Пожарище

И именно этот случай почему-то вернул все на круги своя. Бакуго снова помогал Киришиме с математикой, Эйджиро снова мог над ним шутить, вскользь упоминая о своих чувствах. И его это бесило временами. Он не гей. То была глупейшая ошибка. Самый главный проеб в этом году. Бакуго позволяет Эйджиро слишком много, и он знает об этом. Киришима чмокает его в щеку во время выполнения домашки, когда Кацуки отказывается объяснять что-то из вредности — ставит яркий засос на шее. — Я люблю тебя. — Закрой рот, — Бакуго пихает его вбок. — Прости, — Киришима хватается за ушибленный бок, продолжая писать уравнение. — Вылетишь отсюда как пробка над Парижем со своим «люблю», ясно?! — вскрикивает Бакуго, отвлекаясь на телефон. — Неблагодарная тварь. Киришима прижимается к нему и кладет голову на плечо. — Прости, Баку, но я ничего не понял… — хнычет Эйджиро. — Тебя убить мало, закрой свой рот и слушай, — Кацуки откидывает телефон на кровать и снова объясняет — беззлобно и спокойно. Эйджиро любуется спокойным Бакуго как древнегреческой скульптурой, ему нравится, когда он хоть и матерится, но не злится: не сводит брови, его взгляд не сквозит яростью, а тонкие длинные бледные пальцы ведут по решению медленно, и несколько раз подушечка указательного стучит по листу, обращая внимание Эйджиро именно на это действие. Кацуки объясняет, будто рожден быть учителем, но почему-то застрял в этой школе. — Ты понял? — спрашивает Бакуго, опирая локоть на стол и на него же водружая голову. — Хм, да, — кивает Эйджиро. Кацуки закатывает глаза и следит за решением, тыкая туда, где Киришима уже начинает делать ошибки. Настольная лампа желтит по всей комнате и заставляет Бакуго щуриться каждый раз, когда он отворачивается от стола, чтобы взять что-то или просто размять шею. И Киришима этим пользуется, приобнимает Бакуго, разворачиваясь на стуле, ловя его маты и оплеухи. — Бакуго, кстати, почему ты больше не говоришь, что тебе моя педовщина не сдалась? Позволяешь обнимать себя? В мыслях Бакуго только то, что Киришима идиот. — Если ты не заметил, то ты можешь еще и трогать мой хуй иногда, вот прикольно-то, да? — рявкает Кацуки и выпутывается из рук Киришимы, снова глядя в телефон. — Почему? А ты сам не знаешь, м? — Я тебе нравлюсь? — Не неси хуйни, — вся решимость Бакуго падает с многоэтажки и становится страхом. В его ушах стучит, ноги ватные. Он не может этого сказать. Вот и все. — Эх, но я знаю, что я тебе нравлюсь, — шепчет Эйджиро, решая уравнение. — Не бери на себя слишком много, — шипит Бакуго, проверяя СМС. — Бакуго, я же не слепой. — Могу исправить, — улыбается Кацуки. — Сиди решай. Киришима шумно выдыхает и снова смотрит в тетрадь, но его мысли далеки от решения уравнения. Он думает о том, почему Бакуго всегда убегает от ответа, почему меняет темы. Почему. И не понимает причин и мотивов. — Ты знаешь, что можешь рассказать мне все, — шепчет Эйджиро. — Мне нечего тебе рассказать, — Бакуго лазит в телефоне, бесстрастно поглядывая в тетрадь Киришимы. — Просто доверься мне. Как тогда. Бакуго разворачивает голову и смотрит на Эйджиро, хмуря брови и испепеляя взглядом. Тогда, когда Киришима хотел все исправить. Бакуго отдался ему в тот день: сел на кровать, позволяя делать все, даже если они оба боялись до чертиков. — Ты мне почему-то нравишься. Я ничего не могу с этим сделать, Киришима, мне больше нечего сказать. Но я никогда, возможно, не произнесу вслух, что люблю тебя. Я просто не смогу. Просто знай об этом. Бакуго смотрит прямо в глаза, пока говорит это. Ему действительно тяжело, когда с его губ срывается такое, что самому подумать стыдно, странно и жутко. Киришима слушает, внемлет каждому его слову, молчит, недолго собирается с мыслями и протягивает руку, растопыривая пальцы, и Кацуки переплетает их со своими. — Все хорошо, если тебе нравятся парни, — его голос спокойный, и Бакуго верит каждому слову. — Все хорошо, я тоже долго не мог принять это. Но теперь я ни о чем не жалею. Кацуки чуть хмурится. — Тогда я тоже ни о чем не буду жалеть, — шепчет Бакуго, улыбаясь самыми уголками губ.