Лагерь

Шкурка апельсина сдалась, напоследок брызнув соком прямо в глаз. Гера не удержалась и зашипела, зажмурившись, но вредный цитрус из рук не выпустила. Да, нужно было взять нож и порезать апельсин нормально, но вот захотелось почистить его вот так. Варварски, руками. За что сразу же пришла расплата. Но дольки были крупные, сочные, и слизнув прозрачные оранжевые капли с ладони, Гера простила цитрусу вредность и толстую шкурку. А вот для киви все же пришлось брать нож. Шкурка у него оказалась тоненькая, ногтем подцепить можно конечно, но мороки много. Зато мякоть – лимонно-желтая, сладковатая, была совсем не такой, как отпечаталось в памяти. Наверное, было бы лучше сначала порезать фрукты и сделать что-то типа салата, а потом сесть за стол и съесть все нормально, но Гере это почему-то показалось слишком долго. Так что она съела киви в три укуса, не отходя от блюда с фруктами. Следующим проигравшим была веточка с виноградом без косточек. Хотя будь там косточки, ничего бы не изменилось все равно. Регенерация, замедлившаяся было из-за отката, понемногу ускорялась. А Гера, давно привыкшая к скудному на фрукты (хотя, в принципе, вообще скудному на все) рациону в лагере, сейчас не могла остановиться, и следом за виноградом уничтожила и тройку бананов, дав себе слово, что вот так варварски она пожирает фрукты в первый и последний раз. А потом точно салат сделает. Фруктовый. И сахара добавит ложек десять. Или лучше пятнадцать. Чтобы точно слиплось. Мысленно планируя последовательность приготовления «будущего» (если на него останутся фрукты) салата, Гера пропустила момент, когда в оконное стекло, скрытое белой тюлью, постучали. Ветра Гера не слышала, да и разлапистый силуэт дерева она бы все же заметила, так что вряд ли это просто ветка... Стук повторился. Раз-два-три. Пауза. Гера подхватила с разделочной доски, на которой чистила киви, нож с черной пластиковой ручкой. Сощурилась, пытаясь рассмотреть внешний мир через тюль. Бесполезно. Пришлось отодвигать ткань. Тук-тук-тук. На подоконнике снаружи сидел лилим, похожий на херувимчика с открыток на зимние праздники. Правда, на открытках их рисовали поменьше, примерно размером с младенцев, и без одежды. Этот же «херувим» был почти метр в высоту, в черном плотном костюмчике, и улыбался во все тридцать два (или сколько у них там) белых зуба. Гера облизала губы, борясь с желанием вернуть тюль на место и сделать вид, что она ничего не видела. Поднеся ручонку к стеклу, лилим снова трижды постучал. Настойчиво и уверенно, и у Геры возникла ассоциация с воробьем, который настырно просит себе крошек. Да еще так нагло, что попробуй не открой! Нож вернулся на доску. Если она сейчас встретит лилима с ножом в руке, то попробуй объясни, что она его не резать собиралась, а просто проявила меры предосторожности. Ручка на окне была тугой, и скрипнула, открываясь. — Могла бы и побыстрее открыть. Знаешь, на улице не лето. — Наябедничал Гэри, деловито спланировав от окна прямо на диван. И только приземлившись там, принялся трясти крылышками, стряхивая влагу. Гера уже заметила. Воздух был ледяным, зимним, и за секунду пробрался под тонкую одежду, выдув все тепло. Уже закрыв окно и возвращая тюль на место, Гера мельком взглянула, что же за мир был снаружи. Улочка, или скорее аллея с двумя рядами деревьев вдоль дороги. Парочка припаркованных машин. Несколько двухэтажных домов за заборами, украшенными зеленой (и сейчас припорошенных снегом) изгородью. — Приперся, представляешь! Каждый раз смотрит неодобрительно, хмурится, сопит возмущенно. То в Отделе ему грязно, то воздух спертый, то пирожки к чаю не такой мягкости, к какой он соизволил привыкнуть. — Возмущенно заявил лилим, и плюхнулся задом на диван. Заболтал ножками в полосатых носках. — И пунктуальный, что аж хочется ему крошек от печенья в карман насыпать! А Лилейник опять попросил, чтобы я его не провоцировал, представляешь! — Кого? — Осторожно уточнила Гера. — Манеера Ирмалэля. — Надувшись, поделился Гэри. — Он из аннергов. Короче, ты его не знаешь, можешь даже не пытаться запомнить его имя. Но он весь такой аристократичный, правильный... Только и думает, как бы высказать свое фе всем окружающим! Если бы не Лилейник и Вольф, он бы фыркал вголос! Тоже мне нашелся, великий и ужасающий! Маленький крылатый замолчал так же резко, как и начал говорить. Почесал пальцем сгиб на крылышке. Вид у него мгновенно стал спокойный и уверенный, словно это лилим был хозяином в квартире. — Кстати, если ты хочешь сказать, что Джара тут