Лагерь

...Арена осталась той же самой. Огромные плиты внешним декором, двенадцать древних статуй каменными стражами. Деревянные скамьи, выглаженные временем и дождями. Ложи для богатых семейств, убранные красным бархатом. Белый песок на самой арене, и за его чистотой неустанно следили. И сам город охраняли. Сюда не было доступа ни людям, ни эалям. Ни тем более крылатым. ...Их приводили сюда силой, и прикладывали огромные усилия, чтобы место это оставалось тайным для всех чужих. Это был их город. И их арена, которую построили очень-очень давно. Только для Охотников. Дату постройки они проходили в лицее, и на экзаменах такой вопрос тоже попадался. Но Гера не могла ее вспомнить. ...Ее собственное прошлое теряло четкие очертания. Память плыла, вымывая отдельные кусочки воспоминаний. Гера точно помнила, что была на этой арене однажды. Но на что она смотрела тогда? И где сидела? И вообще, когда это было? Нет, если сосредоточиться, то утерянный кусочек вернется, но тогда она потеряет еще два осколка. Гера ощущала себя вазой, по стеклянным стенкам которой прошлась сетка трещин, и любое, мельчайшее усилие приведет к тому, что она развалится. Лилим вздохнул. Он вернулся, как и обещал, через час, и был с ней все время. ...Как его зовут? — Астор. — Маленький крылатый зябко обнял себя за плечи. — Я Астор. А ты Гера Торку. — Этого я не забыла. Она, Гера, из семьи Торку. И она помнит, зачем сидит на самой верхней точке арены, у ног каменной статуи, и смотрит на солнечный диск, что медленно поднимается по небу. ...И зачем приходила в дома Охотников. — Зачем ты вернулся? Тебе тут не очень безопасно. — Не то, чтобы Геру вдруг озаботила чья-то безопасность, но у лилима не было оружия. И вряд ли он сумел бы защититься, напади на него кто-либо. Астор вновь вздохнул. — Знаешь, сколько длится наша жизнь? В среднем десять лет. А мне уже тринадцать. — Он запрокинул голову, рассматривая белое пуховое облачко. — Мне давно уже нужно вернуться в цикл. ...Лилимы отбитые на всю головушку. Нет, вообще все крылатые чокнутые, но каждый вид – по-своему, и Гера вряд ли поймет их. А разговор – единственное, что может скоротать время. — Я учила, что если дать вам алкоголь, то ваша связь ослабнет и вы не сможете переродиться. — Информация в корне не верна. Ни один из способов и методов, известных Охотникам, не влияет на нашу связь. — Астор засопел. — У тебя конфетки нет? — Нет. — Но на всякий случай Гера пошарила по карманам. Она бы тоже от конфетки не отказалась бы. Но не признаваться же в этом. ...Прорыв должен был случиться вечером. Логично, что на него требовалось много сил. Огромное количество. А также техника, которая позволит взломать защиту Отдела и открыть портал. На подготовку требовались недели и месяцы. Энергия. Бездна энергии. ...Место, защищенное в достаточной степени, чтобы оградить весь проект от посторонних взглядов. Лишнего внимания. Сохранить в тайне. Арена оказалась лучшим местом. ...Вечером лучшие Охотники должны были собраться тут, чтобы начать прорыв. Гера слышала запах металла, что тянулся под белым песком. Проводов. Огромных машин, что заняли почти все подземные помещения арены. Генераторов. Непонятных установок, что пахли пеплом и болью. ...Где-то в этом городе был лицей, в котором Гера училась год. Или даже два? Неважно. Этих воспоминаний не жалко. Гера слышала, что истончается. Тает, словно крошечный кусочек масла, что начали размазывать по хлебу. И ее не хватит на все. ...За запахом можно было пойти дальше. Мимо дома, в котором раньше она жила с дедушкой и сестрой. Мимо парка. Мимо торговых рядов крытого рыночка, где продавали все подряд. Иногда туда попадали и крылатые, но это было раньше. Когда этих самых крылатых было больше. ...Клиника. И запах тянется, охватывает все этажи, проникает на подземные уровни. Дотягивается до кабинета, в котором находится доктор. Гера почти видела, как он записывает что-то в блокнот синей шариковой ручкой. ...