Французская лилия

Т/И вздрагивает, хватаясь за ворот пальто, и оборачивается. Её лицо, напряжённое и отстранённое, расслабляется, но на нём всё ещё не отражается ничего, что могло бы объяснить её чувства в полной мере. Первые пару секунд, глядя друг на друга, они молчат. — Ты не ждала, — констатирует Томас без упрёка, смотря женщине прямо в глаза, но та немного небрежно мотает головой, выходя из странного оцепенения. — Ждала. Просто сейчас восемь утра, и я немного… не здесь. Только теперь Шелби замечает, что у неё между пальцев почти выкуренная сигарета. Сейчас вообще сложно встретить человека, который откажется, если ему предложить закурить, и это не кажется чем-то необычным, но прислуга старой закалки явно не одобряет эту привычку, своим давлением всё время изгоняя хозяйку за пределы дома. Но, если бы всё было в порядке, вряд ли Т/И ушла бы так далеко, ещё и в абсолютно неуместной для такой погоды одежде. — Что-то случилось? — Томми равняется с ней, становясь плечом к плечу, подавляя желание снова заглянуть в глаза. — Я проиграла в эту игру, mon chéri, — безразлично, словно смирившись, произносит Т/Ф, поднося уже обжигающую пальцы сигарету к губам. Теперь уже Том поворачивается к ней, не скрывая за маской немой вопрос. Француженка видит это боковым зрением очень чётко, но продолжает смотреть на озеро так, будто видит там то, что скрыто от посторонних. — «Heureux au jeu, malheureux en amour», помнишь? — продолжает Т/И, но намеренно растягивает их диалог, запоздало отвечая на свои же загадочные реплики. — «Счастлив в игре, несчастлив в любви». — Объясни, — не выдерживает Томас, но очередная попытка по-скорее разобраться в происходящем почти проваливается — женщина будто говорит вовсе не с ним, а с самой собой, повествуя так, как ей это удобно. Что-то в её поведении пугает. — Я умру, Томми, — отрезвляюще резко бросает Т/И, даже не дрогнув. — Через год или полтора. Томас чувствует, как сковываются мышцы, а глаза округляются. Его взгляд впивается в Т/Ф требовательно, жёстко, но вместе с тем он не может произнести ни слова. — Это если ты хотел, чтобы я быстрее закончила, — насмехается француженка, ядовито кривя губы, но всё равно в ней что-то выдаёт тот ужас, в котором она пребывает внутри себя до сих пор. — Мне казалось, что всё наладилось, когда я поняла, что ты приедешь. Ты бы не приезжал просто так, Томми. Мужчина отводит взгляд, гневный, но вместе с тем растерянный. Да, он злится, но точно не на неё. — Пару дней мне было плохо, я поехала к своему врачу. Знаешь, когда я узнала? Вчера вечером. — Что это? — наконец спрашивает Томас, изо всех сил стараясь выровнять голос. — Что бы это ни было — пока нет способов это вылечить. Меня не стали обнадёживать. Том, только выбросивший сигарету перед тем, как подойти к Т/И, лезет в карман за новой. Руки. Они снова дрожат. — «Счастлив в игре, несчастлив в любви», — повторяет француженка. — Я говорила, что мы этим связаны. Дела идут в гору до тех пор, пока мы кладём на алтарь свои чувства, а мы попытались обмануть её… эту игру. — Это всего лишь поговорка, — с металлом произносит Шелби, выдыхая густой дым. — Я тридцать лет была абсолютно здорова, но когда мы снова встретились, то… — Может, это я проклят, — глухо смеётся Томас, перебивая. — Мне уже говорили об этом однажды. Что всё дело во мне, а не в сапфире. — Каком сапфире? — безучастно переспрашивает Т/И, но Томми отмахивается. — Уже не важно. Чем дольше они стоят, тем сильнее свинцовые тучи заволакивают небо, и озеро, чистое и широкое, превращается в огромное серое зеркало. Оба молчат. Т/И просовывает руки в рукава пальто, до этого свободно висевшего на худых плечах, отбрасывает окурок в воду, но продолжает стоять на месте. Спешить больше некуда. — Зачем же ты всё-таки приехал? Томас едва заметно тоскливо усмехается, глядя прямо перед собой, но будто ничего там не видя. — Я хотел сделать тебе предложение. Кожа женщины покрывается мурашками, но твид скрывает это, оставляя её по-прежнему такой же холодной на первый взгляд. Переваривая эти слова, Т/И не может поверить, что всё действительно могло бы наладиться. Ведь в этот раз он всё же вернулся. Вернулся за ней. — Я бы согласилась, — голос Т/Ф заметно теплеет, и теперь стало слышно, как она сдерживает слёзы. — Как десять лет назад, так и сегодня. — «Бы»? — Я не передам тебе эту ношу, — поясняет она. — И не позволю тебе ещё раз хоронить жену. — Я сам решу, кого мне хоронить. — Нет, Томас, — наконец-то Т/И поворачивается к мужчине лицом, больше не делая вид, что игнорирует его присутствие. — Мы никогда не можем решать, кого хоронить. Я не хотела хоронить родителей, мужа, кузенов, но позволь мне хотя бы решить, кем я останусь для тебя при жизни. — Кем останешься? — Шелби тоже поворачивается, смотрит ей в глаза сверху вниз. — Останешься девушкой, из-за которой на войне я смог не спятить, которая гладила меня по голове, когда я кричал во сне, и которую я оставил, надеясь, что она найдёт жизнь лучше чем та, которую я мог ей предложить. Т/И смотрит на него, больше не сдерживаясь. Слёзы тонкими дорожками текут по её щекам, словно она никогда и не думала о том, что делала что-то важное, что спасала его от звука автоматных очередей в голове, от стука лопат и чужих предсмертных хрипов. У себя в голове француженка повторяет каждое слово, которое говорит Томас, и чувствует себя так, словно война закончилась только вчера. Она помнит. Всё это она помнит, но не может поверить, что для него это было важно. — Я останусь сегодня здесь, — говорит Томми спустя пару секунд после небольшой паузы. — Мы поужинаем, выпьем виски и всё друг-другу расскажем, даже если на это уйдёт половина ночи. А потом я поцелую тебя, и ты решишь, где я проведу её остаток — в гостевом крыле или в хозяйском. Томас мимолётно касается рукой женской щеки, но почти сразу разворачивается, уходя прочь. Т/И смотрит ему вслед, но больше не боится, как в тот раз. Он не бросает её, не исчезает. Ей просто нужно собраться с мыслями и вернуться в особняк, где Шелби будет ждать её, возможно, окружённый шепчущимися на французском слугами, но абсолютно к этому равнодушный. Т/Ф чувствует, как холоден он снаружи, но как горячо его сердце и изранена душа, как боль в любой момент может накрыть его, поэтому, сильнее закутавшись в пальто, она идёт следом уже спустя десять минут. Скучала. Как же она по нему скучала.