"Однажды, грустный Арлекин, Гуляя ночью вдоль канала, Решил впредь больше не любить - Любовь его лишь убивала. Все эти маски, вся игра, Прыжки, ужимки, фальшь во взгляде. Какая это ерунда, Если внутри нет чувств пожара. Словами громкими клялись В любви и верности, хмелея, Прикосновенья губ, что жгли, По коже шеи все смелее. Принцесса томно улыбалась, Смеясь, кокетливо стеснялась. Наш Арлекин пел о любви... Плевать на все! Хоть мир - гори!"
Девушка всё это время ёрзала на месте, ожидая отзыв, а я вчитывался в строки, пытаясь уже понять, что она хотела мне сказать этим стихотворением. - Мсье Веллер, с вами все хорошо? - не дождавшись от меня ответа, забеспокоилась Катерин. - Он чудесен! - улыбаясь, я свернул лист, дабы вернуть, но она, выставив ладонь, отрицательно помахала. - Я хочу, чтобы этот стих был у вас, - она склонила голову, и ее, словно горящие от солнечных лучей рыжеватые волосы, спали на лицо, она подняла глаза и добро улыбнулась. - А что касается концовки, - она хихикнула. - Мало ли, что за мысли могут быть в девичьей голове, ведь это просто строки, а как прожить жизни и какую жизнь - уже выбор каждого. В этот же день я сходил в город и купил почтовых голубей. Идя в сторону церковной школы и неся их в клетке, я напевал песенку из вчерашней оперы. Настроение было приподнятое, погода - чуть пасмурной, но не жаркой. Жак прочно засел у меня в голове. Я чуть ли не вскрикивал, ликуя от радости, когда представлял, как ко мне будет прилетать одна из почтовых пташек, а там будет письмо. Не важно о чем, главное - от него. - Регард! - окликнули меня со спины, заставив обернуться. Ко мне шел Андрес, распахнув объятия он широко улыбался. Еще с незапамятных времен, его семья мигрировала из Португалии и обосновалась во Франции. В Париж парень приехал работать и заниматься ремесленными делами. Мебель, которую он изготавливал, пользовалась популярностью и приносила неплохой доход. С Андресом я познакомился в одном из трактиров города. Мне нужен был собеседник, а ему - просто скоротать время. Мы тогда очень сильно напились и переспали, но на этом все и закончилось. Мы предпочли не вспоминать больше о произошедшем, но порой я замечал на себе его заинтересованный взгляд, да и я сам частенько подумывал о том, чтобы повторить произошедшее. Но все же, о нем ходили разные слухи, и основания не верить им, как и не верить, тоже не было. С одной стороны, он - неплохой парень, но от него нужно было держаться подальше, чтобы сохранить репутацию. - Приветствую! - я обнялся с ним и пожал ему руку. - Ты что здесь делаешь? - Андрес! - окликнул его до боли мне знакомый голос. Позади, выйдя из здания театра, стоял Энрике. От удивления я даже потерял дар речи. Они не были знакомы раньше, и я рассказывал Андресу о том, как потерял Энрике. Но зная Андреса, и то, что он никогда не встречается просто так с красивыми парнями, можно было догадаться, что было или следует у них дальше. Энрике заметил меня и вздрогнул, а потом подошел к нам и поздоровавшись со мной, приобнял Андреса. Тот знал, что за отношения связывали меня и ним, и сейчас, стоя между двух огней, португалец начинал