Лагерь

Тянуло улыбнуться. И поцеловать Охотницу. В щеку, в уголок губ. Коснуться кончика чужого носа собственным. Да, вид у Джара при этом донельзя дурацкий, но ведь хотелось же. ...Не стоит привязываться. Разум нашептывал, что чем больше времени Джар проведет с Герой, тем труднее с ней будет расстаться. Даже не утром, нет. Он ведь не обещал ни «долго и счастливо», ни амнистии. Просто отсрочка. И просто Охотница на это согласилась. Деловые отношения, ничего больше. Это ведь только в сказках враги становятся друзьями, и идут дальше по жизни вместе. Реальность несколько иная. Лежать рядом все равно было приятно. И поцеловать ее все так же хотелось, пусть бы Джар догадывался, что она не спит. Дремлет, прижав ладони к животу. Джар тоже. Не спит, нет. Скорее дремлет, рассматривая в полутьме комнаты чужое лицо. А на фоне белых простыней кожа у девушки казалась смуглой. И что, что он ее уже целовал прежде? Больше не будет. Девушка медленно вздохнула, и не открывая глаз, пробормотала. — Я не сплю. ...Нужно будет купить ей крем. Девушки (и не только человеческие) любят всяческие кремы, лосьоны, масочки и притирки. В общем – все для красоты и ухода. А у Геры руки обветрены. И кожа на самом кончике носа шелушится. Губы сухие. Ниточки морщинок в уголках глаз. — Ночью принято спать. — Знаю, просто... — Охотница зевнула. — Просто слишком хорошо, чтобы спать. А вы почему не спите? — А мне казалось, что меня можно уже на «ты» называть. А в полумраке и не разберешь, настоящие на лице девушки эмоции или она притворяется. — Хорошо. А ты почему не спишь? Прозвучало несколько неуверенно. — Мне тоже просто хорошо. ...А еще спящего лае легче всего убить. Уровень концентрации во сне понижается настолько, что защититься от атаки становится просто невозможно. Гера завозилась, потерлась щекой о подушку, устраиваясь удобнее. Поджала колено. — Можно вопрос? — Задавай. — Я понимаю, что такое поздно уже спрашивать, но хотелось бы узнать. Если ваш... Твой проект будет успешным, и у меня выйдет забеременеть... И вот это вот все – что будет потом? Я понимаю, что амнистии у меня нет, но вот... — Охотница тщательно подбирала слова. — Если проект завершится удачно, что будет с результатом? Вся дремота и уют исчезли, словно и не было. Вот, значит, как... С «результатом». Не с ребенком, не с новорожденным, не с сыном или дочерью, не... А просто – с результатом. — Прошу прощения, если задала ненужный вопрос. — Кажется, его раздражение услышали. Ну и плевать. — Ненужный. То, что произойдет потом – тебя касаться не будет. — Ответил Джар, пожалуй, слишком холодно. — Хорошо. — Ответ был поспешным. Но все равно запоздал. Хотя что взять с Охотников. У них только расчет. ...Если ребенок все же родится, Джар позаботится о нем. Или о ней. Расскажет историю о любви и верности, о поддержке и крепкой связи. О нежности. Расскажет хорошее. Это ведь правильно – рассказывать о том, какая прекрасная пара у него была, но вот... Не срослось. Ее убили Охотники. ...Он потребует, чтобы все данные по Гере Торку были убраны в архив. И ребенок, которого еще нет, но он может появиться, никогда не узнает, кто его мать. Хотя нет. Кто его выносил. Выполнил функцию в обмен на продление своей жизни. Джар не расскажет об этом никогда. Лежать в одной кровати дальше показалось чудовищным. Отвратительным. И Джар перебрался на диван. И дверью отгородился. Хотелось вовсе вернуться в Отдел, но он ведь сам сказал, что останется ночевать. И наблюдение на лестничной клетке и на улице только-только установили. ...Но он ведь сам, лично предложил такой вариант. Предложил принять участие в проекте, дал выбор. И нет его вины в том, что Охотница согласилась. Она хотела прожить чуть дольше? Хотела. Она это получит. А Джар уже получил свое. Утолил любопытство. И, если удастся, у него будет ребенок. Почти чистокровный лае. Его. Гера поняла, что сглупила, сразу же. Расслабилась, разомлела, и спросила, не подумав. Ну и молодец. Испортила все, что только можно. Было обидно, и обида эта сдавливала горло. И в глаза сыпанула песка, отчего хотелось зарыдать. Испортила. Она сама, собственным языком испортила все. Нет, она попыталась объяснить, что не то имела в виду, просто как назвать будущее потомство, на которое сейчас нет даже намека? Дед сказал бы, что Гера – тупая. Черт с ним, пусть тупая. Пусть даже очень тупая. ...Не нужно было спрашивать. Какое ей дело до того, что будет конкретно с этим детенышем, которого еще даже в проекте нет? ...Просто вот... Захотелось спросить. Узнать, не окажется ли так, что этого пока еще несуществующего ребенка начнут судить за ее грехи? Да, Гера плохая. По меркам крылатых – вообще чудовище. Убийца четверых. Но ее грехи – это ее собственные. Не ребенка. Как грехи ее деда – не ее. Нет, при любом варианте ответа Гера ничего поделать не сможет. Ей ведь и так предстоит смириться с тем, что возможно, этого детеныша она и не увидит после его рождения. ...