…и от старых ужасов топей, остались одни приблудки. Мельче, но от того пакостнее в разы. Приблудок рожден страшным горем, что не по силе человеку: звериная боль, незримый ужас, бездонная печаль. Первый лин, что найден в болотах Анхола, близ юга Эритании, вышел из помора. Много сгубил он путников, прежде чем сгинул сам. Его слабость — трухлявое сердце, изъеденное страхом…
«Последнее чудо второго континента», летопись Эритании, девятый том.
— Что ты затеял, гад подколодный?! — Обозвав Лэйна, я сам зашипел, будто подчеркнув наше родство. Бывший мечник совершенно вымотался после ночных бдений, и наверняка мечтал о санхале, чтобы сделать эту ночь лучшей за последний месяц. Но я не собирался баловать моего врага. — Ну?! Лэйн ответил шепотом, и только когда мы добрались до людей Грыма. Я сам укорил себя за спешку — начал допрос до того, как избавился от лишних ушей. — Я обещал вытащить нас… — И ты думаешь, я тебе поверю? — Касс сам до меня добрался. И вместо того, чтобы позволить мне сделать мою работу, ты… — О, то есть теперь я должен пустить тебя в штаб, наводить мосты с моими врагами?! — У тебя есть план лучше? — Лэйн собрал пальцы в замок, сражаясь со сном. У меня их водилось аж несколько, только бывшему мечнику не услышать ни об одном: — О своем доложись сначала, а уж потом выклянчивай мои откровения. — Ладно, — он сдался без боя. — Сначала о Квинте… Едва Лэйн принялся расписывать подробности, я увидел огонь надежды в его глазах. И на сей раз эта надежда была чем-то подкреплена. «Чем? Что я упустил из вида?» — В желудке свился узел холода. Я цокнул языком, поймав озарение, и перебил его: — Никуда ты больше от меня не отойдешь. Ни на шаг… Я должен был догадаться раньше. Вместо этого я тревожно пялился на солдат по правую сторону, совершенно забыв, с какой гадюкой ночую в одном шатре. — Да что опять произошло? — Лэйн почти взвыл, откинувшись спиной на ящики. — И рта не раскроешь. Радуйся, больше тебе не придется работать… Он позвал меня по имени, пытаясь запутать в очередной сети лжи, а я продолжал: — Свяжу тебе руки и рот заткну, давно пора… Бывший мечник покачал головой, и страстно начал спорить. И я понял, что принял верное решение — целая гора свалилась с моих плеч. Так спокойнее и надежней. Безумие и безрассудство будто отступили. В этом пути у меня почти не осталось союзников. «Тебе ли привыкать к этому, а?» Я будто и забыл, что все это время управлялся с бедами сам, лишь изредка используя плечо по-соседству. Тем более, владельцы плеча постоянно менялись. — Хорхе, одумайся. Если тебя прирежут по глупости — мне тоже конец… — Ну, значит, такова судьба, — я отпил из фляги и закинул ногу на ногу. Перемена в мечнике произошла столь стремительно, что я и не смог ее предсказать. Думал, что конкор совершенно вымотал его: — Ты чертов трус! — Скажи-ка еще раз это мне в лицо, — я навис над ним, плавно поднявшись с походной кровати. И хрустнули суставы в моих кулаках. Лэйн не отвел взгляд, только улыбнулся. Такой болезненной наглой ужимкой. И тут же облизал губы, чтобы обветрившаяся кожа не треснула. — Трус. Ты боишься меня, даже отпилив мне ноги… и даже больше. — Бывший мечник потерял страх смерти, распаляясь. — После того, как меня убьешь, все еще останешься трусом. Даже если ты изведешь всю северную Воснию, и Излом… Чутье подсказывало мне, что сейчас Лэйн не притворялся. А уж сколько раз он дерзил, будто получая удовольствие от побоев… — Ты все еще мучаешься ночами, гадая: почему же тебя не любил отец? Думаешь из-за трусости, или недостаточной жестокости, силы? Страх совсем загубил твой ум. Все просто. У него не было сердца. И в этом качестве ты его воистину превзошел… тебе есть, чем гордиться! Я и сам не понимал, почему слушаю его, не перебивая. Может, слишком устал от лжи и муторного дня. А может мной завладел интерес: как скоро он получит по голове, и каким образом распалит мой гнев. — Выговорился, полегчало? — Я посмотрел на него, как на попрошайку, что искал моей милости. Ничего бывший мечник обо мне не знал. Если сердца нет, то с чего бы мне чувствовать боль или радость? — А самое страшное, Хорхе, это то, что даже если ты убьешь отца — в тебе-то… ничего не изменится. Сердце не отрастет обратно, как и храбрость… — Как и ноги, — осадил его я. Лэйн и не моргнул, изводя меня взглядом: — Да. Как и отпиленные ноги. Нет, все-таки притворялся. На зависть хорошо. Ни один человек не оплачет пожизненное увечье за вторую неделю… — Никогда не видел такой говорливой шлюхи, — буркнул я, насупившись. Одно успокоило: и самые приторные слова мечника не убедят меня утратить осторожность. Завтра же я надену на него цепь и буду таскать с собой, пристегнув ремнем к свободной лошади. — Закончил со своими откровениями? Все-таки я одолел его в этой перепалке. Не оправдывался, и не потерялся. Он махнул рукой, будто я продавал ему битые яблоки. — Теперь уж будь добр, ответь по делу. Как тебе удается читать проповеди, заключив два брака по расчёту? Кажется, отсутствие санхала сделало свое дело — Лэйн раздражался. — Назови мне хотя бы одну свадьбу среди знати, что была иной… — О, в отличие от тебя, Лэйн, я ни под кого не подкладывался. И всего добился сам, — я расправил плечи, нависая над ним. Лэйн смотрел на меня будто вровень, задрав голову, хоть и сидел на настиле. — Сам, ну надо же… Потому прячешься за охраной? Скольких ты убил, чтобы… — Лэйн не сдавался. И презрительно дернул подбородком, возомнив себя справедливым судьей. Третий раз за сутки. — Видимо, все еще