all the things he said

      — Если нас поймает комендантша — хана будет, Тош.       — Я знаю.       Двое студентов синхронно смеются, переглядываясь, словно мелкие, удачно нашкодившие мальчишки, которым повезло избежать наказания и тяжелого подзатыльника от недовольных взрослых. В душе они, может, и есть те самые мальчишки, но в реальности те самые «недовольные взрослые», ответственные и самостоятельные студенты. Подумать только, как мало значит человеческое время! Еще лет пять назад беспечные подростки, десять — совсем еще дети, которые бегают по двору, пинают старый футбольный мяч и идут в ларек напротив дома за мороженым в знойный летний день.       А сейчас им за двадцать. Учатся в институте, и не в абы каком, а в МГУ! Совсем немного осталось времени на беспечную молодость до скучной взрослой жизни.       Это даже печально.       Московское, тяжелое небо окрашивается в совсем яркие, алые цвета, которые различить можно лишь с такой огромной высоты. Внизу — серые многоэтажки и грязная пыль от фабрик и машин. Внизу — серые, вечно недовольные люди идут по домам после тяжелого рабочего дня. Внизу — серая реальность, такая скучная и давящая.       От этой монотонности тошно настолько, что хочется стоять тут вечно, плечо о плечо, и мечтать о всяком.       Антон косится на Олежу и тихо, почти радостно басит:       — Послушайте… Ведь, если звезды зажигают — значит — это кому-нибудь нужно?       — Значит — это необходимо, — подхватывает Олежа, весело улыбаясь, — чтобы каждый вечер над крышами загоралась хоть одна звезда?       Что может быть глупее, чем стоять на самой крыше старой общаги и смотреть на закат, читая Маяковского? Вчера еще дети, а завтра — совсем взрослые, времени на мечты остается совсем немного!       — Эй, Олеж, — вновь начинает Антон, поворачиваясь к нему и чуть улыбаясь. Светло-карие, почти янтарные глаза блестят едва ли заметной искрой искреннего, чистого счастья.       Иногда Олеже кажется, что Антон похож на солнце. Яркое и теплое.       — Да? — он смотрит в ответ, приподнимает уголки губ, слегка краснея, когда чужие тяжелые ладони ложатся на его бледные щеки, при этом контрастируя — кожа у них по оттенкам отличается заметно. Антон вглядывается внимательно и сосредоточенно, такой задумчивый и красивый, он действительно выглядит как чертово совершенство. И Олежа ничего не спрашивает, молчит, дышит едва заметно, тихо.       — Ух ты… — шепчет Антон, наклоняясь ближе, настолько, что можно разглядеть каждую точку в янтарных зрачках. — Глаза и вправду, как сапфиры.       «Как сапфиры», — витает в голове мягкий, обволакивающий шепот.       И Олежа поддается вперед, не встречая никакого сопротивления. Губы у Антона, кстати, тоже самые лучшие.       А комендантша их все-таки не нашла.