Ее мама любила. Гера не думала о детях, кроме разве что совсем юного возраста, когда играла в куклы – позже было некогда из-за работы и попыток заработать еще что-то. А еще Гера видела, как ее дядя и его жена няньчат Фину. И ей тоже невыносимо хотелось, чтобы ее тоже вот так подбрасывали вверх и ловили, и хохотать от щекотки, и целовать родителей по очереди... У нее была одна мама. Она заплетала ей косички, и однажды отвезла на море. Гера помнила то море, и цветные, обкатанные морем камушки, на которых фломастером можно было рисовать котиков. Это мама показала. Главное – найти камушек нужной формы, который похож на спящего котика. Или сидящего. Охотящегося. Умывающегося. А потом лишь обвести фломастером, превратив фантазию в жизнь... Не нужно было спрашивать. ...Крылатый разозлился. Нет, он не сильно подавал виду, но вот запах у него стал отдавать горечью. Разочарованием. И на диван ушел. Гера и сама могла бы перебраться, отдав кровать. Она же в этой квартире не хозяйка, а просто живет. Иррге. Проклятая иррге. ...А может, было бы правильно, убей ее тот, первый, с кем она подписала свой первый контракт с одобрения деда? Уже потом, через несколько недель Гера узнала, что человек тот обладал некими пристрастиями, и убивал очередную любовницу где-то два-три раза в год. Гере тогда повезло, и все обошлось вполне без травм. Примитивно, но ни о каком насилии речи не было. А умри она тогда, то не испортила бы все этим вопросом. Никчемная дура. Есть же вопросы, которые нельзя задавать никому. Никогда и никому. В складках одеяла нашлось несколько перьев. Гера наощупь собрала их все в пучок, положила на подушку и прижалась щекой. Обида впилась цепью в шею, и даже дышать было тяжело. ...Она ведь живая. Она имеет право задать такой вопрос. Имеет же? Хотя вряд ли. ...Будь Мордастый Охотником, ей бы тоже могли не ответить. И быть в своем праве. Это просто Гера насмотрелась на обычных людей, когда работала в гостинице, и поверила, что ее можно судить по человеческим законам. Там, где равноправие и вот это вот все. Увы, она – Охотник. Убийца. Женщина. Раб. Вещь. А вещи вопросов не задают, особенно если хотят прожить подольше. И в комфорте. Наверное, будь у Геры больше смелости (или меньше мозгов) она бы перебралась к Мордастому на диван. Или попросила бы его вернуться. Все равно ведь кровать большая, и широкая. И спать вдвоем теплее, пусть бы в квартире и так не было холодно. Батареи грели, сквозняки не просачивались между рамами. Непривычней, но все равно вдвоем как-то лучше. Гера даже встала в дверном проеме, мучительно пытаясь решить, что делать дальше. ...Будь она в кровати, то не услышала бы тихого шуршания у входной двери. С той стороны двери. Кто-то осторожно ковырял замок, силясь его вскрыть. Диван пришлось обходить по дуге. И нож для резки хлеба, оставленный возле раковины, нашелся без единого звука, чтобы лечь в ладонь как влитой. Словно только и ждал, когда Гера употребит его не по прямому назначению. Крылатый лежал тихо. Спит? Притворяется? Гера поняла, что сейчас ей почти все равно. Жаль только, что он на диване, а не в спальне – так было бы безопасней. Кто знает, зачем этому неизвестному с такой настойчивостью вскрывать чужую дверь. Уж точно не затем, чтобы вручить что-то приятное. Надо было разбудить крылатого. Но взломщик может услышать шум, и сбежать. Сердце зашлось, словно Гера бежала изо всех сил. Замок все же щелкнул, поддаваясь. Ручка очень-очень медленно опустилась, и весь массив двери, казавшийся Гере хорошей защитой, чуть сдвинулся. На полу появилась крошечная полоска света из коридора – на самом деле хиленького, от коридорной лампочки, что не выключалась и ночью, но по сравнению с сумраком квартиры она выделялась. Гера стояла сбоку что от двери, что от этой полосы света, и мысленно считала секунды. Раз-два-три. Раз-два-три. Если дверь откроется еще шире хоть на волос, она нападет. Раз-два-три. Раз. Два. Три. Спустя, кажется, вечность, дверь все же открылась еще шире. И этого пространства как раз хватило на то, чтобы Гера просунула в щель руку, вгоняя нож в чужую шею. ...А взяла бы другой, для мяса, то сталь вошла бы куда легче. Но ничего, зато у хлебного лезвие заточено, словно подобие пилы. Да и силы у Геры – что перьев у крылатого. Взломщик захрипел как-то запоздало, дернул головой, засучил ногами, и повис на ноже. Второе лезвие торчало у него из живота, подсказывая, что Гера ударила не одна. Точнее, одновременно с кем-то, кто стоял позади взломщика. За спиной раздался шелест, и в квартире стало светло. И шумно. ...Значит, Мордастый не спал. Ну вот и хорошо. Щелчок выключателя отвлек на долю секунды. Гера сначала ощутила, что в лоб ткнулось что-то прохладное и круглое, и только потом увидела пистолет. Да, можно было попытаться захлопнуть дверь, жертвуя собственной рукой. У нее кости крепкие, но все же их можно переломать дверью. А вот вместе с чужой конечностью, которая вдобавок вооружена, такой трюк не пройдет. А пуля в голову – это смерть. Без шансов. Труп взломщика наконец сполз с двух клинков, и как-то нереалистично шлепнулся на коврик. За ним обнаружился мужчина в сером пиджаке и шляпе с полями. С короткой темной бородкой и щеточкой усов. Какой-то весь обыкновенный. Запах крови заполнил коридор, и начал просачиваться в квартиру. Забился в нос, мешая разбирать другие оттенки. А вот голос... Голос был знакомым. — Может, все же впустишь, а? А то рука уже болит, как бы не выстрелил случайно. Глупо не видеться с сестрой пятнадцать лет, а при встрече пристрелить сразу же. Не по родственному, знаешь ли.