недостаточно! Я наступил ногой на его плечо, толкнув в ящики позади. Бывший мечник впился в мою лодыжку, но не полез в драку, только поморщил нос. — По меньшей мере осталось еще двое. Как думаешь, ты будешь первым, или вторым? Я грозился без прежнего запала, вспоминая тщетность своих слов. Казус на дороге доказал нам, что я не прибью его до Красных гор. Похоже, мои собственные желания и загнали меня в ловушку. — Посмотрим. — Бывший мечник, кажется, был слишком уставшим, чтобы испугаться. — Одного понять не могу — и как ты себя оправдываешь за то, что сделал? — Пф! Не хуже, чем ты. Как у тебя, хер-то вставал на старую вдову Жанетту? — Ей тридцать семь, Хорхе. Я заржал, не отпустив мечника, носком упираясь в бок подпорки. — Это ты себе бормотал, когда исполнял супружеский долг, а? «Ей всего тридцать семь, ну же!» Лэйн не подвел меня — и не засмеялся, только продолжил оборону: — Сейчас тридцать семь, а тогда было тридцать дв… — Оправдываешься, Лэйн! Причем, паршиво… — Да иди к черту, под тебя и собака не ляжет, — огрызнулся он. Я убрал ногу и присел рядом с ним на корточки, приблизившись к лицу. И вполголоса ответил: — Значит, ты куда хуже любой собаки. Как же мне нравилась эта зелень в его глазах! И холодный гнев, предназначенный мне. Он так и не развел меня на драку, зато я добрался до него первым. Казалось, я мог любоваться этим целую вечность. Жаль, но Лэйн быстро нашелся, что ответить: — Слова твоего отца? Я почти усмехнулся, покачав головой. Нет, отец звал меня опарышем, слизнем, дождевым червем, вьющимся в грязи, а еще повторял, как болотная жаба: «Ты мне не сын», когда… «Не вспоминай!» Я отшатнулся и сделал два шага назад, врезавшись поясницей в стол. — Ш-ш, — зашипел я от боли, растирая ушиб. Проклятый хлам! И кто его сюда поставил? Лэйн стирал след от моего сапога, а лучше бы уполз в угол и заткнул свой паршивый рот. Я запоздало ответил ему: — Нет. Что за чушь, откуда ты вообще… Что-то изменилось во взгляде Лэйна, и я насторожился. Кажется, эта плешивая собака задумала жалеть меня! — Хорхе, если так поступали с тобой, это не значит, что ты получил право поступать так с другими. Я с трудом сдерживал зачастившее дыхание. И, уняв диафрагму, вытер пот со лба. Рукавом, как сельский работник, умаявшийся на покосе. — С собаками я имею право делать, что угодно, Лэйн. Ты перестал быть человеком, когда подлег под меня. Мечник собрался спорить, но я прервал его. — Когда я схвачу отца, то проткну тебе брюхо на его глазах… «Повезло вам, Хорхе. Эританец плохо метил. Угоди он чуть выше, или между нижних ребер, вам бы не помогла и сама мать двойного солнца» — Пытался развеселить меня Захария, пока я грыз деревяшку и обливался потом, стараясь не выть. После того, как мелкий шов зажил, я рассказал Захарии, что то был не эританец, а помойный пёс, чьи родители согрешили со свиньями. Именно туда — между вторым и третьим ребром слева — я и всажу узкое лезвие. — Ты будешь сутки мочиться кровью, пока не издохнешь. Подумай об этом, — Лэйн отвернулся. — Спокойной ночи. И, да, сегодня ты без санхала… Пусть отец смотрит на него, запертый в одном помещении, и понимает, что как только мучения Лэйна закончатся, я приду и за ним. ***Квинта
Я сдержал слово и с раннего утра сковал руки Лэйна, будто вёз его в Квинту на выкуп. Мечник не мог пожаловаться на свое положение, пуская слюни в кляп, которым я прочно оградил его от сговора с солдатней. Так мы и дожили до главного города Третьего Дола: пленник и на шаг не отставал от меня. Его пегая кобыла волочилась за Хасом, а тот — за моим жеребцом. До торговых врат мы добрались без приключений. Но я помнил, что все самое интересное ожидало меня впереди. — Можешь начинать просить милостыню… Или звать на помощь, — я шепнул ему почти на ухо, стащив кляп. Лэйн отплевался от ворса и не оскорбил меня, пока не утолил жажду. Я освободил и его руки — негоже ходить по городу, как нищему работорговцу с одним товаром. В первый час по прибытию, в сам город дозволяли зайти только штабным и ближайшей охране — чтобы не затопить улицы, загубив торговлю. Я ослушался и сразу взял с собой два десятка людей, ожидая подвоха от Касса и его подчиненных. Первым делом я нарастил ряды наёмников. Золото, быть может, и не решает всех проблем. Но одну из ближайших разрешит точно — я не хочу остаться под горным перевалом. Настроение мое улучшилось, как только я продал керчетты Лэйна. И даже не набивал им цену. Бывший мечник молчал, отвернувшись. Открыл рот лишь когда мы свернули за угол, так и не придумав ничего умнее: — Продешевил на полторы сотни… Как же замечательно у него выходит держать осанку, когда голос вот-вот просядет от горя! — Знаю. Мог бы и бесплатно отдать, да надо же тебя на что-то мыть и прикармливать. На самом деле моего золота, что оберегали банкиры в городе, хватило бы и сотне пленников на роскошную жизнь до смерти. Но я не хотел тратить кровные на трофей. Себе я подобрал новые сапоги, взамен старым. Терпеть не мог стоптанную обувь, что сразу же возвращала меня в детство: у нелюбимого сына и подошва рваная, будь он отпрыском хоть Его Величества. — Неплохие сапоги, кстати. Даже жаль их выбросить: бычья кожа. Тебе не нужны? — Я подмигнул Лэйну и остался без ответа. Пока мы нарезали круги по Квинте, я с неудовольствием отметил, что мне надоели те две рубахи, что постоянно носил Лэйн. Люди Грыма устали таскаться за мной по ярмарке, хоть я и щедро набил их потроха мясом и уличным сидром. Я разрешил им остаться возле дверей портного, взяв с