в Нюрнберг

      В спальне крёстного Дроссельмейера часы вновь запели — и их строго слаженная, как они сами, мелодия разбудила его от долгого-долгого и очаровательного сна.       Он вновь прогуливался по ночным улицам любимого Нюрнберга — того-самого-Нюрнберга — прогуливался в компании близкого друга — Звездочёта, чьего негромкого голоса и историй о звёздах так не хватало сейчас.       Мужчина медленно и осторожно открыл глаза, боясь, что сон — хрустально-хрупкий — разобьётся от резкого столкновения с реальностью, и его осколки — остро-звонкие — поранят его.       Часы пели — и их мелодия сливалась воедино с осколками сна, витавшими перед глазами, с вновь пробудившимися не-сказочными-но-реальными воспоминаниями.       Дроссельмейер сел и огляделся: из окна в спальню лился яркий, но холодный свет зимнего солнца — прямо, как тогда, подумал он, чуть улыбнувшись.       Прямо, как в день их последней беседы.       Дроссельмейеру Нюрнберг, Звездочёт снились не часто — но когда снились, он чувствовал себя чуточку счастливее.       Не подумайте, что жизнь с четой Штальбаумов и их очаровательными детьми для него в тягость — нет-нет, просто сны/мысли о доме, о близком друге пробуждали в нём то-самое-счастье, от которого хочется летать.       — Надо бы на денёк вернуться.       Собственный голос прозвучал необычайно глухо, но мужчина не обратил на это внимание. Ощущал и духом, и телом предвкушение — ещё немного и сон станет явью.       Дроссельмейер окажется в родном Нюрнберге, снова будет гулять по ночным улицам в компании Звездочёта и слушать-слушать его голос, его истории.