Nosce Te Ipsum

Свет режуще бил в большие окна, и Дино зажмурился. Жжение расходилось от глаз по всему телу, и оно — одеревеневшее, измученное, чужое — откликалось немыслимой, безумно вопящей болью. Объемно-тяжелая, густая, она будто рвала ангела изнутри, и он крепче стиснул зубы. Металлический вкус стал сильнее, и чужие пальцы вдруг надавили на точки под скулами — мужчина рефлекторно открыл рот и только сейчас услышал знакомый женский голос, звавший по имени: — Дино! Дино, ты меня слышишь? Энергия еле теплилась внутри: чуть окрепшая, она все еще казалась призраком самой себя. Преодолевая слабость, ангел распахнул глаза, щурясь и привыкая к свету. Силуэт Даэль, сидевшей перед ним на коленях, становился четче, постепенно обретая черты. Она тихо и медленно что-то объясняла: что-то понятное, но вместе с тем чужое — будто рассказывала кошмарную сказку о прошлом. Мучение, змеей опутывающее тело, оглушало сознание, притупляло все чувства, кроме тянущего терзания — казалось, Дино ощущает, как натянута каждая жилка, напряжены все мышцы, и как сердце мечется в груди, изнывая от боли. Ангел хотел перевернуться, встать, сделать хоть что-то, чтобы отвлечься от дурманящей пытки, — он приподнял плечо и ощутил сопротивление. Словив тревожный взгляд Даэль, скользнувший по спине мужчины, он вдруг осознал. Крылья. На фоне отупляющего страдания, пронзавшего тело, они молчали, мертвенно давя на лопатки. Эта трупная тишина говорила громче любых слов о том, что Дино сделал с собой, — она пугала куда больше боли и, пронзая сознание, будила его. Мужчина устремил глаза на Даэль, всматриваясь в ее черты, и осознал, что та все еще держит его за скулы, готовая помешать ему вновь прикусить язык. Ее лицо — всегда доброе, открытое, светлое — было полно сочувствия и вместе с тем профессиональной решимости. Но она не могла помочь ему. Пугающе омертвелые крылья; рвущая тело боль; осознание случившегося недавно и всего того, что Дино творил с собой, своими телом, душой столь долго, остервенело — мучая себя, других, предавая, отталкивая... Много. Так много всего: ярости, мучения, страха, потерянности и глупости — и все это вело ангела сюда, в это залитое ослепительным светом помещение, где он, жалкий, сломанный, лежал — не в силах пошевелиться, излечить себя — и не чувствовал своих крыльев. Он сам лишил себя всего, что было ему дорого, захлебнулся яростью и отчаянием, пытая собственное тело, — осознание ударило, пронзая острее любой боли и лишая последних остатков сил. Дино желал помощи, сострадания — впервые он столь явственно, отчаянно жаждал, чтобы кто-то заглушил его муки, прижал к себе и сказал, что он не заслуживает той ненависти, что чувствует к себе, — кто-то, кто способен понять его страхи, кто может залечить его раны и пообещать, что пустоту, поглотившую его, можно наполнить. Сердце ангела сдавленно сжалось в груди, и он обратил глаза к Даэль. — П-позов… — начал было он, но сухое горло отозвалось на попытку заговорить приступом кашля, оставившем на отстранившейся руке доктора следы крови. Однако, казалось, это нисколько не волновало ее — она лишь вытерла ладонь о подол врачебного халата и быстро, еле разборчиво произнесла, увидев во взгляде ангела испуг: — Ты сильно прикусил язык, а также, наверное, внутреннюю сторону губы и, может, щеки… — Отец, — нетерпеливо перебил ее Дино, еле проговаривая слова. — П-позовите… — он тяжело выдохнул, тоскливо сжимая губы. — Папу… Кратко кивнув, Даэль вскочила и стремительно выбежала из помещения. Фенцио выходил из своего кабинета, с давящим ожиданием думая о предстоящем занятии. Хотя работа действительно немного притупляла боль и переживания, чувство всепроникающей тоски было постоянным. Ангел был уверен: ему не удается полноценно скрыть ее от учеников. Казалось, они с уважением относились к его состоянию — даже демоны были не столь задиристы, а Люцифер с Ости, раньше бывшие чуть ли не самыми резкими, и вовсе молчали, лишь отвечая