собой лишь двуногую лошадь для моего трофея — Хаса. Оценив новизну и качество сапог, обласкав взглядом вышивку на моих рукавах, портной просиял. И тут же бросился называть нас с Лэйном так, будто мы состояли в родстве. Еще и высказал сожаление о его увечье и жестоких войнах, что калечат лучших сыновей Воснии. Этот прохиндей назвал бы нас братьями, даже если бы у меня почернела кожа, как у невольников с моря. Лишь бы продать двойной комплект. Я не ответил ему, сразу же подобрав гардероб моему трофею. — Тебе нравится? Я кивнул на тунику травяного окраса, вспомнив, как Лэйн красовался в чем-то похожем, когда мы мельком встретились на переговорах. Лучшего цвета и не подобрать. Лэйн не смотрел на меня с благодарностью. Кажется, в нем совсем не осталось теплых чувств. Он ответил сухо и прагматично: — Слишком яркая для дороги. Будто бы мечник боялся испачкаться, или думал, что может испачкаться еще больше, чем об меня… — Тогда я возьму несколько, не мне же их стирать, — я ухмыльнулся. Пока портной мычал паршивый мотив, сметывая одежду на Лэйне, я уставился в ростовое зеркало. Да, дорога потрепала меня нехило. Бессонница оставила на мне такой след, словно это мне спилили кость на середине бедра. — Все готово, сир, — проворковал портной. К утру подгонят под его размер, и я даже успею заставить мечника переодеться в новое… Уже потом, к вечеру, Ганс наслушался сплетней. И робко спросил меня, для чего я избаловал насильника воснийских матерей и их дочек. А я махнул рукой и не потрудился ответить ему: все равно Лэйну осталось недолго. Пусть хоть порадует мои глаза, пока я не проткнул его между вторым и третьим ребром слева. ***Ночь в Квинте
Я и сам удивился, проснувшись не от кошмара. Чей-то едва различимый шепот, нежный и знакомый, наполнил мой слух. И вновь наступила тишина. Я краем глаза заметил, что Хас уснул, откинувшись затылком на стену. Решив про себя, что разобью ему голову на утро, я прислушался. И не выдал своего пробуждения. Сердце заспешило, предчувствуя угрозу. Лэйн мог бы добраться до моего горла любым острым предметом, хоть самое страшное оружие и лежало под моей подушкой. Пальцы сошлись на рукояти кинжала, и я выжидал. Ничего не происходило. Шорохи не приближались, оставшись в соседней комнате. Я повернул голову так, чтобы видеть проем. И растерялся, выпучив глаза. Манха лежала верхом на мечнике и гладила его живот, опуская руку все ниже. Припадая к его губам, она плотоядно впивалась в них, смешивая слюну. Отблески огней с улицы освещали их сплетенные тела, и я впервые увидел его стояк. Голодной паучихой, эританка облизывала его лицо, и меня замутило: так долго я подглядывал за их бесстыдством. Лэйн потянулся к ее груди, будто только проснулся. Кровь сдавила виски, и я сам не заметил, как схватил Манху за волосы, стащив ее с кровати. Я занес кинжал над Лэйном, тяжело дыша. Что-то помешало моему удару проткнуть его тело, хоть кончик и резанул кожу. В дверь тут же ворвался Боун, осветив лампой чужой срам. И Манху, схватившую мои руки. Я порезал и их, и кожу Лэйна. — Нет! Моя вина, не… моя! — Манха еще не успела сморгнуть набежавшие слезы, вымаливая пощаду. Женский плач я встречал реже, и потому замешкался. Возможно, именно это и спасло мечнику жизнь. — Чево? — Забормотал дозорный Хас, приблизившись к драке. Лэйн пустым взглядом смотрел на нас: девица поймала его в беспамятстве и воспользовалась случаем. Если бы я спрятал на ложе топор, дело бы окончилось двумя трупами. «Надо было отрезать его чертовы яйца» — Я уже и не знал, на кого злиться. Я прошипел: — Манха, твою мать! Еще раз увижу тебя с ним… Манха убежала, рассыпав извинения и слезы в моих ногах. Я бы поиздевался над Лэйном в отместку, да только усилия мои будут бесплодны: бывший мечник с такой же ленью вернулся к созерцанию стены, не постыдившись оголенного перед тремя мужчинами лобка. — Помилуйте, ваш благоро-дье, закемарил, — спросонья взмолился дозорный. Я и бровью не повел — на утро разберусь, сколько плетей всыпать этому недоумку. Кажется, я и забыл, каково это, когда мужчина подо мной возбужден, не получив от меня ни монеты. Или, хотя бы, передо мной: как Лэйн, хорошо растертый руками моей массажистки. Сколько недель он мечтал о соитии? Было ли с кем покувыркаться во время осады? Влажный след от его смазки и не думал засыхать на животе. Я уставился на промежность врага, и сглотнул плотный ком в горле. — Милорд? — Мягко окликнул меня Хас. Живот Лэйна медленно опадал и снова наполнялся воздухом: струна прозрачной жидкости соединяла головку с кожей, где робко виднелась дорожка темных волосков. Я затаил дыхание, пожевав губы. Мог бы взять его прямо здесь, всматриваясь в опустевшие глаза. — Оставьте меня. — Я прогнал дозорных, нетерпеливо постучав ногой по полу. И убрал кинжал подальше. «Хочется случки, Лэйн? Сейчас ты ее получишь» — Досада почти отступила, уступив недельной похоти. Все-таки без женщины мой пленник не знал страсти. Я сжал его мошонку, потянув в сторону. Должно быть больно, но только не с санхалом в жилах. Похоже, безграничная власть над его телом пробуждала худшие стороны не только во мне, но и в светлейших головах: если уж бесконечно добрая дуреха полезла к нему под одеяло… Я помнил, что не могу растянуть его, пробравшись между бёдер. Привыкнуть к увечью я так и не успел, хоть и пялился каждый раз, как его переодевали и обыскивали перед сном. Порченая кожа становилась все здоровее, а я все равно охладевал к его телу, едва ловил взглядом линию мастера Хвана. Иначе