паниковать. Об этом говорил его бегающий взгляд, выступивший на лбу пот и дергающиеся губы, которые он то сжимал, то кусал, глупо улыбаясь. - Мы ходили в театр, - Энрике махнул программками перед моим носом. - Очень интересный спектакль, советую сходить на него со своим крысенком, - он усмехнулся и, толкнув Андреса, дал понять, что им пора идти. Счастье этих двоих в том, что улица оказалась на удивление пустая. В наше время содомия каралась законом, и все это знали. Приходилось скрываться, ибо пойманному грозила тюрьма, заточение в церкви или вообще - казнь. Смех вызывало то, что Энрике осмелел только сейчас и при таких условиях. Зная его, при других обстоятельствах он был бы смирным. В другое время и я бы устроил скандал, и им обоим не поздоровилось. Но сейчас понимал, что это ничто иное, как спектакль одного актера. Он откуда-то узнал, что я был с Жаком в опере, а посему, решил взять с собой кого-то, дабы показать мне, что не сидит на месте. И он выбрал того, от которого мне будет больше всего больней. Попытка вывести меня на злость, чтобы потешить свое превосходство. - Как это смешно, - бросил им в спину. - Огрызок и портовая путана нашли друг друга! Мои поздравления! От моих слов Андрес даже замер, ведь о нем не раз ходили слухи, исходя из его предпочтений и характера. А как зашипел Энрике, наверняка было слышно на весь Париж. Лучше всего было ничего не говорить им, но это был бы не я, промолчав. Мне в спину доносились какие-то выкрики, но их уже не слышал. Было уже все равно... Вот только, что сердце мое кололо и болью отдавалось в груди, и я никому не скажу и никто об этом не узнает. Но Энрике знает, куда бить и какие у меня слабые места. Я не дошел, а практически добежал до Школы. Там, стоя под большим деревом, я наблюдал, как Жак что-то объяснял девочке, указывая пальцем в книгу. Все же, пусть ему и не нравилась его работа, но он ее отлично выполнял. Так, смотря на работу молодого человека, я дождался пока закончился урок. Жак сразу же заметил меня и, подойдя, обратил внимание на две клетки в руках. - Мы будем запускать птиц в небо? - немного усмехнувшись спросил он. - Это почтовые голуби, - немного растерявшись, я протянул ему клетку с птицей. - Поскольку, ты мой подопечный, хочется, чтобы ты мог обращаться ко мне по любому вопросу, а голубиная почта очень для этого удобна. - А гонцы уже не в моде? - улыбнулся он, и я заметил странные в нем перемены, а потом вспомнился поцелуй. - Это надежней, - отдав ему клетку, поторопился уйти, от того, что не мог себя сдерживать. Снова хотелось прикоснуться губами к нему. Только недавно я встретил Энрике, разозлился, а сейчас мечтал о парне, что стоял предо мной. - Спасибо, - донеслось мне в след. Я сбежал. Как шкодный мальчишка. Меня переполняли множество эмоций, и от некоторых хотелось избавиться, ведь если я дам им волю, то утону в этом вихре чувств и мыслей."Но счастье длится, жаль, не вечно, Принцессам, как мы знаем, нужен принц. Уехав с ним из Королевства, "Любовь" забыла в тот же миг. Наш Арлекин был зол, был грустен, Скучал по ней, не знав покой. Но дни текли, что речка в русле. Забыть бы все, унять бы боль."
