этот мир однажды уничтожит меня одним усилием воли как ненужный генератор ненужной боли я боюсь говорить, я боюсь молчать я боюсь смотреть тебе прямо в глаза я боюсь шелохнуться, боюсь дышать каждый мой шаг — неверный шаг
Джейми знает, каково счастье на вкус. Раньше она представляла его мигающим светом в чёрной ночи, смутным очертанием, которое ты случайно ловишь взглядом по дороге через серый город на автобусную остановку и резко оборачиваешься, надеясь застать его, успеть захватить хоть бы краем мысли, но никогда не находишь, никогда не успеваешь. Она бы не смогла описать его полнее, не сумела бы дать ему силу в своих мечтах, потому что была уверена, что счастью для неё давно был отмерен предел. Джейми представляла, как кто-то сверху — нет, не бог, во всяком случае, не тот, которого она пыталась почувствовать в воскресенье в церкви вместе с родителями, а кто-то необъятный и могучий, не обличённый ни в какие условности, распахивал свой карман, такой огромный, что он заканчивался где-то у края неба, и высыпал оттуда счастье на землю по крупицам, как звёзды. Она видела во снах, как оно летело на землю, золотилось в вихре, но никогда не выпадало людям равно и честно, потому что ни ветру, ни небу нет никакого дела до людской справедливости. Но теперь Джейми ощущала счастье иным — не искрой в огромном небесном кармане и не далёкой холодной звездой. Приземлённее, ближе. Оно пряталось во вкусе хот-дога на перекрёстке Гарлема, которого Джейми прежде боялась, как огня, и где к ним с Эллен подошли двое чернокожих парней, и Джейми испуганно загородила Эллен собой, готовая к драке, но вместо неё получила приглашение на джаз вечеринку в местном баре: «Вот где настоящее искусство, крошка». Счастье чувствовалось в холодном пиве и тёплой руке Эллен на её колене, в том, как Джейми смотрела на неё, не в силах оторвать глаз, пока Эллен с улыбкой слушала музыкантов, играющих на маленькой сцене так, будто завтра никогда не наступит. «Апокалипсис не случится, — думает Джейми с искрящейся радостью. — Потому что завтра никогда не наступит». Она внезапно находит это таинственное счастье везде, куда бы ни посмотрела. Её пленит, как Эллен поворачивает голову и в вороте её белой рубашки открывается тонкая шея и ключицы, как на гладкой коже отливает серебром цепочка её кулона. Ей нравится смотреть на её пальцы, длинные и сильные, до безумного грохота в сердце нравится чувствовать, как они легко сжимаются на её колене и точно прожигают кожу через плотную ткань брюк. В табуне мурашек от этого чувства она готова умереть без сожалений. Неужели это происходит с ней? Если бы она позволила себе думать об этом слишком много, то сошла бы с ума. Но Джейми давно выпустила контроль из рук, как бесстрашный моряк, позволивший лодке самой вести его в пучине бури. В конце концов, она знает, что эта буря не приведёт её в место более страшное, чем те, где она уже была. Взгляд Эллен говорит, что до них сегодня не добраться кошмарам. Они весь вечер бродили по Нью-Йорку, сперва ни говоря ни слова, будто пытаясь привыкнуть к необычному ощущению — близость без надрыва. Затем Эллен что-то спросила у Джейми про работу, потом про колледж и холодную погоду: «Ты ещё не болела здесь? Для людей из солнечных штатов Нью-Йорк — бесконечная осень». Джейми сама не заметила, как рассказала обо всём, что было в её жизни когда-то и о том, что она имела теперь: о страхах, о людях, не носивших для неё имён, о комнате в общежитии, которую она даже не обставила, хотя переехала уже больше двух месяцев назад, как до сегодняшнего дня она даже не смотрела в небо — только себе под ноги. Джейми ощущает этот поток слов, как прорвавшуюся дамбу, слишком давно не позволявшую реке чувств вырваться наружу. Частью себя она хочет поддаться стыду: неужели она имеет право вываливать на Эллен всё это после произошедшего, говорить о своей боли после той, что причинила сама? Но Эллен всё спрашивает, словно это самое важное, что она может когда-то услышать, а потом говорит сама: о своём поступлении в Колумбийский университет в прошлом году и смеётся над тем, как