Шестьдесят второе лето

Утро начинается не с кофе, а с криков Онегина о том, что пора поднять свою задницу. В очень грубой форме. И Ленский действительно не понимал, какого чёрта с него сдёрнули одеяло, и что Онегин тут вообще делает. Первая мысль была – покрыть матом нежданного гостя, однако дальше фраз «Какого чёрта ты тут забыл» и «Не пойти ли тебе в баню» не зашло. — Вообще-то, я и не собирался к тебе заходить, меня просто Любовь Николаевна попросила разбудить тебя, – спокойно отвечает Женька, будто ничего необычного не происходит. Раздражаясь ещё больше, Ленский кидает в него подушкой. — Что ты вообще делаешь в моём доме?! Онегин ловит подушку и отбрасывает на край кровати. — Бабушка попросила принести молоко и пригласить на чашечку чая вечером тебя с Любовью Николаевной, – невозмутимо отвечает он. Вова наконец садится на кровать и трёт глаза, чтобы хоть немного убрать дремоту. И сидит, пялит в одну точку, совершенно забыв про гостя. — Эй, - коротко окликает его Женя, и тот послушно поднимает свой взгляд к нему, – С приездом, что ли. — Ага, спасибо, – совсем сухо отвечает Вова, ожидая очередного подкола в свой адрес. Но Онегин молчит и смотрит как-то выжидающе, – Ну и где твои шуточки? Взгляд меняется сначала на смятение, а позже появляется смешинка. — Нет, дорогуша, утром без этого. Лежачих не бью. У Ленского совершенно не было желания спрашивать, с чего такая доброта – мало ли, передумает. Пусть и было интересно. Возможно, просто настроение не то, или это затишье перед бурей. Вот совсем он не ожидал такой встречи с «давним другом». Нет, конечно, это было не особо приятно, но в разы лучше подзатыльников, надменных взглядов и насмешек. Прогнав из комнаты Онегина, Вова поспешил переодеться. Пусть и спать в старой растянутой (она буквально соскальзывала с плеч) футболке было удобно, но снимать – одно мучение. Ленский успел запутаться в ткани, зацепиться заусенцем о торчащее кольцо нити (а это, попрошу, чертовски больно). Ну, вот, на каждый хороший момент должен быть один откровенно дерьмовый. Наконец справившись с одеждой, Вова спустился вниз. Бабушка встретила его в кухонном фартуке с лопаткой в руке. Сегодня на завтрак блинчики. А Женя уже сидит за столом и с ехидным выражением лица уминает чёрт знает какой по счёту блин. Вова недоверчиво щурится и смотрит прямо в глаза нахалу. А тот смотрит в ответ, и с лица ухмылка не сползает. Вот сволочь. — Там первая клубника появилась, пойдите с Женей соберите, и я пирог к вечеру сделаю, – просит Любовь, усаживаясь к мальчикам за стол. Лицо Онегина в этот момент нужно было видеть – дьявольская улыбка. Жуть да и только. И ведь не возразишь бабушке. Ленский глубоко вздыхает, стараясь скрыть видимое отчаяние. Хорошо, он сможет это вытерпеть, он постарается сам не провоцировать Женю. Когда они расправились с завтраком, время приблизилось к часу дня. Жара пусть была и несильная, однако волосы в хвост собрать пришлось. Пройдя к грядкам с клубникой, Вова сразу же заприметил парочку крупных ягод, что были видны из-за листьев, а Онегин ходил осматривал грядки со всех сторон. Ленский нагнулся и сорвал первые две ягоды, кинув их в ведро. Женя тем временем набрал в руки горстку мелких ягод. Подойдя к Вове, Онегин тыкнул его в бок локтём, дабы тот подал ведро, ибо у него самого руки заняты. Ленский, даже не смотря на него, пододвинул ногой ведро. По такой схеме они и собрали оставшуюся клубнику. Они почти не разговаривали, лишь перекинулись парой фраз о девяти месяцах в городе. Ах, ну и конечно, куча насмешек со стороны Женьки. К их приходу Любовь Николаевна уже подготовила тесто, и оставалось только добавить ягоду да поставить в духовку. Женю отпустили, а Вову оставили мыть посуду. Время в ожидании пирога Ленские провели за разговорами, а когда настало время украшать пирог, они знатно испачкались: на лице были взбитые сливки и красные пятна клубники, а на одеже – сахарная пудра и шоколадная стружка. К вечеру чаепития пришлось навести на себе порядок. Любовь Николаевна надела своё зелёное платье с длинными рукавами и золотое ожерелье, а Владимир – тёмные джинсовые шорты по колено и рубашку с коротким рукавом в цветочный узор. Хотел было оставить хвост, однако бабушка заставила оставить волосы распущенными, мол, так элегантнее. Так они двинулись к дому Онегиных. На часах было семь вечера, начало темнеть. Когда они подошли к дому, Ленский сразу заприметил на одном из перил веранды пепельницу. Неужели Елизавета Михайловна курила? Да нет, как же? – восемьдесят же скоро. Возможно, её муж, Василий. Почему-то Вова совсем исключал вариант, в котором курил Онегин младший. Дом встретил их душистым запахом пряностей. Настроение как-то улучшилось, сделалось спокойнее, ибо атмосфера в их доме показалась уютной. Мысли о том, что целый вечер придется провести в компании с Женей, ушли на второй план. «Вдох – не сдох» – повторял себе Ленский, заходя вместе с бабушкой в гостиную, где их ждали Онегины. Елизавета Михайловна сразу же встала и пустила в свои объятия паренька. На ней была накрахмаленная