И как эта ручка аккуратно кладется на стол. — А я думал, что ты не дотянешься. — Доктор не изменился. — Мне говорили, что ты давно умерла. Он не был удивленным. Испуганным. Встревоженным. Нервным. Гера видела его, но почему-то не могла запомнить лица. — Мне тоже пришло твое сообщение. Надеюсь, ты простишь меня, но я не приду на арену. Гарм Эуфо. Или Герм? Чужое имя выскальзывало, словно лепесток в толще воды. Доктор, что сделал из Геры Охотника. Берса. — У меня еще есть незаконченные дела, и я не намерен их бросать... Но я дам тебе кое-что. Еще один осколок. ...Мальчишка прятал руки за спиной, гнул спину при виде старших и старался казаться незаметней. Меньше, чем он есть. Севеж Торку. Младший ребенок в одной семье, что могла похвалиться древностью, но никак не богатством и властью. Нет, многие уважали эту семью, и глава семьи прилагал достаточно усилий, чтобы это уважение не растаяло. — Я хочу стать сильным. — Мальчишка появился в кабинете у Гарма как-то внезапно. Ему было... Семь или восемь? Кажется, все же семь, и до первой Охоты ему оставался год. — Все хотят. — К Гарму и раньше приходили, но обычно это делали родители. Точнее – матери, что просили за своих детей. ...Те матери, что выжили, и чьи мужья сумели сдержать собственную ненависть. — Вы лучший доктор из всех. — Лесть была неприкрытой. — И только вы делаете по-настоящему сильных Охотников. — Зачем тебе становится сильным? У тебя есть двое старших братьев, и они смогут защитить тебя и семью. Гарм знал старика Торку. Да, тот был ворчливым изрядно, но любил своих отпрысков сильнее, чем это было принято в их обществе. Мальчишка вспыхнул до кончиков ушей. Надулся, словно раздумывая, стоит ли плакать. А потом, переломав собственную гордость, поклонился. — Я хочу стать главой семьи. Чем сильнее я стану, тем лучше смогу защитить всех. ...Тогда его слова звучали искренне. Нет, Гарм не обманывался – Охотники отлично умели врать, овладевая этим искусством чуть ли не с пеленок. Но в тот раз захотелось поверить мальчугану, что оказался достаточно целеустремлен и осторожен, что смог попасть в его кабинет, минуя охрану. Тем более, Гарм как раз хотел кое-что проверить. — Хорошо. Я помогу тебе... Но ты будешь должен сделать то, что я скажу. ...И маленький Севеж Торку получил первый ранг. Второй. А там и третий с четвертым. И как-то так вышло, что младший ребенок оказался единственным наследником. Старшие братья погибли – один неудачно свалился с лестницы, а второму не повезло на Охоте. По слухам – ружье взорвалось в руках. За ними ушел старик Торку, не переживший утрату двоих внуков. И в семнадцать Севеж Торку, ставший уже главой семьи, заключил брачный контракт с Ассой Вернард – девушкой из столь слабой и маленькой семьи, что ей не нашлось места ни в одном реестре. Но вот деньги у нее были, чтобы оплатить все пункты в контракте. А через семь месяцев (что было несколько странно, но недоношенные дети тоже не были редкостью) у него появился ребенок. Дочка, которую назвали Ирией. Гарм лично проследил, чтобы контракт был составлен правильно. И роды принимал, пусть бы это не являлось его специализацией. ...Своих детей он в обиду не собирался отдавать. Ирия росла, и Гарм присматривал за ней, отмечая и силу, и способности, не слишком типичные для Охотников. Севеж это тоже видел. Потому через некоторое время обзавелся наследником. ...Правда, мальчику не полагались выплаты, которые Торку получал за дочь. Кажется, даже попытался возмутиться – все же теперь он жил не в пример богаче, чем раньше, и расходы семьи изрядно увеличились. ...А через некоторое время Асса погибла. Кто-то ворвался в дом, а она не позволила навредить детям. Обычная история для Охотников. Ирия же росла дальше, и как-то слишком быстро ей исполнилось двадцать. И Севеж Торку заговорил про необходимость брака. ...