миллиарды звёзд сошли на нет с тех пор, как мы с тобой на ты и дело вовсе не в примете, только мертвый не боится смерти, вдоль дорог расставлены посты возьми меня с собой.
В их сцепленных ладонях живёт огонь. Он жжёт не нежностью, не очищающим рану спасением, а болью, слишком долго таившейся, так и не нашедшей выхода. Так цепляться друг за друга могут только дети, и Джейми знает, что это они и есть — дети, заблудившиеся там, где их путь пошёл по кривой. Не сумевшие выбраться. Но дети они теперь не те, что прежде. Ни лёгкости, ни радости, ни надежды — слишком много тревоги и потерь. И если Эллен не знала до конца, что случилось, значит, она бродила по этому миру теней вслепую, по кругу задаваясь одними и теми же вопросами, но не находя ответа. «Почему ты толкнула меня?» «Почему ты?» «Почему?» — Я боялась слабости, — шепчет Джейми и слышит, как голос её с треском раскалывает стеклянную тишину. Внезапное осознание осколком от этого стекла режет ей сердце: ведь она никогда не спрашивала себя, почему сделала то, что сделала. Вина заполняла её целиком, боль топила в прошлом, но не давала понимания, не отвечала на вопросы. Так почему? Почему же? Взгляд Эллен, внимательный, острый, как скальпель, вытаскивает наружу то, что пряталось за страшной грудой очевидных последствий. «Ты упала, — Да, но что-то случилось ещё». Джейми хочет отнять пальцы, но Эллен держит их крепко, не позволяя сдвинуть ни на дюйм. Если она бродит среди тумана и теней, значит, Джейми единственная, кто может ей помочь. Но это знание не приносит облегчения, потому что Джейми не верит, что способна помочь кому-либо. Она, видящая в зеркале вместо себя сгорбленного великана, тусклого, одинокого — никакая смелая девочка так и не пришла убить его, и он одряхлел, но не умер, ведь остаться жить, порой, наказание намного страшнее смерти. Она, помнящая каждый невыносимый день последних восьми лет, но не знающая, чем они отличались друг от друга, разве может она кого-то спасти? Джейми не стала бы даже пытаться. Но Джейми видит Эллен. Кошмары, один страшнее другого, — в её глазах, так глубоко похороненные, так тщательно скрытые. Мог ли кто-то ещё разглядеть их, кроме Джейми? В жáре собственной ладони, в дрожи по телу от чувства чужого живого тепла, она быстро находит ответ. И неважным делается желание спрятаться за чью-то спину, незначительным — страх внутри. Потому что всё, что Джейми не готова была сделать для себя, чтобы спасти, она сделала бы для Эллен тысячи раз. Рассказать, вспомнить. Вытащить черноту на свет. «Так почему ты сделала это?» Она тянется свободной рукой к своим уставшим глазам, вдыхает глубже, но грудь сдавливает, и воздух не попадает в лёгкие. С чего ей следует начать? С того ли, как мисс Аддерли вытащила её из палаты Эллен за руку, как через мутную пелену её лицо, искажённое гневом, казалось лишь ярким пятном? Или как её слова тяжелыми камнями падали Джейми на голову, крушили кости и слабые внутренности: «Ты натворила достаточно. Не смей сюда приходить», как она всё же приходила после этого трижды, но в третий раз не нашла Эллен — только завявшие жёлтые цветы на пустой тумбочке, будто сдавшиеся обстоятельствам и времени? И как она сдалась тоже и плакала так, будто слёзы не кончатся никогда? Может, всё это было не тем. Может быть, ей следовало рассказать о Коуле Дарри. О злом мальчишке с жестокой судьбой — для Джейми он стал возмездием, которого её разум так жаждал. Она не помнила, не могла сосчитать, сколько раз с его подачи её пинали в школьных коридорах, сколько топили её учебники и тетради в мужском туалете, как часто она находила свой рюкзак в мусорном баке. Они хотели, чтобы она спустилась с небес на землю, ведь именно там они видели её — слишком