Killing butterflies

Габриэла Лайтвуд всегда знала, что она — особенная. Ее отец твердил ей это с младенчества. Сложно поверить, но Габи могла бы поклясться, что помнит себя младенцем, и помнит ласковую улыбку отца, склоняющуюся над ее колыбелькой. Помнит, как он ворковал над нею, как его грубые пальцы осторожно касались ее маленькой круглой щечки, и какая гордость светилась в синих глазах его отца, гордость и любовь — такая же бескрайняя и всеобъемлющая, как ненависть, что полыхала в темных глазах ее матери. Страсть, с которой мать нашептывала своей малышке проклятия, передалась и самой Габи: она, словно губка, впитала в себя то, что в нее вкладывали родители. Она искренне восхищалась собой — как восхищался ею отец. Она всеми фибрами души себя презирала — как презирала ее мать. Габи научилась мимикрировать сначала в собственном доме, а затем и во внешнем мире: во время визитов с отцом в Аликанте она превращалась в блестящую преемницу отца, в юную надежду нового поколения сумеречных охотников; дома же, в земном мире, она была послушной пай-девочкой для отца, вечным врагом для матери и невольной, но дьявольски злобной соперницей брату. Конечно, Гейб был такой же жертвой обстоятельств, как и она сама — Габриэла понимала это. Родители сломали их, методично уничтожили между ними любые теплые чувства, заполнив детство и юность близнецов бесконечными упреками, перемежающимися с неоправданными дифирамбами. Но одно дело понимать умом, и совсем другое — страдать сердцем из-за того, что родная мать тебя ненавидит. Да, у Гейба было то, что для Габи навсегда останется недостижимым — любовь их матери. А ведь чертов тюфяк Гейб даже не враждовал с ней из-за внимания отца — Габи, которая ощущала потребность всегда и всюду быть первой, не понимала, отчего брат не пытается как-то ущемить ее. Ведь она именно так с ним и поступала — давила на больное, чтобы самой хоть на минуту испытать облегчение. Обманчивая идея собственного триумфа над своим отражением делала все вокруг чуточку реальнее… И заставляла Габриэлу постоянно ощущать во рту привкус горечи. Они с Гейбом были соперниками. Сначала не по своей воле, но чем старше становилась Габриэла, тем сильнее срасталась она с идеей отторжения самой себя в лице брата. Причинять Гейбу боль своим равнодушием это все равно что резать себе предплечья — только шрамов не останется, да металлический запах крови не въестся в кожу. Оскорблять единственного, кто мог бы любить ее бескорыстно в этом мире — это самый изощренный способ селфхарма, и Габи наслаждалась им сполна. Только эта боль, которую они делили на двоих, и могла заглушить в ней тот страх одиночества, который по ночам давил Габриэле на грудь, мешая дышать. Никто не знал, как сильно и глубоко проросли в ней те семена зла, что посеяли их родители — никто, кроме Гейба. Только он видел истинную Габриэлу — искусную притворщицу, лгунью, жестокую девочку с прекрасным лицом, в чьих жилах текла ангельская кровь, но чей разум был отравлен вовсе не ангелами. Только он мог порой уловить обрывки ее ночных кошмаров, в которых дьявольски хохочущие ведьмы сжигали ее на костре, и у каждой ведьмы было лицо их матери, Фэй. Только Гейб знал, что когда его сестра смотрит долгим, немигающим взглядом на их отца, то она представляет себе, как отец запускает руки в ее волосы и рывком запрокидывает ее голову назад. И Габи знала, что Гейб мечтает о том, чтобы в ее мачтах был не отец, а он сам, ее брат. Габи находила этот факт забавным и немного жалким — Гейб был таким же отвратительно больным ублюдком, как и она сама, но с претензией на благородство. А что ему еще оставалось, кроме этого убогого благородства — ему, жалкому ведьмаку, у которого не было своего круга? Габриэла всегда так остро ощущала свое превосходство над братом, так привыкла к тому, что она — особенная, так привыкла к тому, что Гейб глядит на нее с тоской в глазах, что совсем забыла о том, как сильно она сама зависит от него. Гейб всегда принадлежал только ей — он был ее собственностью, он был ее достоянием, он был ее грузом, он был ее частью, в конце концов. Лучшей частью, если говорить начистоту — где-то в глубине своей исковерканной души Габи любила брата и восхищалась им, но, подобно отцу, не собиралась нежничать с Габриэлем. Вся нежность причиталась ей по праву, которым наделил ее невидимый ангел, которого так ненавидела ее мать. Гейб получал свое время от времени — Габриэла знала о его подружках, но это никогда не было чем-то серьезным. Гейб, как и она сама, не был хорош в долгосрочных отношениях. Габи меняла подружек, как перчатки — ее сателлитки были лишь декорациями, в которых сама она смотрелась наиболее выгодно, а Гейб искал ласку у тех, кто заведомо не знал, как стоит ласкать его правильно. Но в целом, такой была их жизнь, и всех все устраивало. До того самого момента, когда…