sin llevarme al cielo

Лёд таял и тонкими струйками воды стекал по вискам, щекотал шею, и Валерио балансировал на грани «приятно-неприятно», но ничего не делал и воду не стирал. Он лежал в кровати, чувствуя себя очень хрупким сосудом с очень ценным и нестабильным содержимым, поэтому лишних движений не делал. И не только лишних, а вообще старался не двигаться. Лёд, который понемногу таял, был завернут в полотенце, которое Валерио держал у своего лба. Должно быть, все это выглядело со стороны очень декадентски или даже Ремарковски: сбитые простыни, лаконичный интерьер отеля, открытое окно, из которого доносится утренний гомон Парижа, и он сам, лежащий на кровати в томной позе с картины, одна рука свесилась к полу. Валерио не читал Ремарка, но слышал, что основными признаками его книг были Париж, страдания и кальвадос, так что он вполне мог бы сойти за героя его произведений. - Вал, нам надо серьезно поговорить. Он приоткрыл глаза. Лукреция в отельном халате стояла уперев руки в бока. Разве ты не видишь, что я не готов к серьезным разговорам? мысленно сказал Валерио, но произнести такую длинную и сложную фразу вслух он физически не мог и вместо этого нечеловеческим усилием воли поднял брови. Она подошла и осторожно села рядом, почти не сдвинув матрас, за что Валерио был ей очень признателен. - Я считаю, тебе нужен психотерапевт. Валерио прищурился, выражая этим сомнение. - Когда ты принимаешь наркотики just for fun, окей, это можно понять, я не возражаю. Но теперь это твой coping mechanism по любому поводу. - Ты злишься, что я испортил твою первую ночь в Париже, - сипло сказал Валерио. - Прости, я не хотел. Но ты не отвечала на телефон, что я должен был делать? - Об этом я и говорю! - Тшш... - Валерио мученически закатил глаза. - Об этом я и говорю, - Лукреция перешла на полушепот. - Стоило мне отвлечься и потерять тебя из виду, как сразу же... это. - Это вышло случайно, я познакомился на улице. - Почему-то ты всегда заводишь именно такие знакомства. Он осторожно пожал плечами — он то откуда знает, почему. - Видимо, употребляет гораздо больше людей, чем ты думаешь. - Не смешно, - Лу строго глядела на него исподлобья. - Я не шучу. Она вздохнула и встала, подошла к окну, заговорила, не оборачиваясь: - Сейчас мы могли бы пить кофе и есть круассаны, а вместо этого я нянчусь с тобой. - Иди, мне не пять лет, - сказал Валерио, игнорируя её «мы», чтобы к его страданиям не добавились еще и угрызения совести. Хотя почему они должны были? На минуточку — он вообще не просил брать его с собой. - А если бы я была на твоем месте? Ты бы пошел? - раздраженно спросила Лу. Он оставил эту реплику без ответа, потому что вопрос был скорее риторическим. Они оба прекрасно знали, что он бы никуда не пошёл. К счастью, Лу нечасто давала ему и окружающим поводы для беспокойства. Валерио с содроганием вспомнил единственный раз, когда она сильно повздорила с кем-то в школе, отпустила водителя, сказав, что поедет не домой, а с подругой, у которой, возможно, останется ночевать, после чего действительно уехала и пропала. Ни отца, ни Эстер не было дома, никто ничего не знал, и Валерио тогда чуть с ума не сошел — трудно сделать что-то, если ты в Сантьяго, а твоя пятнадцатилетняя сестра решила уйти в отрыв в Мадриде. Уже потом выяснилось, что Лукреция позвонила одному из его знакомых, он сам когда-то дал ей номер, сказав, что этому чуваку все равно, кому продавать, главное, чтобы платили, — он даже представить не мог, что она действительно воспользуется этим! Лу не отвечала на звонки до самого утра, и он оборвал телефон, пытаясь найти ее, Хосе тогда повел себя на настоящий друг и обошел все места, в которых она предположительно могла быть. В итоге в четыре утра Валерио получил от нее сообщение, после которого не курил целую неделю: «Хватит меня искать. Тебя не ебёт мое беспокойство, когда ты «отдыхаешь». Теперь не мешай мне.» Ему тогда хотелось сказать