объясни, что я чувствую, загляни в эту пустоту вышел в магазин, на свету стою просканируй мои сны, я вернусь во тьму чувствую, чувствую, чувствую, чувствую как определить, этот остов пуст или у меня внутри целый сгусток чувств?
Эллен снятся кошмары. Не четкие картинки, а смазанные пятна — в них из темноты к ней тянутся чьи-то пальцы, оставляя легкими касаниями на теле глубокие порезы. Лица без глазниц и имена без людей, ссыхающиеся, гниющие буквы, и она — одинокая, потерянная девочка, забывшая дорогу домой. Иногда она просыпается от них, а иногда спит, блуждая в этих снах, как в бесконечном лабиринте. Когда Эллен была младше, она предпочитала не спать ночи напролёт, сдаваясь усталости лишь днём, когда солнце светило так ярко, будто надеялось сжечь её дотла. В то время до утра она читала книги ужастики: Стивена Кинга, Лавкрафта — и легким страхом от них, незамысловатым и контролируемым, она прогоняла что-то глубокое, что сидело внутри неё. Теперь весь её мир состоял из взрослых вещей: распорядок дня, учёба, овсянка с ягодами, а не дешевым сиропом на завтрак, душ два раза в день, хорошая мебель и заправленная постель. Если ты пережил катастрофу, то не должен бояться снов. Эллен живет лучше, чем многие люди, но знает хорошо — самая ужасная боль всегда прячется в обыденности. Где-то там, в отмерянных движениях руки, когда она насыпала кофе во френч-пресс или складывала учебные тетради по цветам в сумку — боль таилась змеёй, не кусая, но никогда не исчезая. И года, потерянные, ушедшие, то всплывали в памяти, то тонули на дне, закрывая дорогу туда, куда Эллен так отчаянно хотела попасть. В мир, где имя «Джейми Келлер» ничего бы не значило. Всё началось в сентябре, когда деревья ещё не пожелтели, а тёплый ветер приятно холодил кожу, а не впивался под одежду мокрыми морозными иглами. Тогда тоска, глухая и злая, привела Эллен не к дому лучшего друга, Ричарда, который всегда был бы рад видеть её, но никогда не понял бы до конца, потому что их знакомство на одной из вечеринок в Калифорнии, когда ей было семнадцать, задало тон их общению — где он говорил о себе, а она слушала, но почти ничем не делилась в ответ. Вместо его двери Эллен оказалась у двери человека, который связывал её с прошлым так сильно, что без вопросов мог понять всё. Эрика Аддерли помнила весь тяжёлый путь даже лучше, чем Эллен. Она помнила длинные коридоры больниц, города, яркими цветами сменяющие друг друга — Сакраменто, Сан-Диего, Нью-Йорк, врачей, психологов, осунувшееся лицо Роберта Макбина, брошенные школы, горы таблеток — от головных болей, от панических приступов. Ссоры, хлопанья дверью, девочку-подростка, закрывшуюся ото всех, и цель, которую они поставили выше всего остального — пережить это, выдержать. Из адвоката Эрика превратилась в члена семьи, и нередко вечерами Эллен засыпала в её объятиях, истощенная кошмарами, которые не оставляли её, как бы далеко она не убегала от них. К Эрике Эллен продолжала приходить и теперь, когда для остальных превратилась в девушку, о чьей жизни можно только мечтать. В тот день, в сентябре, она появилась на пороге её квартиры ранним утром без пальто, в свитере и джинсах, с бумажным пакетом в руках и виноватой улыбкой на лице. Эрика открыла перед ней дверь, ни о чем не спрашивая, и между их ног тут же проскользнул большой чёрный кот с белым пятном на голове. Он громко мяукнул раз, затем другой, пока Эллен разглядывала его с насмешливым недоумением в глазах. — Что ты хочешь, дружище? Кот мяукнул особенно громко и недовольно, выражая голосом всё раздражение от непонятливости людей, и Эллен рассмеялась, доставая из пакета мясные палочки из зоомагазина. — Ты это хочешь? Так бы сразу и сказал. — Он из-за тебя разжиреет, — буркнула Эрика с упрёком, впрочем, неискренним. Она была одета в домашний халат, а длинные чёрные волосы свои свободно перекинула через плечо — это означало, что проснулась она совсем недавно. В обычное время Эрика Аддерли заплетала высокий хвост и носила брючные костюмы, держа эту броню, как всякая женщина, вынужденная быть сильной в окружении мужчин. Дома она расслаблялась не намного больше, и видеть такой её могла только Эллен. — Ты бледная, — говорит Эрика, разливая на кухне чёрный кофе в кружки и осматривая Эллен с ног до головы. — И у тебя нездоровый вид. — В Нью-Йорке сейчас мало солнца, — отвечает Эллен, рассеяно гладя мурчащего кота, запрыгнувшего на её колени. Она не думала о своём внешнем виде, когда выходила из дома, потому что в полусне, гонимая неясным страхом и тоской, она почти наяву ощущала ледяные пальцы на своих рёбрах и не могла думать ни о чём, кроме побега. Чудовище её догнало? — В Нью-Йорке мало солнца, а у тебя мало здравого смысла, если ты пытаешься обмануть меня такой ерундой. Женщина вдруг оказывается рядом и сильными пальцами разворачивает лицо Эллен к себе за подбородок. В её темно-карих глазах отражается понимание и печаль. — Я тебя знаю. И я знаю, что снится тебе по ночам. «Всё, о чём ты молчишь. Всё, что