рубашка с расшитым передником, юбка бордовая, в пол, а, несмотря на преклонный возраст, обыкновенно густые и шелковистые волосы заплетены в аккуратную косу. Бабушка часто говорила Вове, что завидовала по-белому своей подруге из-за волос – у неё самой пряди быстро стали седеть. Так, они сели за стол. В центр поставили пирог с клубникой, по бокам стояли две вазочки – в одной зефир, в другой конфеты, и у каждого по чашке с тарелкой и вилкой. Чайник Онегина принесла чуть позже и разлила чай, разнося вокруг принятый запах трав. В основном разговаривали старушки, а парни иногда поддакивали, когда нужно. Говорили они то о внуках, то об их родителях, огороде, или вовсе ситуации в стране. Поначалу Ленский пытался сидеть с ровной спиной и кое-как вникать в разговор, но позже уже скучающе осматривал комнату, иногда поглядывая на Женю, который, к слову, тоже к тому времени заскучал. Да он, собственно, с самого начала явно показывал своё безразличие. — На перекур, ба, – коротко бросает Онегин, вставая из-за стола под возмущённый взгляд Елизаветы. Любовь улыбается в чашку, видя, как покрывается красными пятнами лицо подруги. — Евгений! – кричит она внуку в спину, но тот уже давно скрылся за дверями и стоит в беседке. Старушку совсем злила пагубная привычка внука и появление пепельницы в некогда абсолютно чистой беседке, где ещё в прошлом году и намёка не было на противный пепел. Её же муж нейтрально относился к этому и иногда сам покупал ему пачку сигарет. Родители же не знали, пусть Елизавета и грозилась рассказать им всё – тут уж Василий Иванович постарался, уговорил таки (та, правда, долго пыталась доказать, что ни к чему хорошему это не приведёт и даже повышала голос, но в конце концов, назвав своего мужа «старым хреном», она отстала). Вова же видит, что это его шанс смыться хотя бы на пару минут, и тоже встаёт, шепча разборчивое «проветриться». Его бабушка с улыбкой качает головой, а Елизавета вздыхает. — Что с них взять? – с досадой говорит она и возвращается к разговору о поправках в Конституцию. Улица встречает Ленского морозным воздухом, от чего руки быстро покрываются мурашками. Уже темно, на веранде горит маленький уличный фонарь, и это создаёт умиротворённую обстановку – Вове, романтику до мозга костей, понравилось бы, будь он здесь в одиночестве, с милой дамой или, на крайний случай, хорошим другом. Но никак не с курящим Онегиным. Честно, он ненавидел запах табака, да и вообще запах жжёного. Женя не сразу замечает присутствие Ленского, от того и дёргается, когда тот подходит к нему. И подаёт голос: — С каких пор ты куришь? Ни разу не видел тебя с сигаретой. Онегин неопределённо пожимает плечами, всё ещё держа в зубах сигарету, но всё-таки вспомнив, отвечает. — С прошлого августа. Ты раньше уехал, ещё в июле, – хрипом отвечает он, кашлянув пару раз, – А ты-то что, тоже на перекур вышел? Имей ввиду, свои сигареты я тебе не дам. Вова не понимает, с чего вообще он решил, что он будет брать его сигареты, да и вообще, что он курящий. Но нет же, как был жмотом, так им и остался. — А я и не курю, – с лёгкой раздражённостью бросает Ленский, спиной становясь к перилам и опираясь локтями о них, рядом с Женей. Онегин сначала издаёт смешок, а позже и вовсе в открытую смеётся. Вова ну совсем не понимал, что тут такого смешного. Сигареты – не гордость и не показатель того, что ты повзрослел, и никогда не являлись чем-то подобным. Отнюдь. Но даже так это сильно бьёт по его гордости. — Вот же девственник, - всё ещё смеётся Женя и протягивает руку к волосам Вовы, пропуская завившиеся пряди сквозь пальцы, – Всё больше и больше под девчонку косишь. Интересно, к тебе ещё мужчины не подходили, не пытались подкатить, путая с особью женского пола? Слушая это, мальчишка закипает всё больше и больше. Во нахал же! Сволочь, скотина и придурок. А сколько таких нелестных слов хочется сказать прямо сейчас ему в лицо, но Вова только бьёт по руке и достаточно громко отвечает: — Да пошёл ты. Так и заканчивается их недолгий разговор – старушки зовут их обратно прощаться и по домам. Вернее, домой пойдут только Ленские, а Онегины останутся разбирать посуду. Женя тушит сигарету и бросает окурок в пепельницу, а Вова поправляет волосы. Прощаясь, они не говорят друг другу ни слова, лишь переглядываются. Онегин смотрит хищно, Ленский смотрит раздражённо. И оба уверены – они ещё успеют испортить друг другу это лето, но у каждого почему-то должны статься смешанные чувства. Дома уже, в кровати, Вова не может отделаться от воспоминаний сегодняшнего вечера, короткого разговора на веранде. И такое липкое чувство, что вот это всё: неприязнь, желание насолить, мерзость – всё это ненадолго, будто непременно будет по-другому. Но и от чувства, что это лето можно испортить, он тоже не может отделаться. Все эти мысли не дают спать и нормально соображать, поэтому только в два ночи Ленскому удаётся вырвать у раздумий несколько часов сна. Вот так закончился третий день лета. На то, чтобы изменить жизнь, отношения и испортить кому-то лето, осталось восемьдесят девять дней.