в первую же лекцию перепутала аудитории и никак не могла понять, какое отношение экономика имеет к её биологическому профилю. «Я сидела и думала, что умру, когда мне придётся сдавать этот предмет». Они не говорили о Дейви, не вспоминали людей из прошлого, а Нью-Йорк вокруг них сверкал огнями билбордов и магазинов в Нижнем Ист-Сайде и как будто подгонял к жизни, требовал от них сбросить всё, что они считали важным: «Разве надо цепляться за ошибки? Нет-нет, вам всего лишь по двадцать лет, живите, живите и расцветайте, пока в вас есть, чему расцветать!» Джейми останавливается прямо посреди дороги, переполненная эмоциями, и запрокидывает голову назад, вдыхая холодный вечерний воздух и чувствуя, как он впервые за долгие годы наполняет её, не имея преград. Она осознаёт себя такой лёгкой, такой свободной и поворачивается к Эллен, остановившейся тоже, со слезами на глазах, желая рассказать об этой свободе, о том, что это Эллен подарила её ей. Как много всего Эллен подарила ей? — Рядом с тобой я наконец-то могу дышать. Эллен улыбается немного грустно и засовывает озябшие ладони в карманы пальто. У неё растрепались волосы и покраснели щёки от ветра, и она была безумно красива в свете этого большого города, словно созданная для него, — девочка из ниоткуда, девочка, ставшая для Джейми всем. Джейми не может остановить слова, которые — она знала это — могли быть лишь тенью буйствующего внутри. — Я всегда трусила, Эллен. Трусила быть той, кем хотелось, трусила любить людей без одобрения и разрешения. Я думала, что должна быть той, кто всем нравится, чтобы мной восхищались, чтобы не бояться, чтобы никто никогда не смеялся надо мной. А потом появилась ты, и я впервые за всю жизнь поняла, каково это — быть счастливой, не притворяясь никем другим. Но я была такой трусливой, что так и не сказала тебе ничего, что должна была. Джейми выдыхает облачко пара и смотрит в широко распахнутые глаза Эллен, ловя в них отголоски дней, которые давно прошли, дней, которые они делили на двоих когда-то. Она так старается сдержать слёзы, что ощущает, как веки жжёт, точно от песка. — Рядом с тобой я чувствовала настоящее счастье. Я бы хотела быть смелее, как ты, чтобы никогда не причинить тебе боль из-за своей трусости. Прости меня. Прости за всё, что я натворила. Прости за всё, что я так тебе и не сказала. Эллен зажмуривается, и на лице её мелькает почти что отчаяние, выдержанное годами. Она делает несколько шагов к Джейми и берёт её за руку, пуская по телу дрожь то ли от холода прикосновения, то ли от его невыносимого жара. — Я вовсе не смелая, Джейми. Всё, что я выбирала в жизни — это был лишь побег, и всё. В нашу первую встречу мы были только дети, и делали ошибки, как все прочие люди. Я знаю, знаю, Джейми, как больно бьют эти ошибки порой, и как хочется остаться лежать после их удара на земле, никогда больше не вставая. Я хочу, чтобы ты поднялась теперь, потому что иногда это всё, что нам остаётся — вставать, даже когда мы знаем, что падениям не будет числа. Мне не за что тебя прощать. Я просто хочу, чтобы мы шли вперёд без сожалений.***
Когда они дошли до Гарлема, небо над ними уже расстилалось широким тёмным покрывалом с сияющими точками звёзд, далёкими и недоступными. В баре, где они остановились по приглашению чернокожих парней, было немноголюдно и тепло, лампы с низкого потолка светили приятным жёлтым светом. Они сидели у барной стойки, и Джейми, потягивая пиво, слушая музыку и ощущая живое тепло Эллен около себя, думала, что это действительно возможно — встать с земли, когда Эллен вместе с ней. С ней Джейми могла бы взлететь, могла бы пойти по воде… Она помнила, как мама рассказывала ей эту историю давным-давно, об ученике Иисуса Христа, Петре, который так поверил в своего любимого учителя, что пошёл за ним прямо по воде, хотя сам был просто человек. Джейми посчитала эту историю глупой тогда: разве кто-то решился бы на самом деле только из-за веры в чудеса пойти по воде? Но теперь она понимала, что дело не в вере в чудеса. Вера в другого человека — вот, что имеет значение. Она смотрела на профиль