на обращенные к ним вопросы. Изменившееся поведение ангелов, демонов и непризнанных не беспокоило Фенцио, во многом даже умиротворяло, особенно — неожиданно для него — благодаря Вики. Нечто в ее взгляде, в обращенной к нему фигуре, в светлом, поддерживающем смирении, сквозившем в ее лице, рождало ощущение, будто его не просто почтительно не беспокоят, но и понимают. Девушка, близко общавшаяся с его сыном, вероятно, чувствовала примерно ту же мучительную, тоскливую боль — и от того Фенцио казалось, что он не одинок в своем переживании. Конечно, чуть ли не вся школа знала о произошедшем. Дино был одним из самых заметных учеников — неудивительно, что столь исключительная ситуация забывалась медленно, не спеша. Прошло чуть больше недели, и разговоров, перешептываний, сплетен уже не было — но атмосфера всеобщего замершего ожидания, будто живая, сквозила в воздухе. Дело было не только в самом ангеле, но и в общем впечатлении, что произошло нечто тревожное, мешающее спокойствию. Потому неудивительно, что ученики, преподаватели — даже те, кто не был знаком с Дино, — все надеялись на его скорое выздоровление. Было очевидно: как только он выйдет из больничного крыла и вернется к обучению, странное напряжение лопнет, и жизнь школы нормализуется. Фенцио же сомневался в возможности собственного успокоения даже после возвращения сына. Тоска сдавливала мужчину, вгрызаясь в сердце; заставляла беспокойно ворочаться в постели, непрерывно вспоминая и анализируя все те ошибки, что были допущены при воспитании мальчика; отзывалась болью в висках с утра и, казалось, напоминала о себе в каждом движении. Фенцио не позволял себе посещать больничное крыло, дабы не дать чувству разрастись еще больше, — но, как только на пути к учебному кабинету он увидел стремительно идущую Даэль с кровью, размазанной на подоле врачебного халата, тоска вспыхнула с новой силой. Ноги предательски задрожали, и не своим голосом ангел хотел было спросить: — Что-то с… — Очнулся, — перебила женщина. — Он зовет тебя. Не в силах опознать выражение лица доктора затуманившимся взором, Фенцио ринулся в больничное крыло. Дино узнал эти шаги: тяжелые, жесткие — казалось, в одной только походке отца ощущались его строгость и непреклонность. Но в этот раз поступь была быстрой, рваной, словно мужчина неразборчиво, торопясь, перебирал ногами, чуть ли не летя. Фенцио приблизился и опустился на колени, и его пальцы вцепились в трясущуюся руку Дино. Отец поднес ее к губам и исступленно поцеловал, не сводя глаз с сына, и, заметив на подбородке того кровь, аккуратно вытер ее рукавом. В этих жестах было столько испуганной, будто плачущей любви, что сердце сжалось от боли и сожаления. — П-прости, — начал было Дино. Глаза защипало, и, вглядываясь в наполненное болью немолодое лицо, он еще более явно, чем мгновения назад, ощутил все душевные муки, потопленные в чувстве разъедающей, стыдливо-режущей вины. — Отец… мне т-так, — голос дрожал, и слезы, предательски подступающие к горлу, мешали говорить. — П-папа, мне так жаль. Маленьким — Дино казался Фенцио таким маленьким, таким, каким был когда-то очень, очень давно. Мужчина настолько увлекся идеей о необходимости воспитания крепкого, сильного духа, что забыл о ребенке в собственном сыне. Люифь никогда бы не допустила такой ошибки — и ангел не мог не винить себя в произошедшем. Он положил свободную руку на лицо Дино, большим пальцем протирая мокрую дорожку почти детских, беспомощных слез, и не находил слов. Надо было что-то сказать — что-то, чтобы успокоить его мальчика, но он не знал, что может утешить боль, все это время разрывавшую сына. Фенцио приоткрыл было губы, желая произнести хотя бы банальное «все будет хорошо», но слабый, сухой голос позвал его: — Папа? — Да, я здесь, — отозвался мужчина. — Папа, мне больно, и... к-крылья… — Дино прерывисто вдохнул ртом — будто долго плакавший ребенок, и отец крепче сжал его руку, устремляя взгляд на закрепленные, потускневшие