бы драл его всю неделю, до мозолей на крайней плоти. Жаль, но придется обойтись меньшим. Луна заглянула к нам, предоставив мне всю красоту бывшего мечника. И где там пробудившийся аппетит, о котором лепетал Ганс? Я не морил Лэйна голодом, но он все никак не мог восстановиться после подземелья. Пересчитав его ребра безымянным пальцем, я насухо задевал самые щедрые точки на своем члене: у основания, и вел руку обратно, к концу. Перед глазами возникли лица Долов, поглядывающие на Лэйна: не как на трофей, или первую шлюху. В лагере кто-то еще считал бывшего мечника за человека. Кажется, я избаловал его, наряжая в дорогую одежду. На Лэйне не оставалось никаких признаков того, что я им владею. И я, повинуясь порыву, укусил его за косточку на самом видном месте — нижней челюсти. И втянул кожу, оставив метку, что запрещают ставить в дорогих борделях. Бывшему мечнику не было до меня никакого дела, он и не почувствовал моего укуса. «А что, если…» Я вывел отметину даже на его запястьях, чтобы Лэйн не забывал, кому принадлежит. До этого, разумеется, разукрасив всю шею, что обязательно видна другим из-за низкого воротника. Теперь он и издалека походил на одного из тех дешевых мальчишек, что торгуют телом. Больше никакой тревоги. Ее нет. Тянулась кожа, то обнажая, то покрывая мою головку. Я сплюнул на нее, и часть слюны попала на Лэйна. Если я не могу посмотреть на спиленные кости, не желая испортить себе ночь, кто мешает мне погрузиться в него хотя бы пальцами? Лэйн будто утомился смотреть в стену мимо меня и закрыл глаза. Его член уже давно опал, съёжившись от холода. А я оседлал его, присев на колени, чтобы не видеть увечье. И не отрывал взгляда от влажной дорожки на его плавно вздымающемся животе. Повозившись, я завел левую руку под его зад, стащив лишнюю ткань. И приподнялся, держа бедра в напряжении — все ради того, чтобы добраться до пятнышка из темной кожи. Интересно, насколько глупое у него лицо, когда бывший мечник кувыркается со своими девчонками? Заводит ли он глаза под веки, поджимает ли губы, или безвольно раскрывает рот, царапая простыни? Или же его взгляд пустеет, как от снадобья Ганса? Я вонзал пальцы, представляя, что погружаюсь в него до упора. Не ногтями, едва проскользнувшими внутрь, но головкой. — М-х! — Я фыркнул, потершись ей о выпирающую косточку. Там, где валялся расстегнутый пояс, с которым возилась Манха. И собрал его смазку, смешав со своей. Подобрал объедки за своей прислугой… Лэйн шевельнул рукой, не просыпаясь, и я облил его живот. — О… Я не рухнул на него лишь по одной причине: не желал испачкаться. Сил хватило, чтобы улечься по левую сторону. Ноздри забились запахом свежего пота: то ли мечника, то ли моего. Пусть Лэйн очнется, ничего не помня об этой ночи. И устыдится, перепутав свое удовольствие с моим. Мечник и не думал переживать, задавать вопросы или брезгливо морщиться. Кажется, он провалился в самый глубокий из омутов, что вообще мог быть подарен санхалом. Сладкая нега продлилась недолго, и я привычно сжался, чуя, как по внутренностям ползет склизкий холод. Я так и не смог отогнать тревогу и насытиться новыми силами — забылся всего на несколько минут. Оставалась лишь одна надежда: выспаться, пока мы в городе. — Меняйтесь, — я устало распорядился охраной, позвав её. И брезгливо прикрыл Лэйна одеялом. И хорошего сна мне тоже не досталось: я тяготился. Меня подвели. Боун не услышал шорохов, Хас заснул позорнейшим образом, а Манха и вовсе решила подлечь под мой трофей. Я много ночей провел с людьми, что предали меня по разным причинам. Хоть кто-нибудь во всем гребаном лагере Долов был на моей стороне? Я напрягал память, пытаясь хоть как-то унять табун домыслов, сулящих мне бессонную ночь. И вспомнил. «Что дальше, милсдарь?» — Низенький и неровный голос наполнил меня теплом. Грым. Пожалуй, только сейчас я проникся полезностью этого пузатого и потертого бойца. Быть может, он видел во мне выросшего сына, взамен своим шалопаям, что живут на мои подачки. Может я и правда стал его единственной и надежной опорой до старости… и после. Никто из лагеря не получил от меня столько, сколько удосужилось получить Грыму. Ведь я был не только милосерден, но и щедр к верным мне людям. Подумать только, именно этот лысеющий мужик — один из самых уродливых, что мне встречались! — соприкасался с самой мягкой из моих сторон. ***Южный торговый путь, у границы между Воснией и Поланки
Мы и правда продлили марш на несколько дней, поменяв маршрут, и я даже не стал спорить со штабом. Хотят кормить комаров — пусть кормят. Я подготовился к нападению так, как не был готов никто из Долов. Опоясанные сухостоем и тощими кустами, нас окружили горы. Жемчужные реки облаков скрыли их макушки, и казалось, что небо вот-вот упадет на нас. Я почти услышал треск надломившихся пиков. Буйные ветры предрекали зиму и шептали: «Назад. Поворачивай назад!» Я оглянулся и потер затылок. Даже рыхлая присыпка земли смотрелась иначе. Рыжий мох торчал нарывами на всякой поверхности, до которой мог доползти. И я понял, что не скучал. Каждая травинка прятала свой взор, пригибаясь к сородичам, как смотрели мои родственники, пришептывая неразборчивые гадости обо мне. Я потер глаза, и в начищенной до блеска пластине отразилось мое помятое лицо. Синяки усталости, казалось, начинались от бровей, и ползли до самых скул. Не сходили уже вторую неделю. Зачем я вообще возвратился в эти… «Чудные, плодородные земли». Компостная куча. Урожайная, потому что полнится гнилью. Так сильно, что