ей: но со мной ничего не может случиться. И если даже может, то какая разница? А вот если что-то случится с тобой — то это конец. Ему и в голову не приходило, что можно сопоставить такие абсолютно разные вещи: его жизнь и ее. - Пусть психотерапевт разбирается со всей хренью, которая происходит в твоей голове. - Я пока не готов отказаться от мирских наслаждений и стать праведником, - сказал Валерио. - Ну прости, это все дурное влияние Парижа. - Конечно... - Пойдем со мной в следующий раз, будет весело. - Сначала весело, а потом кому-то снова придется приносить тебе лед и поить водой с ложечки. Это было резонное замечание, но Валерио всегда забывал о последствиях, когда начинался вечер. - Я слегка увлекся. Если мы пойдем вместе, такого не будет. - Вал, я просто не понимаю, зачем? Четыре часа веселья, а потом еще пять тебе плохо, и весь день потерян. - Не потерян... - Почему ты никогда не можешь вовремя остановиться? - Я могу. Иногда. Валерио убрал полотенце от лба и осторожно сел. Его немного мутило, возможно, от голода тоже, но он чувствовал себя лучше. По крайней мере, ему очень хотелось чувствовать себя лучше. - Видишь, больной уже почти здоров, - сказал он. - Пока ты будешь собираться и укладывать волосы, мне станет еще лучше. Надеюсь, ты не будешь против, если в музее я посижу на скамейке где-нибудь рядом с туалетом? Лукреция посмотрела на него долгим взглядом и фыркнула, покачав головой. Валерио догадывался, какое жалкое зрелище он из себя представлял: бледно-желтое лицо с сероватым отливом, растрепанный, синяки под глазами, на белках глаз устрашающие красные прожилки... - Idiota, - пробормотала она. - Ты справишься с тем, чтобы не упасть в душе и не разбить себе голову? - Если только ты присоединишься... - Серьёзно? - она закатила глаза. - Иди уже. Молча. И побыстрее. Холодный душ привел его в чувство. Конечно, Валерио предпочел бы остаться в отеле, проваляться весь день в кровати, не делая ничего, лениво залипая в видео на ютубе, играя во что-нибудь или просто слушая музыку, но сегодня ему приходилось платить за свои грехи. К тому же когда у Лу было хорошее настроение, гулять с ней было настоящим удовольствием: они обсуждали прохожих, смеялись над странными скульптурами, дурачились у витрин дорогих бутиков, вызывая недовольство охраны, а потом заходили внутрь, Лу покупала все, что ей нравилось, сохраняя невозмутимую надменность, а он едва удерживался от смеха — отношение охраны и консультантов немедленно менялось на подобострастное. Валерио нравилось, что и в самой Лукреции происходят малозаметные, но такие значимые изменения, стоило ей уехать из своего королевства, Мадрида, в котором она правила безраздельно. В Мадриде Лу была настоящей инфантой, которая вот-вот вступит в возраст, сядет на трон и наденет корону: у нее были любимые места и магазины, любимые улицы, свои официанты, свои столики и свои места в театре, определенное время, чтобы появиться, взмахнуть волосами и одарить окружающих надменной, но снисходительной улыбкой будущей королевы. Валерио не знал, производит ли Лу то впечатление, которого ей хочется, на людей, но на него она определенно это впечатление производила. Даже зная, какой капризной и мелочной стервой она бывает, с какой ненавистью смотрит на выскочивший прыщик, смывая макияж, с каким подозрением глядится в зеркало, измеряя свои параметры, а потом заедает горе банкой нутеллы и килограммом клубники, он каждый раз застывал на секунду, когда она появлялась во всеоружии: на каблуках, каждое движение выверено, платье идеально отутюжено и сочетается с жакетом, ободок короной мерцает на длинных, гладких как шелк волосах. Лу говорила, что она не собирается приспосабливаться, пусть мир прогибается под нее. Но все же она прогибалась, сказывалась мексиканская кровь, а может что-то еще: на рынке Лу торговалась так, как будто от этого зависела судьба всего человечества, любила уличную еду и старалась