Домой я вернулся поздно вечером, пьяный и уставший. Все стало еще сложней, чем было. Я ревновал Энрике и хотел быть с Жаком. Вечер я провел с моими друзьями Томом и Фаустом. Жаловался, хвастался им и просто наблюдал за ними. Они уже давно были вместе и жили душа в душу. Не стану скрывать, что завидовал им, но и был рад за них очень. В наше нелегкое время состоять в таких непростых отношениях - опасно, но они еще раз доказывали мне, что любовь побеждает все. Но даже вино и хорошая компания не смогли погасить пыл обиды и неопределенности. "Человек на перекрестке" - как же я раньше не догадался, что это означает мои метания в поисках правильного пути. Жак или Энрике. Этот черт сделал свое дело и действительно смог меня зацепить, и эта рана ещё долго будет заживать. А что же я... Поддался на все это и проиграл в какой-то невообразимой игре. В голове возникали разные картины мести им обоим. Гнев овладевал мной, но не давали сорваться в него мысли о Жаке. "Одна дорога погибель, другая - счастье". Мысли роились в голове, превращаясь в какую-то какофонию. Я придумал себе много сюжетов жизни с Энрике, и сейчас они просто горели внутри моей души, подобно запрещенной литературе. Я уже успел придумать себе много чего с Жаком, но и это пока что были только сказки. Сжечь бы все, да рукописи не горят, особенно, когда написаны они пером души. Голова болела от похмелья, а солнце слепило глаза. Я не помнил, как вчера уснул, но вокруг меня валялись много разорванных листов со стихами, которые когда-то я посвящал Энрике. А на столе лежали стихи, написанные Жаку. На подоконнике курлыкал мой голубь, и, умывшись, я насыпал ему зерна, как вдруг увидел, что птица сидит не одна, а с еще одной, и у нее на лапке, перевязанное бирюзовой ленточкой, письмо. - Жак! Это же его голубь! - радостно вскрикнул я и, распахнув окно, взял в руки птицу. "Мсье Веллер, прошу не принимать близко к сердцу мои высказывания в ваш адрес. Я рад знакомству с вами и очень жду нашей следующей встречи. Жак." Моей радости не было предела. Прижав лист к груди, пританцовывая, я кружился по комнате, задрав голову, пока не столкнулся с кроватью и не упал на неё. "Можете не волноваться, я придумал развлечения к нашей встрече и тоже ее жду!" Повязав письмо, отпустил птицу, и та, взметнувшись вверх, размахивая красивыми крыльями, полетела над крышами. Я смотрел ей в след и понимал, что уже совсем скоро, подобно птицам мы снова встретимся.II
Он шел и думал, что любовь Жестока с ним, несправедлива. И нет хороших больше слов... Но тень увидел на перилах... Пьеро сидел возле причала, Смотря на воду в тишине. И отраженье задрожало От капель слез, тонувших в ней. "О, где же ты, моя Мальвина, Твоих не вижу глаз опять, Пропала ты, моя богиня, Оставила меня сейчас. Не слышу шелест крыльев больше, Что помогали мне летать. Любовь кружила в небе, точно! Я мог там жить, я мог дышать! Ах, бедная моя Мальвина, Твои слова, что прутья розг На коже четко, и как рана - Шипов колючих след от роз." Пьеро вздохнул так тяжко, грустно, Ресницами на миг коснувшись щек. Он понял вдруг, как в сердце пусто. "О, где же ты, моя любовь?.."
Переминаясь с ноги на ногу, ожидая Жака, я не мог сдерживать улыбку. Ведь я все придумал. Это безумие, это страшно, но я хотел признаться парню, что влюблен в него. Это было гораздо лучше, чем попросту надумывать, глупо мечтать и питать надежды. Я скажу правду и узнаю правду. Оттягивать момент - смерти подобен. Наши письма стали частыми. Каждый раз я ждал голубя на окне, приготовив воду и зерно, чтобы напоить и накормить посланника. По письмам я узнавал Жака. Он раскрывался мне, начал доверять, и все это имело теплые ноты, как будто мы знакомы уже очень давно или были родственными душами. Сена, потом ресторан и опера. Местные расхваливали приехавшую в город постановку. Так почему бы не сходить на нее. Не смотря на то, что Жак, как всегда был уставший, выглядел он не менее привлекательно. Видно, он был смущен, ведь в письмах мы поднимали не только литературные темы, но и личные. Делились секретами. Давно подметил: Жак в письмах и Жак при живом общении - совсем разные. Между нами все еще была пропасть, не