стоит содрать мелкий слой дернины, и тут же отворотишь нос от смрада опрелой, влажной грязи. Гнедая туша под моим седлом сначала замедлила шаг, а потом и вовсе вросла копытами в землю. Я цыкнул на коня и вздохнул: упрямая скотина замерла, будто приготовившись к родам. Я опустил взгляд на свои руки и увидел, как они сами натянули поводья. Так мы и стояли в замешательстве: мой скакун не мог понять, чего я хочу от него, отдавая противоречивые наказы, а я не понимал, почему так искренне рад тому, что мы остановились. Под вечер я снова отвел душу, едва мы покинули щель между Красными горами. Драки не случилось, Касс струсил и я мог вздохнуть спокойно. А потому, Лэйну досталась порция моего внимания. — Кажется, я давно не отпускал тебя отлить. Хочешь? Лэйн посмотрел на меня, приподняв одну бровь: изящно и не менее оскорбительно. Кажется, это был выпад в сторону моего ума. Еще бы! Я сам отлучался дважды, хоть земля Поланки и порадовала нас мягкой погодой. — Так что? Лэйн закатил глаза и кивнул. Я ухмыльнулся и приложил ладонь к уху: — Не слышу. Хочешь или нет? Бывший мечник вздохнул и раскусил мою затею. Повозился, конечно, выгнув скованные руки так, чтобы я увидел отогнутый средний палец. Хас засмеялся. И кто из нас более жесток: я сам, или моя охрана? — Ну, как знаешь, — я подмигнул Хасу и продолжил мучить Лэйна. Правда, смилостивился через час: мне же потом и тосковать из-за загубленного седла. Короткое блаженство на его лице вызвало подлинную зависть. Бывший мечник даже не смутился моей бесстыжей компании. Может, не так уж и плохо оказаться в плену — как мало нужно для полного счастья! Поздним вечером я долго не мог сомкнуть глаз. Я страшился каждой тени в лагере, что скользила по шатру: будто бы армия отца застала нас на подходе, и зажала в устье Ветрявой… «Недолго, осталось совсем чуть-чуть. Касс оказался паршивым трусом, обделавшимся от одного моего вида. Повеса понял, что дела его плохи, и ждал лучших обстоятельств, которые так и не наступили. Даже после Квинты. Все будет, ну же…» Почему-то, легче не становилось. Я репетировал речь, которую брошу в лицо худшему из владельцев Поланки. И его абрис казался все больше, все наглее и насмешливее. А я оставался маленьким, потерявшимся юнцом, и слова не хотели рваться из моего горла. Я шептал их себе под нос, боясь, что солдаты услышат мою нелепость: — Я, Хорхе из Пяти Долов, начавший с жалкой стычки в Щербатом Ульхе… Нет, не так… Потеряв последние силы, я провалился в долгий, муторный сон. *** — Ты пришел за мной? — Сверкнули белые вены в небе. Трое лежали мертвым грузом, и ржавый мох забрался на их — еще свежие! — тела. Лэйн, Рейни, Стюарт. Среди них не было отца. — За мной? — Рокотало эхо Красных гор. Открывая рот, я не мог издать ни звука. Хуже карася, что бьется о прибрежный ил… — Ты? — Насмешливо шелестели стебли лаванды и прутья клена. Я посмотрел на свои руки: на них не осталось шрамов. Пальцы побелели, не зная тяжелого труда. Такими не удержишь ни бастард, ни ящик с инструментом. Подросток, дитя, мальчишка. — Последняя ошибка твоей мамаши, — выплюнуло устье Ветрявой речки, голосом моего отца. Я вскочил, алчно глотая воздух. Озноб сковал меня, и двойное одеяло оказалось бессильно. В моем теле будто совсем не осталось тепла. Я и сам не заметил, как дополз до Лэйна, первым делом нащупав его шею. Бывший мечник дышал, и артерия прогоняла кровь, развеяв морок перед моими глазами. Живой. Все еще живой, и только я решаю, изменится это или нет. — М, — недовольно протянул он, так и не проснувшись. Я уткнулся лбом в его лопатки и прижался плотнее. Все это до боли знакомо, хоть я и надеялся забыть, перейдя границу Поланки в тот раз. Здесь, в этих гнилых землях, где я никак не мог повзрослеть, тепло чужого тела ощущалось совсем по-иному. Я надеялся забыть, но вспомнил, стоило лишь прогреться. «Ал». Краткое, приятное сокращение от имени Алистин. Тот белобрысый сын ремесленника, с которым мы украдкой таскали вишню из сада старой карги Жаозен. Я обожал его редкие веснушки, и думал о них, проводя носом по чужой щеке, пока нас искали. Запрятавшись в дровянике от сторожа Жаозен, я впервые попробовал как своего друга, так и мужчину. Тогда свидетелей не нашлось, но они обязательно объявились позже, когда я обнаглел настолько, что приставал к Алу по три раза на неделе. Это и не могло закончиться ничем хорошим, учитывая, что отец обставлял мою свадьбу с воснийской дурнушкой. Меня отлупили палками так, будто собрались подавать к столу, а Ал… Лэйн очнулся и дернулся в сторону, перехватив мои руки. Подумал, наверное, что я снова принялся его душить. А я лежал, сжимая его крепче, и совершенно растерялся. Будто снова стал тем угловатым подростком, ищущим тепла и ласки. Точно лишился рассудка. Сердце Лэйна забилось чаще, и я вслушивался в его ход. У Ала оно тоже спешило, но от того, что мальчишка был рад нашей близости. — Отпусти меня, — едва слышно сказал Лэйн. — Не могу, — честно ответил я. Лэйн вздохнул: — Сейчас, а не вообще. Я понял и с первого раза. Этого я сделать тоже не мог, и усмехнулся, смирившись со своим безумием. Бывший мечник не боролся всерьез, только вяло пихнул меня локтем. Я не мог украсть его тепло таким способом, но даже на таких условиях Лэйн не хотел со мной делиться. — Слишком поздно просить о помощи, тебе не кажется? — Бывший мечник прошипел с такой мстительностью, которой не ожидаешь от едва проснувшегося человека. «Это я-то просил? Во сне, что ли?..» Мне даже не хотелось оправдываться. Я знал, что нужно перетерпеть это наваждение, пока я не вспомню, что у меня крепкие руки, покрытые шрамами. И что я не нуждаюсь в чужом тепле уже восемь долгих лет. Хотелось только поспорить с ним и слабо уколоть за болтливость. Но я испугался, что жалобно захриплю — казалось, что и мой голос стал детским, еще не сломавшимся. Слабым и молодым. Я так прогрелся, что и не заметил, как уснул. На утро я увидел, что Лэйн все-таки отполз от меня, едва укрывшись краем одеяла. Кажется именно по этой причине он и простыл. ***Через сутки, перед Альмиеном