есть её с грацией кошки, хотя это не всегда ей удавалось, обожала душещипательные сериалы с миллионом серий, хотя никому и никогда в этом не признавалась и совершенно искренне ненавидела Валерио и грозилась убить его, просто убить его, когда он заставал ее за просмотром очередного шедевра, в слезах, обложенную пустыми упаковками из-под печенья, попкорна и чипсов. После круассанов и американо Лу явно повеселела. Валерио благоразумно пил воду со льдом и лимоном, отламывая маленькие кусочки от своего круассана и задаваясь вопросом, хорошая ли это идея — есть выпечку сейчас, но они были слишком вкусные. - Что за подруга вчера заняла у тебя так много времени? - Подруга моей матери, она живет здесь уже несколько лет, занимается дизайном, - Лу искоса поглядела на его круассан с непонятным выражением лица. - Значит, ты променяла меня на чужую подругу. - Это была полезная встреча и дань вежливости, окей? Следующий раз возьму тебя с собой на поводке и привяжу у входа. В том месте, куда мы ходили, было даже не слишком вкусно. - А мне понравилось, - отметил он и добавил в ответ на ее вопросительный взгляд: Я имею в виду запах, я ведь зашёл туда. Лу, ты так смотришь в мою тарелку, потому что хочешь еще? - Что? Нет... Для вящей убедительности Лукреция помотала головой. - Лу, у тебя каникулы. Хватит ограничивать себя в удовольствиях, сделай мне одолжение. Ты можешь съесть столько сладкого, сколько захочешь, - он протянул ей кусочек, но она не взяла и гордо спросила: - С чего ты взял, что я хочу? - У тебя все на лице написано. Она с досадой взглянула на него, не желая признавать поражение. Валерио вспомнил известную шутку про французов: «самая большая загадка — как они умудряются есть столько багетов и не толстеть». Не то чтобы это могло поддержать Лу сейчас. - Мы сегодня будем много ходить, а от лишнего круассана ты просто не успеешь растолстеть, поверь, - сделал он еще одну попытку. - Лишнего, - Лу сделала свой выбор и теперь тщательно вытирала пальцы салфеткой. - Вот именно — лишнего. Валерио только вздохнул. И почему она такая упрямая? Он никогда не отказывался от лишней затяжки, если ему предлагали, особенно, если предлагали с самыми добрыми намерениями. Возможно, его модель поведения и не была самой лучшей, но уж точно более здоровой, чем эти бесконечные ограничения и истязания, которым Лукреция была готова подвергать себя во имя достижения некоего мифического идеала. Все кафешки на первых этажах как будто сошли с открытки: маленькие плетеные столики со стеклянными столешницами, милые стулья и подушки с льняными наволочками, расслабленные старички, сидящие с газетами — с газетами! В 21 веке! Туристы, растерянно изучающие меню, как будто впервые столкнувшиеся с описаниями еды. Валерио подумал, что они совсем не похожи на туристов: Лу в своем платье благородного зеленого цвета, очках Шанель и с маленькой сумочкой, совершенно не похожей на рюкзаки и поясные сумки большинства. В битве между здравым смыслом и упрямством на этот раз победу одержало упрямство: Лу надела каблуки и выглядела, безусловно, очень красиво, но абсолютно неустойчиво. Она прикладывала невероятные усилия, чтобы идти по брусчатке легко и свободно, но пару раз зацепилась за торчащие каменные углы, и Валерио взял ее под руку. - Ты серьезно считаешь, что после вчерашнего держишься на ногах лучше меня? - ехидно спросила она. - По крайне мере, площадь соприкосновения моих ступней с поверхностью больше. - Смотри, чтобы площадь соприкосновения тебя с землей не стала слишком большой, - пробормотала Лу, слегка пихнув его в бок, и Валерио засмеялся: - Представь, если бы мы оба споткнулись и упали. - Даже не хочу представлять... Вал, нет, давай не пойдем по той дорожке, там же песок! Он поборол искушение повести ее туда и послушно свернул. Они шли по острову Сите, яркое солнце отражалось в воде Сены. - Тебе жаль, что в Мадриде нет такой большой реки как эта? - спросил