Еще один контракт. Точнее целых два – с мужем, который пусть и был влюблен в старшую дочь Торку, но деньги ему оказались дороже. И второй, тайный – с самим Гармом. — ...Мне все это не нравится. — Ирия держала младенца в руках с удивительной нежностью. — Я... Я устала от семьи. Отец все время попрекает меня, хотя он уже получил три миллиона. Великолепный образец. И по всем показателям, ее дочь должна была стать еще сильнее. И уж точно пережить все операции. ...Все же женщины лучше приспосабливаются. — Я... Знаешь, я уйду из семьи. Вот Герочка подрастет, и уйду. — Охотница поцеловала спящую дочь, и улыбнулась. — И ее с собой заберу. Хватит с меня. И от улыбки этой в комнате словно стало больше солнца. Жаль, что она была не совсем подходящим образцом. ...А Гарм упустил момент, когда Ирия Торку исчезла. Нет, он поднял все свои связи, заплатил ищейкам, но на поиски ушло время. И когда он нашел Охотницу, от нее почти ничего не осталось. ...Тело восстановилось, но вот разум оказался безвозвратно искалечен. Все же полукровки, в чьих жилах текла кровь лиров, брали от них не только силу, но и хрупкое сознание. Хотя, наверное, и человек бы сошел с ума. Предъявить Севежу Торку было нечего. Никаких улик у Гарма не было, да и горевал глава семьи так искренне, что хотелось поверить его слезам и стенаниям о пропавшей дочери. Гера обхватила себя руками за плечи. Вжалась спиной в подножье статуи. ...Значит, ее мама... — Жива. Я приложил достаточно усилий, чтобы она была счастлива в своем нынешнем состоянии. Возможно, ты посчитаешь меня монстром. Но я давно уже против бездумной утилизации всего, что оказалось сломано. — Доктор Гарм Эуфо сцепил пальцы в замок. — Твой дед приходил ко мне. Недавно... ...Полтора часа назад. Заявился в кабинет, но не так, как когда-то в детстве. Нет, сейчас он явился, распахнув дверь пинком. Вероятно, хотел было еще схватить Гарма за шею. Только не дошел пары шагов, остановившись в середине кабинета. От него несло яростью. И страхом. Забавная, если подумать, смесь. Вдвойне забавная, если исходит от главы семьи. — Это ты все придумал! Ты! Ты ее и убьешь! — Севеж Торку кричал, широко раскрывая рот и брызгая слюной. Еще чуть-чуть – и ногами начнет топать. ...Ну да, малоприятно, когда собственная внучка слетает с катушек и бросает вызов публично. А потом приходит во все клубы, где членствовал Севеж, и устраивает там кровавую кашу. Злая девочка выросла. Давно переросла свой второй ранг, и все установки перед старшими. Все запреты, что так насаждает общество. ...Гарм угадал с образцом. Еще менее малоприятно, когда главы этих клубов и выжившие участники ставят тебе ультиматум – принять вызов и устранить столь опасную персону. — Я? — Гарм позволил себе сухую улыбку. — Боюсь, это не мое дело. Твоя внучка, если верить «официальному» реестру, всего лишь первого ранга... Хотя, если мне не изменяет память, она второго. Но тут не сильно большая разница, и потом – это твоя прямая обязанность как главы семьи. А не только подтасовка рангов и прочие подкроватные игрища. — Это ты ее такой сделал! — Севеж Торку подскочил к столу и ударил по нему кулаками, разбрасывая на пол бумаги. — Ты сделал из нее врага для нас всех! Она – твой ребенок! Вот бумаг было немного жаль. Гарм только порядок навел. — Соболезную, но тут ты несколько ошибаешься. Ты взял себе в жены женщину и признал девочку своей. И внучку тоже признал. Как и деньги. Или ты согласен прямо сейчас вернуть назад все полученные средства? Сколько там... Семьдесят миллионов? Или сто тридцать? Дорогой эксперимент оказался все же. Севеж Торку захлебнулся ругательством. И молчал целых десять секунд, буравя Гарма ненавидящим взглядом. ...