смелую, слишком свободную. Но Джейми не спустилась, она рухнула с огромной высоты, разбилась на тысячи мелких осколков. Так и не собралась обратно. Только все эти события не вели к Эллен, напротив, уводили от неё всё дальше в бездну, где жалость к себе мешалась с саморазрушением. Джейми заставляет себя вернуться к главному вопросу и держит в нём силой. «Почему ты толкнула меня?» На месте, где Джейми должна была бы помнить это, зияла дыра. Она не знала, почему толкнула Эллен. Может быть, потому что была так отчаянно влюблена. — Я не помню, Эллен. Я просто боялась слабости… я просто… Эллен отпускает её руку, выглядя так, будто собственное имя ударило ей под дых, и смотрит долго, бесконечно долго, не говоря ни слова. Незащищённость пропадает с её лица, и почему-то Джейми вдруг думает, что она нашла ответы, которые искала.***
Эллен знает, что большую часть жизни балансирует на грани. Это вовсе не чувство на один раз, не вспышки случайных разочарований — эта грань длинная, острая, никогда не завершающаяся. В пять лет мама целует её в висок и читает сказки о разбойниках в Шервудском лесу, о бедной девочке-сироте, вышедшей замуж за принца и ставшей счастливой, прекрасной королевой. Но больше всего мама любит те, в которых принцессу спасают от беды. Она хочет, чтобы Эллен верила тоже: рыцарь придёт, нужно только подождать. Эллен ждёт и верит в семь лет, когда на больничной койке мама с трудом улыбается ей, сухими пальцами касается щеки и всё рассказывает старые сказки: «Твой папа, Элли, король, а ты принцесса. Всё будет хорошо, пока принцесса рядом со своим королём». Она так и не выходит из палаты, угасает, будто пламя свечи. Эллен десять, когда отец начинает пить и возвращаться домой с работы под утро, — тогда веры в ней остаётся ровно наполовину. Когда ей исполняется двенадцать, и отец надломленным голосом говорит о предательстве, об обманувшем его партнёре, о том, как он не хотел, но ему пришлось, пришлось продать квартиру, где они жили всей семьёй, и что он постарается, чтобы стало лучше, «обязательно, обязательно, Элли», в спасителей Эллен больше не верит. Зато она осознаёт истину: балансировать на грани легче, если начать спасать людей самой. Это совсем не сложно: нужно просто идти к тем, к кому никто не идёт, забыть о своей боли, о невысказанных словах. В этом она находит облегчение. Но Джейми Келлер из маленького солнечного городка Дейви не требуется спасение. Она сама, как рыцарь из сказок, яркая, притягивающая к себе. И Эллен бесконечно пугает то, как быстро она привязывается к ней, как просто Джейми поселяется в её голове, хозяйничает там с той же лёгкостью, с которой делает и всё остальное. Эллен боится поверить в сказки снова. Боится и верит. Осколки от этой веры ранят её ещё долго. Она не сразу понимает, что именно ей говорит отец в Мемориальной больнице Вудленда в Сакраменто, где она просыпается, ощущая жаркие лучи солнца на своей коже. Сперва ей кажется, что она всё там же, во Флориде, что где-то за дверьми прячется красивый белый дом с широким балконом и страшный обрыв с далёкой синей водой. Она зовёт Джейми, сама не зная зачем, повинуясь какой-то незримой силе: «Джейми здесь? Она приходила? Я хочу видеть Джейми!» Отец у её кровати, скорее даже не бледный, а серый, с недельной щетиной на подбородке, качает головой: «Она не придёт. Мы больше не в Дейви, Элли. Джейми Келлер не приходила и не звонила. Она толкнула тебя, ты помнишь?» Но Эллен помнит другое. Какое-то время она пытается всё осознать, справиться с головными болями, с операциями и врачами, с тем, как резко её жизнь опять скатилась по наклонной. А потом она собирает картинку в голове по кусочкам. Школа и столовая, Джейми Келлер, Билл с Джимом и Коул Дарри: его