он, глядя как мимо с жужжанием проплывает маленький прогулочный катер. На корме развевался полосатый французский флаг. - Нет, - Лу вцепилась в его руку крепче, неудачно наступив на какой-то булыжник. - Не знаю. Зачем река, если в ней нельзя купаться? - Чтобы красиво гулять по набережной по вечерам? - предложил он. - Для этого не нужна река, достаточно набережной, - возразила Лу. - А как же свет фонарей, отражающийся в воде... вся эта романтика... Лу хмыкнула, но по ее усмешке Валерио понял, что она все же находит эту идею с рекой и набережной весьма привлекательной. - Куча туристов с фотоаппаратами и селфи-палками вокруг, грязные голубиные перья, - добавил он с ухмылкой. - И еще бездомные, спящие на скамейках. - Фу, ты заронил в моей голове идею, а теперь разрушил ее, - с упреком сказала Лу и сморщила нос. - Верни романтику, пожалуйста. - Тогда расскажи мне еще раз историю про Нотр-Дам, я хочу знать, куда мы идем. - Я уже сто раз тебе рассказывала. - Ну и что. Расскажи сто первый. Лукреция цокнула языком, делая вид, что её раздражает эта просьба, но Валерио отлично знал, что Лу обожает, когда он просит рассказать ему про какую-то книгу или фильм, даже если они обсудили это уже не один раз. Было ли это, потому что ей очень нравилась какая-то вещь, или потому что ей просто нравилось внимание к ее интересам, он не знал — скорее всего, и то, и другое одновременно. Но он был совсем не против послушать ее еще раз, привыкнув, что именно Лу его проводник в мир науки и искусства. Порой ему даже бывало трудно отделить его собственное мнение от идеологии, которой придерживалась Лукреция, существовало ли у него вообще свое мнение? Да и зачем оно было ему нужно? - Когда его захотели отделить от скелета, который он обнимал, он рассыпался прахом, - сказала Лу нараспев. - Мм... некрофилия, очень романтично, - указательным пальцем левой руки Валерио очертил в воздухе воображаемое сердце. - Он не смог жить без нее и умер, бестолочь, - проворчала Лу, отводя его руку. - Некрофилия здесь не при чем. - И все же у тебя своеобразные представления о романтике, Лу: она умерла, он умер, все умерли. Не очень веселая история, не находишь? - Это и есть невеселая история. Не понимаю, с чего ты взял, что настоящая любовь приносит исключительно счастье. - Настоящая любовь? Счастье? Что за новые слова в твоем лексиконе? Лукреция показала ему средний палец. Мимо прошли туристы, одетые очень по-туристически даже на вкус Валерио: спортивные шорты, спортивные майки, смешные панамки, выражение тупого удивления на лице, огромная бумажная карта в руках. Он кивнул на них Лу и сказал вполголоса: - Как думаешь, кто это? Немцы или датчане? По-моему, они не совсем понимают, в каком городе находятся. Она хихикнула, отвлеченная на секунду этими незнакомыми людьми, ведущими какой-то свой разговор на незнакомом им языке, решающим, какой дорогой и куда пойти. Тем временем, Лу и Валерио почти дошли до площади перед собором, возвышающимся слева как остов огромной костистой рыбы. - Ты знаешь, что площадь Hôtel de Ville, рядом с которой наш отель, раньше называлась Гревская, и именно на ней казнили Эсмеральду? - дорожка вдруг стала такой узкой, что Лу почти задевала плечом густые кусты, растущие справа, и Валерио чуть притянул ее к себе. - И мы опять вернулись к теме смерти, очень воодушевляюще, - сказал он. - Это твой тайный план психологического воздействия на меня? Она засмеялась. - Нет, хотя это неплохая идея. На площади перед собором играли музыканты. Отстояв очередь, они вошли внутрь, оказавшись под прохладными сводами. Валерио никогда особенно не любил европейские католические храмы, кроме, пожалуй, двух нетипичных барселонских соборов — белого на горе Тибидабо и Саграды Фамилии, все остальные казались ему лишенными жизни и энергии, в отличие от пестрых и цветастых церквей Латинской Америки, но стоило признать, что Нотр-Дам действительно был красив: зажженные