не даёт тебе жить без оглядки на прошлое». Эллен накрывает её пальцы своими. — Тогда расскажи мне. Я не знаю, что мне снится. Я ничего не знаю. — Элли, — Эрика вздыхает и отнимает руку. — Я знаю, каково это, когда любая дверь, на которую ты натыкаешься в жизни, ведёт тебя назад. Может быть, пора перестать от этого убегать? Эллен прикрывает глаза и погружает пальцы в мягкую шерсть кота. Растерянная, испуганная, она так хочет убедить себя в том, что построила мир, которым может управлять. Это срабатывает где угодно, но не здесь и не в темноте пустой комнаты, где нагота собственной души кажется невыносимой. Что-то пошло не так. — Мне стоит вернуться назад? О чём ты говоришь? Слишком многое случилось, чтобы возвращаться. — Кое-что случилось первым, — Эрика задумчиво смотрит в окно на птицу, высоко парящую над соседним домом. Свобода для взрослых людей, вдруг задумывается она, та самая недостижимая мечта, из-за которой при взгляде на тех, кто может летать, так пронзительно щемит внутри. А может, она просто слишком чувствительна сегодня. — Ты знаешь. Ты вспоминала об этом раньше, когда позволяла себе помнить. Ты хотела получить ответ. Эллен встаёт, чувствуя вдруг потребность пройтись, а ещё лучше — уйти совсем. «Джейми здесь? Она приходила? Я хочу видеть Джейми!» «Она не придёт. Мы больше не в Дейви, Элли. Джейми Келлер не приходила и не звонила. Она толкнула тебя, ты помнишь?» — Прошло целых восемь лет. — Всего восемь лет. — Ты предлагаешь мне поехать туда? Посмотреть с края обрыва в океан?.. — Достаточно просто позвонить. Эллен, — Эрика подходит ближе и мягко берет Эллен за плечи, вглядываясь в её лицо с тревогой и видя своё кривое отражение в чужих зрачках. — Я не психолог, ты ведь знаешь. Я могу только надеяться помочь тебе всем тем, что способна предложить. Этого может быть мало. Это может быть совсем не то, что нужно. Эллен отвечает ей долгим взглядом. Кто-то скажет скользящему вниз: «Просто не падай», но иногда, когда все остальные дороги закрыты, падение — единственный правильный выход. Эллен знает это. Когда она оказывается дома и листает телефонный справочник Дейви в интернете, тени комнаты расступаются. Чувство в груди — не страх и не боль, а волнение, как когда-то давно, когда она смотрела в окно на соседний дом, вспоминала улыбку Джейми Келлер и надеялась не дать их дружбе песком вытечь сквозь пальцы. Теперь надежды внутри не было — лишь вопросы. — Джордж Келлер у телефона, слушаю. — Здравствуйте, я хочу услышать Джейми. — Джейми? Она поступила в Нью-Йорке в колледж и уехала ещё в конце августа. Кто её спрашивает? Ало? Эллен неверяще вглядывается в шумную улицу в окне квартиры, словно ожидая, что двенадцатилетняя Джейми прямо сейчас пройдёт под её домом, небрежно сунув руки в карманы и нахально улыбаясь, будто бросая вызов всему миру. Она кладёт трубку, так ничего и не ответив, и прикладывает ладонь к своей груди. Джейми Келлер в Нью-Йорке.***
В комнате кто-то разбивает бутылку, и они обе вздрагивают от этого звука. Джейми так и осталась стоять в проходе, но Эллен видела, как она неловко топталась на месте и смотрела так, будто желала приблизиться, но не смела себе этого позволить. Почему-то Эллен была уверена теперь, что вся жизнь Джейми последние восемь лет состояла из этих неисполненных желаний, из череды упущенных возможностей. «Ты бросала вызов миру, а сейчас не смеешь даже подойти ко мне», — захотелось сказать ей, но она не стала. У неё болела голова. — Тебе больно? — спросила Джейми, точно почувствовав мысль Эллен невидимым радаром. Эллен удивлённо приоткрыла глаза. В чертах Джейми, в этом жестоком рисунке боли на её лице, она попыталась отыскать ответы на свои вопросы. Ей казалось, что они прятались неглубоко, что найти их будет несложно, ведь чувство вины и стыд — ядовитая, но простая смесь. И всё же… всё же она не сумела понять. «Что-то случилось ещё». — Мне хочется подышать, — говорит Эллен и указывает подбородком на дверь. — Пройдёшься со мной? Джейми кивает и вдруг подходит ближе, выглядя так, будто каждый шаг давался ей с невероятным трудом, но при этом она никак не могла не идти — как альпинист на Эвересте, знающий, что короткая остановка подобна смерти. Эллен смотрит на упрямство и страх в её глазах завороженно, почти что с трепетом. «Как можно умещать нечто настолько разное внутри себя? Как вообще можно жить с этим?» — Ты не ответила, больно ли тебе, — произносит Джейми едва слышно. — У тебя было сотрясение. Я знаю, что потом может часто болеть голова, особенно если… если удариться снова. Эллен ощущает внезапно, что не способна вздохнуть. Она лихорадочно бегает глазами по лицу Джейми, ищет её эмоции, чтобы зацепиться за них и оторваться от своих, не вспоминать, не думать, но в ней она находит лишь отражение себя самой. И рука её неожиданно, словно по своей воле, отыскивает ладонь Джейми и с силой сжимает её. Так знакомо. Так знакомо. — Почему ты сделала это, Джейми? Почему не пришла ко мне потом? Зачем ты толкнула меня?