Мы прошли через пограничную заставу, как нож сквозь гретое масло. Поланцы совсем завяли под гнетом моего отца. Я участвовал в битве одним советом — попросил солдат не сильно зверствовать, и не портить женщин: нам еще управлять этой землей. На распутье у Шершавой Рощи остался только раскидистый дуб, что местные прозвали «Фарон», наградив именем за два века его жизни. Он уже не внушал того трепета, что я питал в детстве: ветви его поредели и облезли, ствол покрылся старым наростом, словно язвами. Казалось, он погибает в одиночестве. Я взглядом окинул бывший лес от Колкого холма до равнины Покоса: лесорубы забрали почти все, усеяв гнилыми пнями земли моего детства. «Если что-то и меняется, то только к худшему. Особенно там, где дышит мой отец» Будто почуяв мои притязания, этот подлец поставил главную цель: испортить все, что может остаться мне. Я скрипнул зубами, приложив ладонь козырьком — на горизонте едва виднелись башни города. Я бы не удивился, если Альмиен рассыпался в прах и давно разворован бандитами до последнего кирпича. Через два часа марша мы взобрались на низенький холм и не рискнули двинуться дальше. Лэйн с таким же беспокойством знакомился с равниной, что и я. Только в отличие от меня он знал, что ему осталось недолго. К тому же, его доконала простуда, и я снял с него кляп: еще задохнется раньше времени из-за заложенного носа. Именно по причине своего милосердия я и услышал его голос, хриплый и подавленный: — Не передумал? Лэйн, разумеется, спрашивал о своей участи. А я по привычке поддел его: — Передумал. Сейчас завяжу тебе рот, и научишься дышать через уши, или… Угрозу выполнить не потребовалось — бывший мечник смолк, и я посвятил себя созерцанию. Перед нами, раскидав бедные предместья, предстал Альмиен. Город, в котором я пробовал первых шлюх и забил насмерть какого-то эританца в пьяной драке. Грязная, тоскливая колыбель моей юности. Вспомнив, насколько же мерзок и вездесущ оранжевый мох, я затосковал по своему наделу. Кажется, даже болото Эритании манило меня больше, чем эти куцые крыши из острой синей черепицы… Все-таки Альмиен не растащили на заплатки, над ремесленными кварталами коптил дым. Как чахнущий старик, город слабо грозился нам издалека — у главных ворот и на пристенках сбилась армия поланцев. По крайней мере то, что от нее осталось после бездарного правления моего отца: синеющий стяг и блеклые доспехи на пяти сотнях тел. Мы остановились на холме, демонстрируя превосходящую силу и численность. Если поланцы по дурости подкрадутся ближе, то убедятся и в превосходстве нашей экипировки. Похоже, город готов к осаде. Неужели я опять застряну на несколько месяцев, в попытке уладить свои дела с отцом? Ноготь на большом пальце давно был съеден, и я обкусал кожу. Потом поморщился и сплюнул грязь с дороги, попавшую мне на руку. Штаб собрался под шатром, но я не спешил: от главных ворот Альмиена к нам направили всадников. Будут забалтывать и обещать золотые горы — ничего нового. В лучшем случае сдадутся без лишней крови. Я ждал их, обдумывая ближайшее будущее. Лэйн хмуро молчал, отогревая простывшее тело у свежего костра. Казалось, перед лицом скорой гибели, мечник утратил даже пагубную привычку болтать. Делегацию из пестрых поланцев доставили сразу же, перехватив на подлете. Долго вытрясая из них не то что оружие — лишнюю пыль. Я утратил терпение, и первым прибыл к нашим гостям, даже не взяв Лэйна с собой. Вот и вся делегация: напыщенный старик, потерявший страх смерти, и несколько мужчин поскромнее. Одного из них, седого и коренастого, я признал, хоть тот и изменился с годами. Похоже, дослужился от личного помощника до распорядителя. Имя почти выветрилось из моей памяти, оставив несколько смутных слогов. Хороших людей я забывал крайне быстро. А вот меня не узнали. — Обращайтесь с гостями подобающе. Это посыльный, — я чуть не ляпнул «от отца», но исправился, — из канцелярии. Не прошло и трех минут, как стареющего мужчину со свитой притащили в шатер, ухватив за локти. Я преследовал их, ожидая любого подвоха: если не от поланцев, так от Долов. — Пришли без оружия, — уточнил дозорный для советников. Мортис поинтересовался, впившись руками в походную скамью: — Гм. Хорхе, вы знакомы? Лидер гостей тут же залепетал, склонив голову передо мной — не признал в лицо, но вспомнил по имени. И стал представляться первым смотрителем Альмиена. По дорогой одежде я рассудил, что наш гость, если и лгал, то не столь крупно. А потом я убедился в его искренности окончательно: он дерзнул, как и принято дерзить людям его положения: — Это ваши земли, милорд, — его узкая моська и не отворачивалась от меня, позабыв о штабных. — От чего же вы привели сюда столь крупное войско… «Что за злая шутка…» — Мои? — Я покачал головой, засмеявшись. Касс и советники застыли. — А… разве вы не знали? Ваш отец… Этот баран уставился на меня, как на новые ворота. — Что, не прошло и пятнадцати лет, как его высокоблагородие изволил