Ну да, деньги были самым важным, и Охотник от них не отречется. — Ты крылатая тварь. Если ты сейчас не поможешь, то я всем расскажу, что ты – лир. — Наконец прошипел Торку. И Гарм рассмеялся. Он не смеялся так давно – пожалуй, с того момента, как одна из его дочерей попыталась испечь блинчики и опрокинула пакет с мукой, засыпав ею и себя, и всю маленькую кухоньку. ...Дети, даже образцы, бывают смешными. А закончив смеяться, уточнил: — Всем – это кому? — Другим семьям! Старейшим Охотникам! Всем здесь! Тебя уничтожит охрана этой же клиники! Гарм неспешно склонил голову к одному плечу, к другому, разминая шею. Все же Севеж Торку оказался глупцом. Не стоило ему доверять когда-то давно. ...А каким многообещающим мальчиком казался. — Может, наоборот – тебя? Или ты думаешь, что тайна, которая попала в руки восьмилетнего мальца, скрыта от Старших? Они сами приводят мне своих детей, потому что я единственный, кто может сделать их сильнее. Конечно, рядовым Охотникам такие знания ни к чему, но я понадеялся на твое благоразумие и не стал докладывать наверх. ...Севеж Торку хотел броситься. Гарм видел, как напряглись его мышцы, как сжались пальцы в кулаки, как застучала жилка на шее. И потом позволил себе смотреть, как Охотник высокого ранга кашляет, рухнув на колени. — Всего лишь защитная реакция, так что не бойся – я тебя не отравил. Но запомни, Торку – я сделал из тебя Охотника. И я сильней тебя. Так что ты можешь удавиться собственной слюной, либо же покинуть мой кабинет... И пойти разобраться с тем, что поручили именно тебе. Самостоятельно. Ты сам ее продал. Сам и уплатишь всю цену. — Он хотел сбежать, но ему не позволили. Все же Охотники хорошо знают себе подобных, и ждали его в коридоре. Так что твой дед придет на арену вовремя. У Геры это не вызвало никаких эмоций. Она вдруг поняла, что и этих самых эмоций у нее почти не осталось. Даже на испуг не хватило. Но цель – это другое. Это не розовые сопли из любовных книжонок, и не жажда убийства из эпических романов. Все пожрала пустота. ...Гера сама все это скормила пустоте. Лично. Собственноручно разрывала свою память на куски и кормила ею холод. Одиночество. ...Того, чьей памяти не осталось вовсе. Запах истончился, обрывая связь с доктором Гармом Эуфо. Выходит, он ее отец? И, похоже, дед. ...И он давал деньги, чтобы И Гера, и ее мать ни в чем не нуждались? Или платил за молчание Севежу? Плевать. Значит, Гера – бастард. Астор вновь вздохнул, и запрокинул голову, рассматривая редкие белые облачка на голубом небе. — Выходит, что лучший наш доктор, кто создавал самых сильных Охотников – лир. — Гера тоже посмотрела наверх. — Звучит абсурдно... Ты об этом знал? Лилим со вздохом кивнул. — И почему не сказал никому? — Нас не спрашивали. И потом, это глупо – бегать и рассказывать чужие тайны всем подряд без спросу. Время растянулось пружиной. Нет, Гера следила за ним, одновременно и желая наступления дня, и страшась уходящих секунд. Подобные эмоции она испытывала перед экзаменами. Когда уже устаешь бояться и нервничать, и хочется, чтобы просто все побыстрее закончилось. ...Арена, что раскинулась круглым озером, медленно заполнялась Охотниками. И если в десять часов их было от силы пятеро, то ближе к полудню свободных мест стало не хватать. Злое человеческое море, вот только чудовища носят людские маски, что приросли к их лицам. Охотники были возмущены. Заражены что общим безумием, что общим же азартом. Жаждой чужой крови. ...Как же, Гера посмела нарушить не только правила приличий. Ворваться в чужие дома. Напасть на своих. ...Как дед «похоронил» ее в лагере в рабстве, так всем было все равно. ...Они предатели. Темнота обрела контур, стала плотной. Почти осязаемой. Ладони же самой Геры обрели прозрачность в этом полусне. — Предатели. ...Они убивают своих жен и детей в угоду собственной ненависти. Гера знает. Стала бы она такой же, не продай ее дед в рабство? Она ведь просто хотела, чтобы дедушка ей гордился. Хотела быть полезной семье. Темнота наполнялась теплом. ...