Эллен, на улыбку в уголке её мягких губ и находила эту веру, как драгоценный дар. Эллен вдруг повернула голову и посмотрела на Джейми с искрящейся смешинкой в глазах, в тусклом освещении казавшихся тёмно-зелёными, как древний лес. Джейми не успела даже вздохнуть, когда она неожиданно приблизила своё лицо и шепнула прямо на ухо, обжигая своим дыханием: — Ты мне так нравишься, что я не знаю, что мне делать. Джейми вздрогнула, ощущая, как трещины настоящего и прошлого сходятся будто наяву, и она внезапно снова слышит эти слова, видит словно в помутнившемся зеркале. Она не знает, как позволяет себе это, не думает ни о чём, когда сама тянется к Эллен и целует её, проваливаясь в пропасть своих чувств. Она слышит только грохот в ушах и не понимает, что происходит вокруг неё, кроме одного: Эллен целует её в ответ, требовательно, распахивая губы горячим языком и вплетая свои пальцы в волосы. Было так жарко, и так невыносимо сладко давило в груди. «Только не открывать глаза, — думала Джейми с отчаянной мольбой. — Только не просыпаться». Но это не было сном, поняла она, открыв всё же глаза, потому что Эллен, оторвавшись от неё, выглядела такой же голодной, какой Джейми ощущала себя, и смотрела теперь без улыбки, тяжело дыша. Мира не было вокруг них, ничего больше не существовало. — Я знаю, — бормочет Джейми тихим, срывающимся голосом. — Я должна была встретить тебя. Все дороги ведут к тебе. Эллен не отвечает ей, только берёт за руку и ведёт за собой через темноту бара, в холод улицы. Они бредут по дороге, пока рядом с ними не останавливается машина такси, и Эллен говорит свой адрес водителю, не спрашивая Джейми о том, куда им ехать. Джейми благодарна ей за это, потому что не смогла бы думать об этом сейчас, как и ни о чём другом. Она радуется этому ещё раз, когда через пятнадцать минут они оказываются в квартире Эллен, тихой и пустой, пахнущей, как дом, как сама Эллен. Джейми уверена, что шумное общежитие сейчас было бы невыносимо для неё. Или, может быть, невыносимо было бы расстаться с Эллен? — У меня только одна кровать, — произносит Эллен так, будто не знает, имеет ли право говорить подобное. — Это хорошо, — кивает Джейми. Её накрыла неожиданная усталость. Она так давно шла по пустыне и наконец-то дошла. Это всё, о чём можно мечтать, разве не так? Когда они ложатся рядом, прижимаясь друг к другу в объятиях, Джейми, закрывая глаза, чувствует себя счастливой и через закрытые веки видит ясно, будто это было вчера, огоньки звёзд над собой, яркие и близкие, какие она видела только во Флориде, когда никакие удары жизни ещё не сбивали её с ног. — Я тоже рядом с тобой могу наконец дышать, — слышит она перед тем, как скользнуть в сон без кошмаров.***
Кто-то стучал в дверь. Сперва Джейми показалось, что ей чудится, и она в полусне попыталась дотянуться рукой до Эллен, но обнаружила на её месте пустоту и тут же в ужасе распахнула глаза. Она была почти готова обнаружить себя на узкой постели в общежитии, глядящей в серый потолок с облупившейся краской, но вместо этого увидела приятные белые стены спальни Эллен, приоткрытое окно, высокий около тумбочки и на миг ощутила облегчение. Но Эллен действительно не было. Её подушка осталась примята, словно на ней лежали совсем недавно, а сверху покоилась свёрнутая бумажка, вроде той, что Джейми получила от Эллен в кафе. Она развернула её дрожащими пальцами, за последние годы слишком привыкшая сталкиваться с разочарованиями, но, прочитав её, невольно улыбнулась. «Привет от сердца тем, кто спит дольше других. Я уехала в университет, так что ни о чём не волнуйся. Завтрак на столе. Поешь, пожалуйста!» Забота разливалась в груди приятным теплом, и Джейми прижала записку к губам, стараясь ощутить Эллен в ней и наполниться ей до краёв. И всё-таки в дверь стучали. Джейми забыла об этом, но неизвестный гость забарабанил с новой силой, явно не собираясь сдаваться, и она неуверенно подошла к двери. Если это был кто-то из друзей Эллен, должна ли она была открыть? А если это была сама Эллен? На двери не было глазка, и Джейми прислонилась ухом к гладкой древесине, сразу