нет – то можешь не говорить. Я в курсе. Он в Отделе, занят работой. Ясно. Значит, лилим приперся не по его душу, а к Гере. И откуда только узнал, что она теперь не в лагере находится? — Ты носишь мое сердце. — Маленький крылатый стукнул кулачком себя в грудь. — Ну и еще немного по мелочи, так что я всегда знаю, где ты находишься. А ну да, точно. Как Гера могла об этом забыть? — Можно вопрос? — Валяй. Только йогурт дай. — Назначил цену Гэри, и стоило ей открыть холодильник, уточнил, не глядя. — Вот тот, с клубникой, третий в башенке справа... И ложечку. Требуемое Гера поставила на край стола, поближе к лилиму. Приближаться к нему ближе, чем на метр, не было ни малейшего желания. — Совет смотреть на солнечные зайчики. Ты знал, что в лагере будет снайпер, который захочет пристрелить Джара? – Обращаться на вы к крошечному крылатому у Геры не получилось, пусть бы она и попыталась. — Ну, предположим, не одного его. — Задумчиво поправил лилим, тряхнув золотистыми кудряшками. Облизал крышечку от йогурта. Гера тоже страдала подобным в боле юном возрасте. Хотя, чего таиться, и сегодня утром она этим «недугом» тоже приболела. — Значит, ты знал? Маленький крылатый зачерпнул ложкой йогурт, отправил в рот и так замер, смакуя. — Ефли ты фумаешь, фто ты офна такая офобенная, то офифаешься. Фас таких много. Да ладно. Хотя, если лилим способен чувствовать Геру из-за того, что у нее его сердце, то вполне могло оказаться, что ему доступны все другие Охотники, кому пересаживали органы или переливали кровь от этих маленьких крылатых. А лилимы ведь были легкой добычей. Охотиться на них было несравненно легче, чем на лаури, лиров или тем паче – отбитых лае, которые могли пришибить и крылом, не говоря уже о других конечностях. И если мелкие крылатые поддавались, и способы разрушения связи на них не действовали, то... То выходило, что все Охотники, кто перенес трансплантацию – носят в себе своеобразный маячок. Следящее устройство, о котором никто никогда не задумывался. ...Жесть. — Скорее некая форма симбиоза. Охотники убивают нас, чтобы стать сильнее. Мы же остаемся жить внутри Охотников, и способны слышать собственные предыдущие версии. Иногда это неплохо помогает, верно? Гере захотелось почесаться. — Значит, тот снайпер носит в себе органы лилимов? Но ты предупредил меня за день. — Ты задала вопрос. Я ответил. На кучу вопросов мы не договаривались. — Заметил лилим серьезно, выскребая ложечкой стенки стаканчика. — Кстати, тебе тут нравится? Гера облизала губы, все еще кисло-сладкие от апельсина и киви. Нравится? Нравится в месте, где тепло и безопасно? Где нет надсмотрщиков, перетертой каши с комочками, сублимированной картошки и разбавленного кофе? Где нет других лагерных, кто наступит грязным ботинком на подушку, украдет носки или побьет? Где кровать мягкая и теплая, одежда новая и чистая, а еды много и можно съесть все, что захочется? Гере не «нравится». Гера счастлива. Она за такое глотку перегрызет. — Только аккуратней. — Попросил Гэри. — Некоторые были бы довольны, удавись ты в лагере на ремне от брюк. А ты мало того, что не удавилась, так еще и хорошо устроилась. — Ты про кого-то из крылатых в Отделе? — Не только. Доктор Вольф состряпал Джару липовые документы на тебя. Так что у Мордастого сейчас официально в собственности человек, а не Охотник. Не всем это пришлось по перьям. А правду достать легко, было бы желание видеть эту правду. Ну да. Гера еще не забыла тех двоих отбитых крылатых, которые ее избили. Да, она понимает, что все кланы Охотников виноваты, да и Гера сама убийца... Но обидно было до сих пор все равно. Именно тем двоим она не сделала ничего. Просто не увидела их, и подошла ближе, думая получить врачебную помощь... Живот заболел резко, словно дожидался этого момента. Вот же. А Гера понадеялась, что это из-за холода и нагрузок, и вне лагеря болеть перестанет. Лилим спрыгнул с дивана, и прошлепав мимо, уверенно нашел мусорку и выкинул пустой стаканчик в ведро. Не глядя, забросил ложечку в мойку – только звякнуло. — Я хочу, чтобы ты вернула то, что было украдено. — Говорю же, у меня ничего нет. — Вяло произнесла Гера, опершись о холодильник, чтобы удержаться на ногах. — И вообще я ничего не воровала. Кроме жевательной пластинки на полигоне, найденной в сломанной деревянной шкатулке. Но вряд ли мелкий крылатый имел в виду ее. — А я не сказал, что ты украла. Это сделали Охотники. Мы устали расстраиваться. Интересно, как Гера сможет вернуть это неизвестное нечто? У нее же кандалы, и вообще нет ни желания, ни