве о смерти значилось отравление угарным газом... А выжила только Фина Торку. И у нее не было ни единого ожога. Забавно, да? Ожоги всегда регенерировали гораздо хуже колотых ран. И даже ранг не имел большого значения, хотя, конечно, у всех были индивидуальные особенности. Но обычно отметины оставались до конца жизни. — Когда это случилось? — Шесть лет назад. Значит, примерно через год после того, как Гера попала в лагерь. А про взрыв и пожар она ничего не знала – не все новости из ее мира попадали в лагерь. — Мы не могли предъявить никаких обвинений. Взрыв был случайностью. Да и фамилию выжившей не афишировали. Я только лицо ее видел мельком. А тут пришел к Севежу, и твою сестру увидел... — Давид вздохнул. — Твой дед и брат в фаворе, вызвать его на поединок без последствий для нашей семьи не выйдет. Нож соскочил с пальцев левой руки на правую. Замелькал, быстро, лишь блеском подсказывая Гере свое присутствие и выдавая в Охотнике амбидекстра. У Геры вот правая рука была ведущей. — Ты пойми, я против тебя ничего лично не имею. — Мягко произнес Давид, возвращая респиратор на лицо и пряча ожог. Поправил левой рукой шарф. — Мой отец предложил выкупить тебя и устроить Охоту. А потом твою голову отослать твоему деду. Идея неплохая, только подозреваю, что как только выкуплю тебя, ты решишь меня убить до официальной Охоты. Гера кивнула, соглашаясь. Погано быть в роли дичи. Жутко. — А я, хоть и третьего ранга, но не практикуюсь. Мне юристом нравится быть больше, чем Охотником. — Доверительно произнес Давид. — Да и... В общем, шансы, что ты меня заломаешь – достаточно высоки, учитывая, что ты из берсов. Гера почувствовала себя польщенной, но не стала расслабляться. — А у меня скоро сын родится должен. И я не хочу оставлять его сиротой. И жену люблю – представляешь, она вообще не из нас, но сковородой грабителя с одного удара остановила! — Видимо, Охотник гордился этим фактом, и немало, раз поведал это, считай, чужаку. — И потом... Твоя сестра пожелала тебе сдохнуть. Мне показалось, что она разозлилась, узнав, что ты жива. Предполагаю, что до моего прихода твоя семья была уверена в том, что ты умерла. А значит, если я тебя выкуплю, и мой отец отправит твою голову Севежу Торку, то это не расстроит их. Вероятно, даже наоборот. Щелкнул нож, пряча лезвие. Давид положил его в карман. Потрогал брошь на лацкане – красную, слишком неуместную что для костюма, что для свалки. Геру яд не возьмет, если, конечно, там не что-то совсем экзотичное. Главное, чтобы не пчелиный яд. Индивидуальная, мать его, особенность организма. Она зачешет себя до смерти. — Знаешь, мне нравится жить по правилам. И играть честно. И на эалей работать тоже нравится, пусть бы они сотрудничают с крылатыми, хотя и те иногда бывают нормальны. Так что я счел своим долгом все это рассказать. Я не буду тебя ни выкупать, ни пытаться убить втихую. Ведь если мои выводы верны, то твоя смерть порадует твою семью. А доставлять им радость я не нанимался. И потом, во время взрыва ты точно торчала тут, и непричастна. Так что я уйду и буду жить дальше, зная, что кто-то из семьи Торку торчит в этой выгребной яме... Охотник отвернулся. Посмотрел на высокие стены из бурого кирпича, поверху которых проходила колючая проволока. Их было видно из любой точки в лагере. — А ты постарайся продержаться подольше, чтобы своей смертью не доставлять удовольствия семье, которая тебя кинула... Пожалуй, мне пора идти. Гера перенесла вес с одной ноги на другую, рассматривая чужую спину. Этого Охотника она видела второй, и вероятно, последний раз в своей жизни. И он единственный за несколько лет поговорил с ней нормально. — Мне жаль, что Юла умерла. Может быть, стоило добавить что-то еще. Что-то вроде того, что Гера была бы рада, будь Юла ее подругой. Или что-то в духе этого. Но если жить по правилам... Давид остановился. Пнул какой-то пакет, оказавшийся под ногами. И молча пошел дальше, в итоге скрывшись за мусорными кучами. Вечером, смыв мыло с волос откровенно прохладной водой, Гера сдвинула наручник на левой руке, насколько позволял металл. Посмотрела на выцветшую татуировку на запястье. Ее ставил дед, когда Гера была совсем маленькой, и теперь знак смотрелся уродливой кляксой. И сошел вместе с лоскутом кожи, окрасив всю руку кровью. Всего-то и нужно было – найти в свалке лезвие, не слишком заросшее ржавчиной и грязью. В сущности – шрамом больше, шрамом меньше, какая разница? Руки у нее никогда не станут красивыми. Она сама никогда не станет красивой. Сдвинув второй наручник, Гера провела пальцем по татуировке на правом запястье. Три крошечные точки походили на серые чернильные брызги. Три добычи. Дед был недоволен, что в четырнадцать Гера поймала лишь лилима. И запретил ставить точку. И сам убил его. А Геру стошнило. Лезвие коснулось кожи, и отступило, оставляя быстро набухающую красную полосу. У нее не было возможности сделать татуировку, да и вряд ли будет когда-то в будущем, но шрам – тоже знак. Четыре.