признать во мне старшего сына? — Я повысил голос и оскалился. Ну и фарс! Слова застряли в горле у смотрителя. Он кривил губы, не разродившись на приличные объяснения, и сопел: — Мы ждали вас, милорд… Альмиен ваш… — Бред собачий. — Я оборвал его унижения. — И вы хотите, чтобы я без солдат зашел в город? Может мне еще раздеться? — Размазать бы его лицо по земле, чтобы комья грязи заполнили ноздри… — Нет-нет, что вы! Я не знал, что… — Один из делегатов одернул его за рукав, и поправил: — Мы будем рады принять вашу армию в своих стенах. Прошу, не гневайтесь! Долы загалдели, как индюки на прикорме, влезая под руку. Я повысил голос: — Вот и славно. Открывайте главные ворота… — Нет, мы останемся на холме, — тихо, но настойчиво распорядился Касс. Советники затрясли своими лбами, соглашаясь. — Вы хотите разделить войско? — Я глянул на этих индюков исподлобья. Да им самое место в супе, а не под штабным знаменем Долов! — Нет. Останьтесь, Хорхе! Нам нужно многое обсудить… Я рявкнул так, что даже Грым поморщился: — Обсудить стоило по дороге, лоботрясы! — О чем вы… — Сидите здесь хоть до выхода второго солнца, а я поеду вылавливать этого… Касс приблизился ко мне, и мои пальцы легли на рукоять кинжала. — Стойте! — Взмолился Мортис. Повеса перепугался не на шутку, заледенев в метре от меня, и только повторил, едва шевеля губами: «Останьтесь». От страха и сам перешел обратно на «вы». — Что, устроишь кровавую баню прямо на глазах у всех, а? — Лучшего места для драки и не подобрать: моих людей больше, а я легко успею порезать и самого Касса, и даже его сотников. Повеса поджал губы и смолчал. Я презрительно окинул его взглядом и развернулся на пятках. Мои люди понуро покидали штаб, прикрыв мне спину. Если я и покончу с этим ублюдком, то только после того, как разберусь с Идгисом. Каждый боец на вес золота. Лэйн краем уха мог услышать, что за перебранка приключилась в шатре. Когда наши взгляды встретились, бывший мечник вздохнул. Кажется, он догадался тут же, что я не оставлю его штабу. Мой трофей предпринял последнюю попытку пробудить мое милосердие. Не вышло. С гаснущей в глазах надеждой, Лэйн упрашивал о защите даже сотника Третьего Дола. Будто штабные обошлись бы с ним нежнее… Я не насладился его отчаянием: во мне кипело предвкушение возмездия. Шутка ли, но смотритель сдержал свое обещание. В Альмиен мы вошли не как завоеватели, а как желанные гости: по главной улице, под любопытные взгляды горожан и сельских. А я все думал: придется ли оправдать свою кличку, отмыв старый город кровью поланцев. ***Альмиен
Я пожалел людей Грыма, как и его самого: оставил их в городе, в лучшем месте для обороны. И искренне не понимал недовольства моего сотника, что упрашивал остаться и уладить дела с Кассом. Будто бы там можно было что-то уладить! Пусть сидят себе в гарнизоне и ждут распоряжений. Штабные мечтали продлить прогулку, вот теперь и морозят зады в шатрах… Полсотни лучших наемников, и два десятка от Тони — такого крыла мне хватит, чтобы, если и не одолеть нападение, то хотя бы отступить к своим людям. Я не ждал, что в усадьбе Соултри меня радушно обнимут и поцелуют в уста. Плодородные почвы моих краев смердели обманом и коварством. — Никаких драк, жителей не трогать. Глядите в оба, и... следите за едой. Если я не вернусь завтра до полудня, прирежь этого проходимца, — я вспомнил о Лэйне, распорядившись Грымом. Мой трофей сражался с кашлем, прогреваясь у очага. И как он умудрился простыть за ночь, если поланская осень мягче и дружелюбнее прочих? Он даже не проводил меня взглядом. То ли позабыл, от кого зависит его судьба, то ли смирился с тем, что не может выторговать лучшую участь. Я и не прощался, не теряя уверенности: раз судьба пустила меня так далеко, я еще вернусь. И не с пустыми руками. До усадьбы мы добрались пешей скоростью — я не гнал коня, сдерживая свой пыл. Осторожность позволила мне дожить до этого дня, и я не собирался отказываться от нее без особой нужды. Вокруг не было возвышенностей, с которых бы нас могли облить стрелами, и потому я успокоился, миновав врата с семейным гербом. И даже сошел на землю, прихватив скакуна за уздечку: нас встречали мирно, без оружия. И даже без страха, что насторожило меня крепче, чем если бы за их спинами встало ополчение. Один из гувернёров усадьбы — в лучшей одежде, что положена слугам — склонился передо мной. Его пример оказался заразительным, и соседи подражали ему, вытерев подбородками грудь. Может, все-таки и боялись. Кто их разберет? Нравы поланцев всегда казались мне диким набором предрассудков. — Милорд! Вы получили письмо? Как же долго… Я оторопел, оглянувшись. Кажется, отца не было дома — это его обязательство встречать вооруженных людей. Неужели этот ублюдок сбежал, услышав весть о Долах, топчущих его земли? С него станется. Ничего. Я его и в Дальнем Изломе найду… — Где Идгис?! — Остатки любого терпения я потерял на третьей неделе пути. Гувернер переглянулся с наместником и робко продолжил: — Значит, наше письмо не… — Да какое письмо, черт вас подери. Не морочьте мне голову! Где… — Я почти прорычал эти слова, наплевав на то, как ошалело покосились на меня слуги. — Ваш отец, милорд, завершил свой земной путь… Ну и чушь. Разве так говорят о погибшем вседержителе? Без рыданий, валяний в грязи и сорванного голоса? Я горько усмехнулся, помотав головой. — Да конечно. Может еще и тело покажете? Этот ублюдок славился крепким здоровьем и волей к жизни, которая и не снилась бывшему мечнику. Сыграть собственную смерть, чтобы