же дёрнувшись от очередного громкого стука. — Открывай уже, Эллен! — Кто это? — Эрика Аддерли, чёрт возьми, а это кто? Джейми моргнула в неверии и замерла с гулко бьющимся сердцем. Конечно, она помнила Эрику Аддерли. Она помнила, но боялась закрыть глаза, чтобы вместе с памятью из темноты не вернулась боль. «Ты уже достаточно натворила!» Джейми медленно отворила дверь и столкнулась с кристальным отражением того, что уже однажды было, будто заглянула в бесконечный колодец времени. Эрика Аддерли нисколько не поменялась за эти годы: всё такая же прямая и строгая, в брючном костюме и с выражением холодной сосредоточенности на лице. И она нисколько не удивилась, увидев на пороге Джейми. — Так ты всё-таки здесь. Джейми ощутила, что ледяной неприязнью этих слов её полоснуло по горлу. Она отступила на шаг и попыталась ответить спокойно, но голос предательски захрипел: — Эллен здесь нет. — Вполне похоже на неё. Что ж, тем лучше. Давай-ка поговорим, Джейми Келлер. Они сели на кухне: Джейми словно на иголках, не в силах выдерживать чёрный, как уголья, враждебный взгляд на себе, а Эрика напротив неё, непоколебимая, как восемь лет назад, в больнице Дейви, где они расстались когда-то. — Я знала, что она позвонит тебе, потому что сама предложила это, — женщина задумчиво окинула глазами тарелку со свернутыми блинчиками на столе и прикоснулась кончиком пальца к стакану сока, оставляя на его поверхности след. Джейми почему-то следила за этим завороженно, будто её заколдовали. Это было страшное колдовство. — Но я надеялась, что ей хватит здравомыслия не встречаться с тобой. Если бы она не была такой упрямой, то я бы посоветовала ей, и она послушала бы меня и убереглась от боли, которой в её жизни и так было достаточно. Джейми взглянула на свои руки, которые судорожно сжимала в замок, и постаралась успокоить дыхание, но только она не могла найти контроль над ним, как и над всем своим телом. — Мне остаётся уповать только на крупицу порядочности, которая, я надеюсь, в тебе есть. Ты мне не нравишься, Джейми. Люди склонны прощать дерьмо, которое получают в жизни, давать второй шанс, но я видела довольно, чтобы сказать: прощение мерзавцев — это то, что утянет нас всех на дно однажды. Если человек раскаялся, бог с ним, — Эрика криво усмехнулась и наклонилась ближе, так что Джейми смогла ощутить аромат её духов, терпкий и сильный. — Пусть идёт по своей дорожке раскаяния, но только в одиночку. Эллен добрый человек или, может, ужасно потерявшийся. Она не знает, чего хочет. Ты пользуешься этим. Ей нет никакой пользы от твоего присутствия. Джейми вскидывает голову, встречаясь с этими чёрными глазами и чувствуя себя такой маленькой, словно Эрика Аддерли по-прежнему возвышалась над ней в больничном коридоре. Она могла даже почувствовать его запах. — Почему вы решаете за неё? — Потому что я та, кто была рядом с ней, когда она просыпалась от кошмаров, думая, что тонет. Я та, кто искал ей психиатров, потому что её отец выматывался от стресса настолько, что забывал даже поесть. Я видела её страхи и то, как она избегала людей. Я видела, как срастались её кости после травм, которые она получила из-за тебя. Терапия длилась год, её отец потерял работу, потому что стал пить, её лечили пять разных врачей, но головные боли всё ещё дают о себе знать. Ты видишь её здоровой? Ты не знаешь, чего ей это стоило, Джейми Келлер. Джейми прячет лицо в ладонях, сгибаясь под этими хлёсткими фразами, и больше не ощущает пространство вокруг себя. Она слышит в сознании голос Коула Дарри, давно похороненный под обломками от других кошмаров: «Ты совсем разучилась держать удар, Келлер». Она отмахивается от него, но у неё не хватает силы, и он всё стоит перед глазами, насмехаясь. — Уйди! Что ты хочешь от меня?! Ответ Эрики звучит удивлённо: — Хочу, чтобы ты подумала над моими словами. Джейми поднимается и идёт прочь из кухни, прочь из квартиры, дальше, дальше, не понимая, куда направляется, не обращая внимания на мир, смазанный в одно большое пятно. Она сама стала просто пятном внутри него. Что от неё осталось на самом деле? Только пепел.