позволяющая ему мне довериться в открытую. И я очень боялся, чтобы она не стала еще больше, когда признаюсь в чувствах. Погода была пасмурная и ветреная, но мы пошли на берег Сены. Жаку понравилась река и вид заходящего солнца. А я представлял, как любуюсь им, когда он сидит, освещенный красноватыми лучами последних бликов. Как ветер будет играть в его волосах. Если признаваться, то только там. Сидя на берегу, мы обсуждали литературу, поэзию и искусство. Обсуждали современные формы обучения и перспективы молодых учителей. Мне было очень любопытно, будет ли Жак продолжать обучать детей по окончании академии. Было интересно все. Ведь не известно, может быть он возненавидит меня, когда узнает о грешной моей любви к нему. Хотелось как можно дольше сохранить легкость разговоров и запомнить все до мелочей, если этого потом не станет. "Над шрамом шутит тот, кто не был ранен". Когда зашла речь о Шекспире, я вспомнил отрывок из "Ромео и Джульетта", который идеально подходил к началу признания. Парень смотрел на меня, слушая строки, а мое сердце билось все быстрей и быстрей, по мере окончания отрывка, за которым следует само признание. "Ах. Если бы я был ее перчаткой, чтобы коснуться мне ее щеки." Действительно. Хотелось прикоснуться к его коже, провести по ней пальцами, ощутить ее бархатистость и тепло. Жак отвернул лицо к закату и я, затаив дыхание, все же признался в чувствах. - Я еще пока не знаю, во что это выльется, но знаю то, что счастлив, когда рядом с тобой и очень хочу делать и тебя счастливым рядом со мной. Закончив признание, я боялся дышать. Слова дались очень легко, я говорил непринужденно, голос не дрожал. Главное теперь - чтобы Жак правильно меня понял и не посчитал это какой-то шуткой и не счел за несерьезность. - Я это замечал, но счел ошибочно полагать так, - наконец-то он заговорил. - Даже не знаю, что и сказать. Его голос был слегка удивленным, но ровным и спокойным. - В любом случае, - продолжил я, ибо был готов ко всему, но не к тому, что получится и чего совсем не ожидал: почти отсутствию какой-либо реакции. И подобное завело меня в тупик. - Это только мои чувства к тебе, и я ни в коем случае не стану настаивать или еще что... Просто хочу, чтобы ты знал о них. Я подошел к берегу и закурил. Сильно много эмоций за один раз столкнулись с отсутствием их у Жака. О чем он думал - я не знал. Но самое главное - что не произошло катастрофы. Пока я стоял, полный рассуждений, не услышал, как ко мне подкрались сзади. Слабый, но неожиданный тычок в спину, и вот я уже лечу с берега в воду, но, успев развернуться, хватаю Жака за руку, и вот мы уже оба в воде. Смеемся, грязные, перемазанные тиной, что у берега, волны несут на себе пыль, листья, останки сбрасываемых в реку отходов, а мы смеемся в этом болоте. Громыхает гром, и скоро на город обрушится дождь, а мы и без того уже мокрые. Отжав одежду, мы пошли ко мне домой. Необходимо было отмыться, просушиться, переодеться. А потом нас ждала опера. В таком виде, дурно пахнущих, нас бы точно не впустили. Главное сейчас - не испугать Катерин нашим видом. Хотя, она уже привыкла меня видеть разным. Даже спящим в ее клумбе. - До оперы еще есть время. Можем отдохнуть! - после того, как мы отмылись и поели, я откинулся на кровать. Недолго думая, Жак сделал тоже самое. Он был рядом со мной, и мое сердце забилось сильней. Я повернулся к нему и столкнулся с его взглядом. Перехватило дыхание, а в горле моментально пересохло. Мы лежали молча, но меня постоянно подмывало сказать что-то. При этом было страшно: вдруг этот момент испортится лишними словами. Осмелев, я согнул руку и коснулся его волос. Взял прядь, провел по ней пальцами. Провел по плечам, ключице, до руки и положил свою ладонь поверх его ладони. Жак не отдернул руку и не протестовал. Так мы лежали какое-то время, пока он не приподнялся и, немного развернувшись, не лег на мою грудь. Земля перестала вращаться, и время для меня остановилось. Казалось, что от шока даже сердце перестало биться, хотя оно-то билось так сильно, что билось больно о ребра. Можно только услышать в комнате его стук. И сейчас Жак слышал, как оно бешено колотилось в моей груди...