свечи, контраст темных арок и ярких витражей, сквозь которые лился солнечный свет, стрельчатые окна погружали его в состояние неопределенного благоговения перед чем-то. Наверное, перед вечностью. - Лу, если бы тебе нужно было выбрать между фразами carpe diem и memento mori, что бы ты выбрала? - спросил он. Она внимательно изучала макеты собора разных веков, он не мог стоять спокойно и вертелся рядом как гиперактивный ребенок. - Мне не нравятся эти варианты, есть еще какие-то? - ответила она, не отрываясь от макетов. - Нет, давай эти. - Потому что ты знаешь только две фразы на латыни? - Ха ха, как смешно, - фыркнул Валерио. - Ну выбери. - Как насчет veni, vidi, vici? Что выберешь ты, можно даже не спрашивать, все очевидно. Знаменитое изречение Цезаря не пришло ему в голову, и Валерио даже удивился сам себе — фраза этого древнеримского диктатора действительно очень подходила Лу. Они походили по собору еще какое-то время, Лукреция останавливалась около каждой таблички, внимательно читала и говорила ему через каждые три минуты «надо же, а ты знал, что... » (он не знал, конечно, и даже не пытался внимательно слушать её), зажгла свечу, бросила монетку в отверстие для пожертвований. Два евро не издали ожидаемого металлического звона, и Валерио усмехнулся: слишком много пожертвований, слишком короткий полет монетки до дна. Когда они вышли на улицу, яркий солнечный свет на мгновение ослепил его — он уже успел забыть, что на улице жаркий летний день, что они не застряли в каком-нибудь 15 веке, полном мрачных предзнаменований и суеверий. Изнутри стены Нотр-Дама казались уходищими в бесконечность, историей, которая никогда не закончится, но стоило немного отойти и посмотреть на все снаружи, и они оказывались муляжом, картонной игрушкой. Когда они перебрались с отрова на другой берег, он сообщил об этом Лу, но она только закатила глаза и сказала, чтобы он перестал так много думать и сфотографировал ее. - Фотографируй сразу как следует, и не заваливай горизонт, - предупредила она. - Иначе будешь переделывать пока руки не отвалятся. - Теперь я наконец-то понял, зачем я тебе здесь понадобился, - тоном приговоренного к наказанию сказал Валерио, хотя и сам собирался попросить её сделать ему пару снимков для инстаграма. - Тебе просто нужен фотограф. Вдоль набережной они пошли к музею Орсе. Это было медленное путешествие — Лукреция постоянно останавливалась около бесчисленных зеленых лавочек вдоль чугунной ограды, меланхоличные продавцы безучастно относились к толпам людей, глазеющих на их незамысловатые товары: плакаты, косящие под винтаж с типичными дизайнерскими изображениями томных и тонких как тростинки манекенщиц в нарядах haute couture, пестрящих именами Ива Сен-Лорана, Коко Шанель, Кристиана Диора и компании, миниатюрные модели машинок, мотоциклов и велосипедов, потрепанные книги в разваливающихся обложках, открытки и прочая ерунда. Ни Лу, ни Валерио на самом деле не интересовало все это барахло — в отличие от многих, они могли позволить себе зайти в настоящий антикварный магазин и купить себе подлинный плакат 1950-х годов, подлинное если не первое, то второе издание «Постороннего» Камю или «Тошноты» Сартра. Валерио был уверен, что Лу не удержится и действительно сделает так, он и сам был не против, слишком сильным было влияние парижского духа. - Такое впечатление, что сейчас из-за угла выйдет какой-нибудь революционер и запоет Марсельезу, - сказал Валерио, наклоняясь к ее уху Лу, пока она, беззастенчиво загибая уголки бумаги, листала альбом с акварельными зарисовками Парижа. - Давай Лу, назови мне главных героев французской революции. - Великой французской революции, - поправила она его. - Лучше ты назови, порази меня своими познаниями. Не зря же ты получил восемь по истории, я просто в шоке, если честно. - Хмм... Наполеон? - предположил он, дразня ее. Лу закатила глаза и вздохнула, в этом вздохе явственно слышалось: ты идиот