удрать от последствий — в его стиле. Что уж говорить, хвори заедали его только во времена повышенной нагрузки. В семье его болячки звали просто и честно: опрелостью от лёжки. — Обыщите здесь все, — я отправил наёмников по следу, описав внешние признаки этого подонка. — Милорд… Тело вашего отца в саду, где… — Ни слова больше. Я смотрел на ширь улицы, ожидая засады. Хоть и понимал, что среди этого старья спрятаться особо и негде. Был надежный способ выяснить, обдурил ли меня гувернер со своей свитой. Я целый час отлавливал слуг и ребятню, что попрятались по углам и косились с расстояния: мои наёмники только мешали, распугивая чернь. Я расспрашивал их, едва разбирая ответы из-за заиканий и нелепой поланской речи, смешавшейся с воснийским эканьем. Сам не заметил, как ссутулил плечи: то ли чернь подготовили к допросам, то ли и правда… — Третьего дня, по маркану, его дух-то…тогой, — чумазый сенокосец мазал лоб от сглаза, и не отрывал нос от грязи, подтвердив мои опасения. Если у Идгиса и была душа, то просочилась она точно не на небеса. Все сходится. Не умеет чернь заковыристо лгать — где-нибудь, да споткнется, выискивая взглядом подсказки. Подсказок я им не давал. Я растерянно пробормотал, оглянувшись на наемников: — Значит, во время осады?.. Храмовой мозайкой укладывались слова: первый месяц осени, упал на землю, умирал двое суток, так и не осилив завещание. Потом — долгое межевание, сборы дальней родни, смерть моего сводного брата при странных обстоятельствах, и снова — межевание, сборы, драки… Говорили, что отправили письмо в Саолу, где я останавливался до осады. Говорили, что письмо ушло и в замок, да только я его не получал. Говорили слишком много, чтобы я успевал понимать, где правда, а где… Я с недоумением смотрел на свои руки, и казалось, что ни одна не принадлежит мне. Кажется, отец не дождался возмездия. Бросил, оставил совершенно одного. «Ты не сможешь уже ничего исправить» — Лэйн, сам того не зная, оказался прав? — Милорд, позвольте…. — Лопату, живо. — Я гаркнул на него так, что гувернер попятился. — Но, позвольте, даже если вы и… Опознать тело совершенно… Меня трясло. Если бы в моих руках оказался черенок, пришлось бы созвать новые похороны. Я и забыл, насколько теплее был родной край. Хилый голос разума шептал мне, что если отец и умер, то тело давно разложилось. На меня смотрели с плохо прикрытым страхом, будто я задумал привести мертвеца с того света. Быть может, это и было единственным способом исправить хоть что-нибудь. Я решительным шагом обошел два сарая в усадьбе: они все так же славились дырчатой крышей. Смердели гнилой доской и моим детством. Меня замутило, и я зажал нос. Лопата с затасканным черенком притаилась в углу, и я вооружился ей, закинув чертовку на плечо. Вдохнув полную грудь воздуха, я будто пьяным выскочил из проема. За мной по пятам следовала прислуга, дрожа от страха, равно что мышь за удавом. Отдышавшись, я махнул рукой на постройки: — Вынесите оттуда все ценное, и… сожгите к чертям. Оба. Наёмники переглянулись, и не посмели перечить. В этих землях давно пора навести порядок. *** Отец любил грязь и все, что с ней связано. Вопреки семейной традиции, он избежал печи, отказался от золоченой урны… чтобы сгнить в роскошном гробу, закопавшись посреди сада. Когда я был совсем юн, я все еще верил его словам. Одна из сладких отцовских сказок: Сиреневую аллею он высадил лично для моей матери. Я сплюнул горечь, скопившуюся под языком. По бокам то и дело плясали темные пятна: то ли грязь, то ли тени моего прошлого. Надгробие оградили лучшим кованым забором, что я видел. А сам камень украсили отборнейшей ложью, которую можно сочинить о худшем из мертвецов. Если, конечно, он и правда… Выдохнув излишки воздуха, что застряли в моем горле, я утопил полотнище лопаты в грязи, и наступил на него. — Ваше благороднейшее…э-э… Прошу вас, одумайтесь! Оказалось, за мной последовал и гувернер. Неужели я так медленно плелся от дома? — Проваливай, — я утратил любое терпение. Наёмники придержали старика за плечо. Первый ком грязи улетел в сторону, и я вновь соединил железо с землей. Под ее гранью хрустнули слабые корешки, что успели протянуться в рыхленой почве. — Прошу вас, — лепетали за моей спиной. На моих руках вздулись вены. Краем сознания я понимал, что мог приказать этим крепким волам заняться могилой. Так бы вышло быстрее, правильнее. Так и положено поступать наследнику этих земель, но я… «Потерял разум еще до того, как ступил за Красные горы». Воткнуть, надавить стопой, поддеть черенком, скинуть в правый бок. Повторить. Не обращать внимания на усталость в руках, холодный пот между кожей и тканью, занозу на черенке. Повторить снова. По правую сторону раздулся новый холм земли. Начало темнеть, и вдали заворчало небо. — Вы простудитесь, Хорхе. Прошу вас, — настойчиво бормотал гувернер. Лопата застряла в земле, и я по первости не понял, что помешало мне разбередить новый слой. До моего слуха добрался ливень. Он накрыл нас еще раньше, но я заметил его только сейчас. Я давно промок и руки мои ослабли, отказавшись служить. На ладонях краснели разводы, и набухли еще не лопнувшие водянки. Холод прокрался в сапоги — я стоял в яме, чавкая подошвами. Вода добралась до щиколотки, а обувь спряталась в размытой глине. — Завтра… приходите сюда завтра. Или позже, ночью, — гувернер торговался со мной, вымокнув до нитки. Кажется, я сломал черенок. И даже не помнил, обо что и с какой силой. Ублюдок лгал так долго, что я не поверил и его смерти.