перья. — Я их не чувствую. Нисколько не задумываясь, Фенцио произнес: — Я помогу. Как… как в детстве. Далеком, далеком детстве, — он попробовал улыбнуться и был уверен, что выражение лица вышло жалким, но сын чуть наклонил голову, выставляя лоб вперед. — Как в детстве, — тихо пробормотал он, зажмурившись. Лишь на мгновение замешкавшись, мужчина последовал примеру Дино, прислонившись к его лбу своим и прикрыв глаза. Все это казалось каким-то суетно-светлым сном, наваждением — но Фенцио не мог позволить себе отвлечься. Тело сына было истерзано. С каждым движением собственной натренированной энергии ангел ощущал, как вина, осознанная им, разрастается. Было страшно представить, как именно Дино довел себя до подобного. Какую боль он испытывал, летя все выше, упрямо игнорируя призывы вернуться на землю? Как долго он взращивал в себе стоическое, аскетичное терпение, с которым перенес подобное мучение? Как же сильно Фенцио ранил душу собственного ребенка, что тот с таким упорством истязал себя, — и, главное, почему? За что Дино наказывал себя? Что стоило подобных самобичеваний? Ангел чувствовал, как тело сына постепенно расслабляется. С вниманием и заботой мужчина излечивал, успокаивал уставшие, растянутые и надорванные мышцы; истерзанные суставы; надломанные кости — все, что требовало восстановления. Дино помогал: без его содействия Фенцио бы не справился. Хотя энергия первого и была слаба, она будто вела отца за собой, впуская, направляя, позволяя излечивать. Соприкосновение с крыльями сына напугало мужчину. От ощущения разодранных, почти выкорчеванных из спины костей его затошнило, и он чуть отстранился, сильнее сжимая руку Дино. Ненависть того к себе, агрессия, заставившая так поступить с собой, — казалось, Фенцио чувствовал их, видел, как они выедали душу его мальчика размеренно, накапливаясь, заставляя с каждым разом все яростнее истязать себя, притупляя боль и делая ее привычной частью существования. Тошнота усиливалась, и ангел накрывал крылья Дино своей энергией, будто одеялом — те становились все крепче, но Фенцио лишь ощущал это: зрение затуманилось, и слух заполнялся тревожным, предупредительным звоном. Основание крыльев потребовало от мужчины наибольших усилий. Будто нити, его энергия тянулась от одного рванного края к другому, соединяя их, восстанавливая изношенные кости, порванные ткани. Чьи-то легкие руки опустились на плечи, но Фенцио упрямо тряхнул ими, смахивая. Голос — ангел узнал Даэль — звал его по имени, но мужчина упрямо игнорировал ее. Это меньшее, что он мог сделать для сына. Женщина тревожно подняла взгляд на Дино, но тот, охваченный наслаждением исцеления, провалился в глубокий сон. Фенцио был словно в трансе: погруженный в процесс излечения, он не жалел себя, и врач обреченно выдохнула. Крепко держа мужчину за плечи, она следила за ним и, когда тот спустя несколько минут потерял сознание, смогла предотвратить падение.

***

Посмотрев сперва на исцеленного, мирно спящего Дино с опущенными, здоровыми, расслабленными крыльями, красиво раскинутыми в стороны и мягко спадающими на пол, а после на Фенцио, уложенного на соседнюю постель, Даэль не смогла сдержать облегченную улыбку. Обратив взгляд к замеревшему демону, она тихо произнесла: — Спасибо за помощь, Люцифер. Я сообщу тебе, когда он очнется. Красные глаза метнулись к ней, лишь на мгновение оторвавшись от Дино, но тут же молчаливо вернулись к нему. Доктор подошла к мужчине и успокаивающе положила руку на его предплечье. — С ним все будет хорошо, Люцифер. Не волнуйся. — Да, — тихо сказал он. — Верно. Сжав челюсти, демон отстранился и перевел взгляд на Даэль. — Но не нужно сообщать мне. Гораздо выше нее, он смотрел на женщину сверху вниз, и красные глаза тревожно мерцали в свете разгоравшихся сумерек. — Что? — опешила она. — Почему? Даэль заметила, как крылья Люцифера нервно дрогнули, но на окаменевшем лице не шевельнулся ни один мускул. — Я больше не приду.