Пожарище

Они больше не говорят об этом. Не хотят. Бакуго остается на матраце в целях собственной безопасности, его друзья негодуют по этому поводу, но ему даже сказать на это нечего. Перед сном у Кацуки случается навязчивая идея — убрать все стулья подальше. В один вечер он даже отказывается от игр в приставку с друзьями — сидит весь вечер, пока Эйджиро не объявится, надевает на острые углы специально купленные сглаживающие уголки. Обсессивно-компульсивное расстройство? Пока еще нет. И слава богу. Кацуки становится более осторожным. Он не совершает лишних телодвижений рядом с Киришимой и вообще старается обходить его стороной, когда тот полностью выздоравливает. Бакуго ведет себя как обычно рязвязно: матерится трехэтажным матом и не забывает добавлять колкости и едкие замечания. Но не в сторону Эйджиро. Он все еще чувствует себя виноватым, несмотря на то, что убедил себя, что просто защищался. Киришима предпочитает держать руки при себе и тоже сторонится Бакуго, на всякий случай. Он не помнит, сколько бы не старался вспомнить ту ночь — не получается. Что он успел сделать с Кацуки? Как далеко зашел? В голове почему-то всплывали ужасные картины плачущего Бакуго, его маты и крики, попытки отбиться. О том, что он делал, думать не хочется. Кацуки идет к ребятам в общую комнату, но его зачем-то зовет к себе Эйджиро. Бакуго сразу прячет руки в карманы и обещает себе не трогать его. Киришима пропускает в комнату. И Кацуки слышит поворот замка. Обычно они не закрывали дверь. — Бакуго, у меня проблема, — Эйджиро хмурится. — Совсем головой тронулся? — шипит в ответ Бакуго, хмыкая и опираясь спиной на собственный стол. — Я хочу извиниться перед тобой, но я даже не знаю за что, я не помню, — игнорирует Киришима высказывание соседа. — Тебе что, рассказать? — усмехается Кацуки, поднимает взгляд на Эйджиро и видит в его глазах: «Да». Теперь ему не весело. — Пожалуйста. Бакуго цыкает. — Ты трогал мои волосы, пока я спал. Когда проснулся, ты зажал мне рот, и завязалась драка, — каждое слово Бакуго произносит с отвращением. — Ты домогался до меня, я пытался тебя отпихнуть, стандартная схема. После того, как у меня получилось удержать тебя на расстоянии, я ударил тебя ногами в грудь. Ты ударился затылком об угол стула. Конец. Я могу идти? Бакуго не договаривает — не упоминает свой стояк, счет пульса Киришимы и то, что ему нравилось, что он с ним делал. Но друзья бы не поняли, если бы узнали. Да и сам Кацуки никогда себе не признается, как что-то такое находит в этих глазах, бровях-капельках, шрамике на правом веке, бледной коже, такого необыкновенного цвета, словно персикового, кажущуюся просто невероятной мягкой (проверять Бакуго не приходилось, вернее, не в том ключе, в котором хотелось бы). Кацуки лучше налысо побреется, чем признается сам себе, что ему нравится вечно улыбающийся Киришима. И нравился еще до его признания. Бакуго стал отстраняться от него только потому, что боится. Родителей, друзей. Да кого угодно. На него возлагают огромные надежды все, кому не лень. Разочаровывать — как вырывать себе могилу. И это может стать разочарованием. Он может стать самой большой ошибкой во вселенной*. Бакуго этого не хочется. Кацуки ненавидит себя за это, но ничего сделать с этим не может. Или он так думает. Он ненавидит все, кроме Эйджиро. И хочет, чтобы они вдвоем куда-то испарились, провели хоть день вместе. Хоть пару минут, когда Бакуго не будет язвить, не будет ничего говорить, чтобы они просто помолчали, держась за руки. Бакуго не договаривает. И кажется, прямо сейчас роет не себе могилу, а своему счастью. Казалось бы — несколько слов, несколько стыдливых, невыносимо чувственных слов, и Эйджиро прямо сейчас, в сию же минуту возьмёт его за руку. Но Бакуго молчит, сжимает губы в тонкую линию, хмурит брови и ждет. Ждет, что же скажет Эйджиро. — Прости меня за это! Я буду держать свои руки при себе, обещаю! Кацуки хочет одернуть его, но только кивает и отрывается от стола, идет к двери, чтобы наконец пойти к своим тупорылым друзьям, которым снова понадобилась его помощь с химией. И что трудного в задачах на омегу? Бакуго искренне не понимает. Мысли про формулы ню, омеги и все вытекающее из них застывают со словами Киришимы. — Позволь мне все исправить! Бакуго тактично охуевает, разворачивается к Эйджиро — у него руки сложены в молитвенном жесте, волосы попадали на лоб, и все его тело напряжено. — Чего?! — кричит Бакуго, явно пугаясь одной мысли об этом. Кацуки смотрит в замочную скважину. А где, блять, ключ? Он в ярости снова разворачивается к Эйджиро, но тот застыл и выжидает ответа. Попадос.