Остановись. Прошу тебя. — Не могу. ...Я не хочу пожирать тебя. — А я хочу, чтобы Мордастый выжил. Гере вдруг подумалось, что для Охотников эта темнота походила скорее на зло. Страшное, древнее, жуткое зло в самом отвратительном виде. И Гера приносит себя в жертву, чтобы это самое зло пробудить к жизни. А арена – тот жертвенный алтарь. Глупость какая пафосная. — Он пришел. — Тихий голос Астора пробился сквозь сон. — Твой дедушка. ...Гера вдруг вспомнила, что в одном из миров была забава – человек с красной тряпкой выходил против быка на арену. Да, бык в конце погибал, но он мог в процессе убить человека. Из Геры, правда, бык-недоросток вышел бы. Ну, что есть. Подняться на ноги. Погладить нагретый бок статуи, под которым было тепло и почти уютно. Гера к этому месту успела привыкнуть за пару часов. Ноги затекли, но это не страшно. Сделать шаг. Второй. И на третьем запах меняется. Охотники наконец замечают ее. ...Астор идет следом, семенит своими коротенькими ножками. И Гере нестерпимо хочется обернуться, посмотреть, как лилим справляется со ступенями арены. Они для нее большеваты, что уж говорить про мелкого пернатого. Даже смешно, что ее не заметили раньше. Всего-то и требовалось, что скопировать способность лае к погружению в стазис. Все жизненные функции замедляются, а запах... Запах можно спрятать. Перекрыть другим. А теперь, когда необходимость прятаться исчезла, запах полз по рядам. Гера слышала и чужую ярость, и ненависть, и азарт. И возмущение – лилим просто не мог находиться тут. ...Севеж Торку хотел было сбежать. Но другие Охотники не позволили. И теперь дед стоял внизу, на белом песке арены. А он не изменился сильно, словно и не было этих девяти лет. Все та же статная выправка. Гордый профиль. Только лысина стала чуть сильнее выделяться. И маска любимого дедушки треснула. Или, наоборот, Гера просто прозрела. Ступеньки закончились, и Гера, перекинув ноги через ограждение, спрыгнула на песок арены. Выдернула арбалетный болт, что впился острием в бедро, повреждая мышцу. Отбросить в сторону металл. Почти четыреста ударов сердца в минуту. И регенерация на пределе. Как и время. Но пока оно не вышло, Гера не умрет. ...Ну привет, дедушка. Ей хватит и тридцати секунд. Собственных рук. А к боли она привыкла. Джар орал. Нет, он был в ярости. В ужасе и ярости, и Мирослав мог бы подтвердить, что у брата истерика. Гера была в палате. Спала, и Джар незаметно для себя задремал. Камера подтверждала, что он дремал чуть больше пяти минут. За это время Гера пропала. Не просто из палаты. Из Отдела. Без использования Перехода. Просто взяла и растворилась, словно обернулась призраком. Будто бы ее вовсе не было. Запись с камеры сбоила на полторы секунды, смазывая картинку. Но этого хватило, чтобы Охотница исчезла. Не было мира более защищенного, чем Отдел, но и тут Джар не сумел уберечь Охотницу. И предчувствие просто кричало, что нужно куда-то бежать. Лететь. Спешить. Потому что он опаздывает. И каждая секунда дорога. И как искать Охотницу, если неизвестен даже мир, куда она сбежала? Да, на уши подняли весь Отдел. Всех оперативников, все боевые команды. Даже техников. ...Кажется, он даже наорал на Начальника Отдела. А потом на Гавриила-старшего, что был дежурным в Зале Перехода. ...Потому что Гавриил утверждал, что Гера тут не появлялась. Но другого способа уйти в другой мир просто не было. Бессилие душило, лишая воздуха. ...Джар не понял, как рядом оказался мелкий лилим. Гэри. — Он дрожит. — Лилим словно ни к кому не обращался, но его слова услышал и Джар, и Вольф, и даже сам Лилейник, что тоже оказался в Зале Перехода. — Кто дрожит? Лилим запрокинул голову, рассматривая Змея, что свил свои огромные нарисованные кольца на потолке. — Меч. — Голос принадлежал Дарелину. ...