возможности покинуть эту квартиру. — И что нужно сделать? Лилим расправил крылышки, разминая их, словно собирался лететь. — Я же сказал. Нужно, чтобы ты вернула то, что было украдено. — Как? — Гера сцепила зубы, борясь с резким приступом раздражения. Мелкого крылатого хотелось тюкнуть по кудрявой голове... Хотя бы бананом, чтобы точно не убить. — И что это вообще такое? Ответа не последовало. Повернув голову, Гера мрачно оглядела крошечную кухоньку. Пустую. Определенно, лилим не улетел, а провалился в другой мир, как это было свойственно всем из его расы. Правда, насколько ей было известно раньше, эта способность была лишь у детенышей. Значит, снова враки, и у взрослых (условно взрослых, ибо все лилимы были что дети) «проваливание» через миры продолжало работать. А что тогда в отношении этой расы не было враньем? После душа стало полегче. Вот ведь, а Гера понадеялась, что ее и вправду отпустило, и живот больше не заболит. Ну зато, по крайней мере, горячая вода позволила уменьшить уровень ощущений. Точно не аппендицит. Может, у нее язва в желудке? Хотя Гера не врач ни капельки, и с трудом могла представить, что именно у нее могло болеть. Совесть располагаться должна в другом месте. Вроде бы. ...А Мордастый все же выглядел забавно. Особенно когда отшатнулся, едва не сбив стул, и бросился вытирать кофейную лужу, текущую на пол. Нет, Гера не засмеялась. В принципе, она и сама могла бы спокойно убрать – не сахарная ведь, не растает от пары секунд возни с бумажными полотенцами и губкой. По идее, нужно было сразу сказать, что кофе перелился через край чашечки, а она промолчала. Ну, хоть рассмотрела лицо Мордастого. И линию бровей (в любовных романах про такие писали «волевую линию»?), и голубые глаза, и прямой нос. Губы и прочее тоже было на месте. Вполне себе симметричное, между прочим. А то, что он блондин, Гера заметила еще при первой встрече – тут нужно было быть совсем слепой, чтобы не увидеть. Коса толстая, длинная, как откормленная змея. Или толстый канат. Тяжелая наверное. Вообще, довольно типичный представитель расы лае. Правда, какой-то он слишком крупный и широкий – тут двумя ладонями шею не обхватить. Наверное, много каши жрал в детстве, вот и вымахал так, что еще чуть-чуть – и в дверь боком нужно будет проходить. Ну или он просто увлекается стероидами. Или крылатые занимаются евгеникой, скрещиваясь для получения более сильного потомства. ...И Гера согласилась на то, чтобы поучаствовать в эксперименте, касающемся размножения. Ну, по крайней мере, звучало вполне жизнеутверждающе. ...А если бы не разлитый кофе, Мордастый бы что, ее поцеловал? В любовных романах такие моменты Гера читала обычно с кривой улыбкой, так как никакого «романтического ореола» не замечала. Да и тут... Стоп. Гера перевернулась на другой бок. Запустила ладонь в волосы, которые просто нечем было обрезать. Не ножом же. Крылатый в лагере разговаривал с ней весьма ровно, и никаких намеков на романтику не выказывал. Да и тут тоже. Еще и показывал, что просто предлагает Гере сделку. Вариант «а» и вариант «б». Потянуло засмеяться. Она что, пришлась Мордастому по вкусу? Вот уж извращенец! Крылатый, и запал на Охотника? Гера ощутила смесь раздражения и какой-то глупой радости, и сразу же попыталась осадить себя. Раздражение было на саму себя. Вот лежит она под одеялом, в тепле и безопасности, и рассуждает мысленно, что было бы неплохо удержать этот интерес крылатого к себе, раз уж он появился. Эгоистично, даже слишком. Такое было неприятно даже обдумывать. ...Она хоть кому-то пришлась по вкусу. За почти тридцать лет – и впервые. Да ей даже открытки в школе не писали – в классе всегда были девочки гораздо красивее и дружелюбнее! А потом работа, переезды с семьей, попытки заработать деньги на повышение ранга и восстановление себе и младшей сестре – ей было не до того. Да и обычные мужчины внимания на нее не обращали – все же менталитет разный, как и вкусы в разных мирах и странах. А даже если дело просто в физиологии, и крылатый всего лишь ее хочет (бывало же физическое влечение у людей, почему бы не быть и у лае?) – черт с ним. Гере все равно приятно. ...И сердцу тепло, пусть и больно. Гера поняла, что глаза щиплет, и она плачет. ...Она плакала в детстве, когда на праздник учительница попросила мальчиков написать открытки всем девочкам в классе, а те подарили их только самым красивым. Гера и еще одна девочка осталась без открыток. ...И когда брачный контракт не стали подписывать, и жизнь казалась ужасной. И тут вот. Почему?