или притворяешься? - Ладно, ладно, - он засмеялся. - Робеспьер... - Неплохо, уже тянешь на три. Скажи еще пару имен и поставлю тебе свою персональную восьмерку, - Лу перестала листать и уже долго смотрела на одну из акварелей, изображавшую какую-то улочку Парижа. - Хм... Марат? Думаю, мне хватит и шестерки. Лу, ты зависла? Что в этом рисунке такого особенного? - Валерио с интересом смотрел на картинку, не понимая, почему Лукреция выделила именно ее среди обилия почти идентичных акварелей: те же дома, те же вишневые деревья, те же странные, но забавные зеленые переплетения входов в метро в стиле модерн. - Сейчас оценка снизится до нуля, - Лукреция подняла на него укоризненный взгляд. - Ты что не помнишь это место? Валерио вопросительно поднял брови. - Когда мы были маленькие, и я убежала вперед и потерялась на Монмартре, а ты меня нашёл, - пояснила она. - Я сидела на скамейке и передо мной как раз был этот вид на улицу. Художник, наверное, сидел там же, когда рисовал. - Как ты могла бы догадаться, мне некогда было рассматривать виды вокруг. Я был занят тем, сходил с ума от страха в поисках своей глупой младшей сестры в огромной толпе людей и старался не расплакаться. Лукреция засмеялась. - Я была не глупая, это вы с отцом невнимательные и меня потеряли. - Рад, что у тебя такие веселые воспоминания об этом дне, - проворчал Валерио. - Особенно весело было, когда он всыпал мне по первое число за то, что я якобы выпустил твою руку, хотя ты сама вырвалась, отвел в отель и оставил там до вечера. Отельную стену я как раз очень хорошо запомнил. - Точно, прости, - Лу поглядела на него с жалостью и, слегка обняв его, прижалась щекой к его плечу, - я тогда еще принесла тебе целую кучу пирожных вечером, помнишь? И модель ретро-машины, одну из таких, - она кивнула на ряд моделек, расставленных на полке. - Где она теперь, кстати? - Дома в Сантьяго, - сказал Валерио не без гордости. Он любил ее подарки и всегда хранил их, ужасно жалея, если что-то терялось из-за его бесконечных переездов между Америкой и Европой. С другой стороны, если бы он никогда не терял их, то к этому времени все эти вещи просто вытеснили бы его из комнаты. Купив эту картинку, Лу потянула его дальше. Чтобы войти в музей Орсе им пришлось отстоять еще одну очередь, несмотря на заранее оформленные Лу электронные билеты. Они стояли недолго, но солнце палило немилосердно, поэтому Валерио успел сгонять в ближайшую кафешку за мороженым, которое не слишком понравилось Лу — она любила настоящее джелато и при любой возможности кривилась и говорила, что «эта гадость не идет ни в какое сравнение с настоящим джелато», как будто становясь на некоторое время итальянкой, отстаивающей свои национальные скоровища. Лу никогда бы не призналась в этом открыто, но Валерио знал, как она на самом деле обожает отдельные блюда национальной кухни, будь то мексиканская, чилийская или испанская, сам процесс их приготовления. С тех пор как у нее развилась нездоровая обсессия по поводу собственного внешнего вида и веса, Валерио неизменно страдал вместе с ней: в детстве они оба хвостом ходили на Кармен, уламывая ее на разные кулинарные эксперименты, проводили кануны всех светских и католических прздников, обмазанные в муке, сальсе и какао, больше мешая, чем помогая процессу, пробуя из всех мисок и тарелок и получая по рукам, но после Саудовской Аравии Лу сильно изменилась, стала следить за фигурой и отказывалась от всего, что по ее мнению, могло нанести непоправимый ущерб ее талии. Вернее, пыталась отказываться. В музее было прохладно, и они вздохнули в облегчением. Валерио поныл какое-то время просто приличия ради о скуке и толпах, но в итоге все равно ходил за Лу, потому что не мог упустить возможности побесить или повеселить ее своими комментариями о картинах, гобеленах и мебели. На самом деле, ему нравился этот музей. Здание бывшего вокзала было очень красивым, а импрессионисты и