Дарелин тоже хотел помочь, но не знал – чем. Потому и стоял у стены, стараясь не отвлекать никого. И как-то никто не заметил, когда боевой лир сполз на пол, обхватив ладонями голову, и беззвучно начал плакать. — Меч слышит его! Он идет! ...Меч, который Ирм притащил и бросил на узорчатую плитку, и вправду дрожал. Джар мог бы поклясться, что этот меч отдали техникам, и те вшестером перенесли огромную железяку в исследовательский отдел. И теперь он снова лежал на прежнем месте. Длинный, двуручный, он даже на вид казался неподъемным. И был острым, пусть бы лезвие казалось не заточенным. ...Когда Геру вытащили из-под развалов, она держалась за меч одной рукой. Несуществующие часы, что отсчитывали секунды, ускорились. Джар опаздывал. Что-то происходило в другом мире с его Герой, а он не мог ничего сделать. Даже узнать, где находится этот мир и как именно туда ушла Охотница. ...Что-то достаточно важное, чтобы она ушла, не предупредив. Меч вздрагивал, и плитка под ним расползалась трещинами с премерзким звуком. И он становился все сильнее, нарастал с каждой секундой. ...Если меч – не просто кусок металла, а некий прибор, что слышит приближение его владельца, то... Джар не додумал, хватаясь за рукоять. ...А в следующую секунду его швырнуло на белый нагретый песок, а ладонь обожгло огнем, заставляя разжать пальцы. Джар не сумел удержать равновесие, и упал на колени, растопырив крылья. Солнце светило. Сотни людей кричали то ли в панике, то ли в восторге, и чужие эмоции оглушали своей синхронностью. На побуревшем песке, в нескольких шагах от Джара, лежал маленький крылатый лилим, в широко открытых глазах которого отражалось единственное белое облачко на голубом небе. Он оказался на арене. А потом Джар оглох. Нет, он слышал и чужие эмоции, и сотни выкриков взбудораженной толпы, и даже мог разобрать каждое слово. Но не получалось. Все вокруг показалось плохой декорацией. Стало каким-то не настоящим. Поддельным. Бутафорским. Даже запах крови. ...Меч со свистом пролетел половину арены и рукоять его легла в чужую руку. ...Его Охотница держала этот ветром проклятый меч, стоя на арене под тысячей пар чужих глаз. ...Безумное море чужих эмоций. Сумашествие жажды крови. Всепоглощающая ненависть сотен и сотен Охотников оглушила. Придавила к земле. Лишила его собственного голоса. Кажется, Джар закричал, пытаясь дозваться до Охотницы. До его Охотницы, которая стояла к нему спиной. ...Что-то приближалось, и он опаздывал. И Гера услышала. Обернулась, продолжая держать огромный меч одной рукой. Узнала. Улыбнулась уголками губ, так мягко, как тогда, в палате. И губы шевельнулись, беззвучно произнося слова. Джар учился когда-то читать по губам. «Я тебя...» И Джар понял, что времени больше нет. Он опоздал. ...Металлический болт пробил сердце Охотницы, обрывая ей жизнь. ...И мир рассыпался. ...Тень плакала. ...Теперь все становилось понятным. И как раньше Гера до этого не додумалась? Это же логично. Все дело в регенерации. Если предположить, что есть абсолютная регенерация, то можно восстановиться после любой травмы. А крылатые в этом сильны. ...И раньше, гораздо раньше всех войн, был еще один вид крылатых. Их популяция была малочисленной, поэтому их всех истребили в машинах аннергов. Не осталось ни смесков, ни памяти. ...Только немного крови, что украли Охотники, лично убив последнего представителя этого вида. И они создали Фонд, утаив от остальных, что именно в нем хранится. Лилимы из Изначальных Древ, аннерги... И златокрылые – первые дети Первосозданного. А Гарм Эуфо перелил Гере несколько капель этой крови. ...А опухоль, из-за которой у Геры болел живот – и не она вовсе. Тело златокрылого регенерировало. Сначала медленно, незаметно даже, походя на метастазы и причиняя временами боль. ...Процесс занял много времени. Возможно, не используй Гера свои способности, на это потребовалось бы не один год. Но тут все наложилось. Нападение. Раны. Травмы. ...