твёрдые ладони, толкающие её вниз. В этой картинке не осталось слепых пятен, кроме одного. «Как Джейми могла так поступить?» «Почему ты сказал, что Джейми толкнула меня?» — спрашивает Эллен у отца через месяц после приезда в Сакраменто. Он трёт виски и непонимающе смотрит на неё. Она знает, что он не высыпается уже много ночей, что проводит с ней всё свободное время, и она должна бы чувствовать благодарность, но ощущает лишь всепоглощающую усталость. «Она сама сказала об этом, Элли. Было разбирательство, и она во всём призналась». «А Джим Янг, Билл Мёрфи? Коул Дарри… Что с ними?» «Я не знаю, Элли, я пытался спасти тебе жизнь, понимаешь? Девочка призналась». Эллен упрямо смотрит ему в глаза: «Она не толкала меня». «Ну что ж, похоже, она так не считает». Он раздраженно взъерошивает волосы, и она неожиданно замечает мелькнувшую в них седину. Нет ничего хуже нерешенных вопросов. Эллен не говорит больше с отцом о прошлом, но в первый год после случившегося ещё спрашивает об этом Эрику, будто надеясь, что получит однажды ответ, не кромсающий её изнутри. «Джейми правда верит, что толкнула меня? Или она призналась из чувства вины?» Эрика Аддерли каждый раз пожимает плечами: «Мы можем позвонить ей, если ты хочешь. Можем узнать всё прямо сейчас». Но Эллен предпочитает закрыть эту дверь, как захлопнула когда-то книжку с глупыми сказками. Может быть, Джейми Келлер заслужила всё, с чем осталась наедине. Может, так Эллен сможет её разлюбить.***
Когда Эллен видит Джейми в кафе первый раз, внутри неё леденеет сердце. Она представляла себе многое: Джейми, забывшую обо всём и легко живущую дальше, иногда — Джейми серьёзную и взрослую, помнящую прошлое, как важный выученный урок; ещё чаще — Джейми двенадцатилетнюю, яркую, словно солнце и беспечную, как ветер. Но та, кого она видит, не похожа даже на человека. Она выглядит так, будто из неё вытрясли душу и заставили жить дальше, не заполнив пустоту ничем, лишь закрепив послушное тело нелепыми шарнирами. Эллен убеждает себя, что шла просто поговорить, узнать, зачем Джейми взяла всю вину на себя. Разговор взрослых людей, вежливых друг с другом, сгладивших все углы — дорога, ведущая в мир без кошмаров. Она говорит себе, что это прошлое для них обеих не значит ровным счётом ничего — ведь это правильно, идти дальше, закрывая все двери, сжигая все мосты. Но в глубине души Эллен знает хорошо, как знала все эти восемь лет: она намеренно позволила Джейми верить в эту жестокую ложь. И если мосты горят, то они всё ещё стоят на них, так никуда и не разойдясь. «Как сильно я ненавидела тебя тогда, как желала тебе упасть вместе со мной. Джейми, но ты ненавидела себя намного сильнее, ведь так?» Эллен не знает, что может быть ужаснее птицы, которой отрезали крылья ради бессмысленной, беспощадной жестокости. Если она спасёт Джейми сейчас, то удержится ли сама на краю? Спасётся ли вместе с ней? Она берет лицо Джейми в свои ладони, заставляет смотреть себе в глаза — и Джейми смотрит, едва дыша. — Ты пытаешься вспомнить, как толкнула меня, но не можешь. Потому что ты не делала этого, — Эллен сама не знает, зачем проводит большим пальцем по гладкой коже, от скулы вниз, касается изгиба губ, невыносимо мягких под горячими подушечками пальцев. Джейми порывисто выпускает воздух из лёгких, и её дыхание обжигает Эллен руку. Она приближает своё лицо вплотную, соприкасается лоб ко лбу и чувствует, как их мысли сплетаются в одно. — Помнишь, что я сказала тебе перед тем, как туда пришли они? — Я нравилась тебе, — шепчет Джейми на грани слышимости, на грани реальности. — Ты нравишься мне, — Эллен улыбается и целует её, мягко, почти невинно, будто им всё ещё только двенадцать лет, и обрыв прямо здесь — у края их разрушенных жизней.