постимпрессионисты, на которых Лу побежала смотреть первым делом, импонировали ему. Особенно ему нравились Ван Гог и Гоген. Как можно было не любить Ван Гога с его яркими «вырви глаз» цветами? Гогена с его смазанными формами, перетекающими друг в друга? Разглядывая их картины, Валерио невольно задавался вопросом, какие конкретно вещества употребляли эти люди? Он мог бы поклясться, что под кайфом видел точь-в-точь такое небо, как у Ван Гога — и дневное, и ночное. Они с прошли все залы подряд, задерживаясь у некоторых картин: сначала Лу делала вид, что она принцесса, инкогнито посещающая выставку, держалась очень прямо и манерно, и Валерио мысленно заключил пари с самим собой — сколько она еще продержится? Середина лета — не самое лучшее время для посещения музеев, это всем известно. В детстве отец часто брал их с собой в поездки или отправлял с Кармен «культурно просвещаться», Лу обожала музеи и картинные галереи, а ему ничего не оставалось, кроме как плестись за ней, проклиная судьбу, но в конце концов он втянулся, возмущаясь и жалуясь больше по привычке. Обычно они ездили в тихие сезоны: зимой или поздней осенью. Валерио до сих пор помнил, с каким маниакальным блеском в глазах Лукреция бродила в Ватикане по комнатам, когда-то принадлежавшим семье Борджа, просила поднять ее повыше, чтобы рассмотреть фрески Пинтуриккьо и «найти себя», как она выражалась. Ее разочарованию не было предела, когда она увидела, что у Лукреции на стене золотые волосы, а не каштановые, как у нее самой. Тем не менее, она облизывалась на все золотые кубки, ожерелья и браслеты, а уводить ее из этих комнат пришлось силой, она рыдала и упрашивала отца купить ей Ватикан или хотя бы один маленький браслетик. Имя Пинтуриккьо и слова о том, что он наверняка «неправильно все нарисовал», звучали так часто, что буквально въелись Валерио в мозг. Дойдя до конца этажа, они увидели, что у красной стены туристы сидят прямо на полу, оживленно болтают, едят бутерброды, принесенные с собой или купленные в кафе, пьют воду, некоторые были с блокнотами и карандашами, должно быть, студенты художественных факультетов и студий. Валерио буквально кожей чувствовал, как сильно Лу хотелось сейчас скинуть каблуки и сесть так же, привалиться к стене, не обращая внимания на задравшуюся юбку, вытащить какой-нибудь бутерброд и впиться в него зубами, попутно обсуждая, почему на той картине у чувака был такой смешной нос картошкой, почему Ван Гог был такой упоротый, что все-таки лучше — Орсе или Уффици (хотя как их можно сравнивать!) и какую картину она бы хотела себе домой, если бы могла ее купить. Но вместо всего этого Лу, закусив нижнюю губу, с тоской вздохнула и спустилась на этаж ниже, туда, где находилась экспозиция предметов мебели эпохи модерна. Людей здесь было намного меньше, поэтому Валерио попытался присесть в какое-то кресло, изображая Сальвадора Дали и его усы, которые, строго говоря, не имели к модерну никакого отношения, получил замечание от смотрителя, шепотом предложил Лу украсть симпатичную деревянную шкатулку с вырезанными на ней причудливыми листьями и веселил ее своими не всегда смешными комментариями об одежде и походке всех окружающих, полушепотом говоря на ухо разные глупости. Это был хороший день, просто день, проведенный вместе. За ужином на открытой веранде Валерио смотрел на прохожих, на проезжающих мимо велосипедистов с плетеными корзинками, на сидящих за соседними столиками людей и думал о том, что за всей этой суетой и их странными болезненными ссорами, непониманием и одиночеством, в котором они никогда не признаются, он иногда совсем забывает о том, какой Лу на самом деле хороший друг, его лучший друг — то, с чего все началось, то, что всегда было. Смотрел, как она уплетает бёф бургиньон, отламывая куски от хрустящего свежего багета, и думал, что, к счастью или к сожалению, из-за этого любит её только сильнее. Противоречило ли одно другому, он не знал.