А тень все плакала и плакала. — Не нужно. Это все равно бы произошло. Так и зачем плакать, если само наличие такой крови в ее теле означало именно этот финал? — Я не хочу, чтобы ты умирала. У тебя есть цели, есть желания, а я... Кто я вообще такой? Гера улыбнулась. Не оскалилась, а постаралась улыбнуться, как нормальные люди. Или крылатые. Кто она вообще такая в итоге? — Златокрылый, наверное. Ничего, он вспомнит. Гера ведь столько отдала этой пустоте. А цель... — Все, кого я мог знать, давно стали пылью! Ты могла жить! Ты могла пожирать меня и дальше жить. Гера обняла тень. ...Тридцати секунд хватило за глаза. Она успела отомстить. И за себя, и за свои несбывшиеся мечты. ...И за лилима, что так глупо подставился под болт, и умер быстрее, чем Гера успела его коснуться. — Теперь будешь жить ты. Начни сначала. Охотники забрали твою жизнь, а я возвращаю. Все, что украдено, нужно вернуть. Тень перестала плакать. — Но что мне теперь делать? Я... Получается, я забираю твою жизнь, а это неправильно. ...И жизни этой у Геры осталось еще на пару мгновений. Память рассыпалась миллионами осколков, и те потерялись, перемешавшись с белым песком арены. — Защити Джара. И... Остальных крылатых. Ты же сильнее меня. Пусть бы на остальных ей плевать. А вот Мордастому – нет. И если они погибнут, он будет горевать. ...А этого Гере не хочется. Она, может и тупоголовая, но не хочется, чтобы Джар расстраивался. Тень окончательно стала плотной. Темнота стекала с чужих рук, переливаясь на ее собственные. ...Качели пошли в обратную сторону. ...Она пожирала, и теперь пожрут ее. Тень коснулась ее лица, забирая остатки тепла. И Гера снова улыбнулась. — Я вспомнила твое имя. Эрелим. И вправду, зачем придумывать имя, если можно вспомнить? ...А потом ее пожрали. ...Кажется, это был взрыв. Все, кто пришел посмотреть на действо на арене – умерли. Все без исключения Охотники. ...Да, потом было расследование, и вскрытие показало, что причина смерти одна и та же. Остановка сердца. Массовая смерть. Самая массовая среди Охотников за все время их существования. Полторы тысячи мужчин. Женщин было очень мало. А Джар выжил. И попытался добраться до Геры. До того места на арене, где она должна была быть. ...Меч служил ориентиром. ...Вольф потом сказал, что Астор умер еще часов двадцать назад. Слишком большая нагрузка на сердце. Меч был воткнут в песок, и прошла вечность, пока Джар до него дополз. ...Мирослав плакал, и говорил, что чудо еще, что Джар сумел выжить. Огромная установка, что скрывалась под белым песком, была переполнена энергией. И когда ее высвободили, часть прошла сквозь его тело. Чистое электричество, которого хватит, чтобы годами содержать миллионный город. ...Дарелин тоже плакал, но тихо, спрятав лицо в ладонях. Возле меча Геры не было. ...Ее не было. Вольф долго мялся, и спустя несколько недель подтвердил, что такое тоже может быть. Когда опухоль пожирает носителя без остатка. Возле меча был кто-то другой. Седые волосы рассыпались по плечам, растекались по белому песку. Огромные крылья распластались, и перья казались золотыми на солнце. Златокрылый плакал громко. Навзрыд, и плечи его вздрагивали. ...Лилейник сказал, что когда Джара нашли, то он тоже плакал. ...Вольф долго объяснял, что в любом случае регенерация златокрылого уничтожила тело Охотницы. ...Охотников ведь нельзя сделать снова обычными людьми. Развернуть весь процесс вспять. Остановить часовой механизм этой бомбы. ...Златокрылый... Он просто плакал. Он просил прощения. Джару было все равно. Он умер там, на арене. Тело, может, и выжило. Ходило, ело, разговаривало с братом, няньчило младших брата и сестру. Сам Джар остался на арене. За миг до вспышки, что лишила его души. Там, где еще его Охотница была живой. ...Она все же поймала его сердце. И шептала. «Я тебя...»