Осколки души

София.

С попытки шестой или даже седьмой, мои дрожащие пальцы рук всё-таки попали ключом в замочную скважину. Путь на такси от больницы до дома не отпечатался в памяти от слова «совсем». В голове лишь отчаянно пульсировала устрашающая мысль, что мы вновь оказались в проигрыше. Мы – это папа и я. Не помогает родителю и это лечение. А ведь я возлагала на Сочи большие надежды… Мне уже чуть за тридцать, а я не могу никак смириться с тем, что мир полон несправедливости. Вроде на подсознательном уровне знаешь, что чудес не бывает, а сердце отчаянно верит в них [чудеса]. Вопреки всему верит… Едва волоча ватные ноги, оказываюсь в своей комнате. Снимаю вязаный кардиган, кладу на небольшой журнальный столик сумочку. Слёзы подступают к глазам с новой силой, а воспоминания, будто бы решив добить меня окончательно, «услужливо» подкидывают картинки из относительно недавнего прошлого. … Мы с папой на кухне. В нашей «родной» питерской квартире. Пьём ароматный фруктовый чай, кушаем домашний черничный пирог, болтаем о всякой всячине. Уже известно, что родитель болен, но руки у нас не опущены. В тот момент я была убеждена, что оптимальное лечение для папы будет подобрано, и спустя какое-то время, всё обязательно вернётся на свои прежние места. - Соня, – неожиданно лицо родителя становится донельзя серьёзным, хотя ещё полминуты назад, мы смеялись, предварительно вспомнив какую-то забавную историю прошлого. – Ты совсем уже взрослая и мудрая девочка… - Пап! – машу с полуулыбкой рукой, тем самым выражая свой протест неким сантиментам и чрезмерным нежностям, при которых чувствую себя несколько неловко. Да и вообще, разве можно меня назвать мудрой, учитывая всю ту канитель и трясину, в которой мне довелось погрязнуть и побывать почти четыре года назад?.. - Ну, не отмахивайся, не отмахивайся… Это же читая правда. Ты знаешь, что я человек на комплименты скупой. - Но… Тогда так: мне есть в кого такой быть, – проговариваю слова через уместные паузы, дабы сделать акцент на смысле, что я искренне вложила в эту незамысловатую фразу. - Если только в маму, – отец расплывается в лукавой улыбке. – Чем ты становишься старше, тем больше в тебе раскрывается именно внутренней красоты. Да и внешне ты тоже похожа на неё: глаза, мимика, светлые волосы… - Но зато от тебя я унаследовала собранность, дисциплину и перфекционизм. - С течением лет начинаешь понимать, что это далеко не самое важное. Сейчас я бы отдал многое, чтобы опоздать на работу из-за того, что мы с твоей мамой решили бы неторопливо прогуляться по парку и покормить голубей. Почему-то она [мама] всегда любила прогулки именно в первой половине дня. Говорила, что на улице дышать в это время можно свободно, что нет суеты и людей совсем мало… - Скучаешь по ней? – я слегка притупила глаза, ибо некогда безмятежный и несколько расслабляющий настрой улетучился в одно мгновение, уступая место грусти и пониманию того, что в этом мире многое несправедливо. - Конечно, хоть и знаю, что твоя мама этого бы не одобрила, – родитель невесомо кивнул. – Возможно, ты уже этого не помнишь, но она всегда говорила, что, несмотря ни на что, нужно всегда смотреть вперёд и дышать свободно. Я хочу, чтобы ты запомнила эту фразу. - Но я и так её помню, пап. И маму я помню. Каждый день… - Просто запомни ещё и то, что я и мама всегда с тобой будем рядом. Даже если и не в прямом смысле – не здесь. Почему-то тогда я не предала этим словам папы большого значения. А сейчас, в этот хмурый, несмотря на яркое солнце на улице день, мне стал досконально понятен смысл той фразы. Но я не хочу чувствовать и знать! Я хочу слышать, ежедневно, ласковый папин голос и иметь возможность его обнимать. - Соня?.. – проходит какое-то время, и мой слух резко пронзает характерный скрип двери. – Вы рано сегодня. Как Ян Вячеславович?.. Джекович присаживается со мной рядом, тем самым заставляя переместиться меня чуть в сторону – не хочу и не могу (даже чисто в физическом плане, для меня это сложно) находиться с ним рядом в нескольких сантиметрах. Протяжённо вздыхаю, тесно переплетая между собой пальцы рук. - Плохо, – голос, ожидаемо, дрогнул. – Случился рецидив. Папу оставили в больнице. - Мне жаль, – Михаил приподнял руку, намереваясь меня обнять, но в решающий миг, видимо понял, что это лишнее. Лишь только пронзительно посмотрел на меня с явным сочувствием, и это был тот редкий момент, когда на его лице действительно читалась неподдельная искренность. – Я надеюсь, что всё обойдётся… Ты… Если что нужно, ты только скажи. - Ничего не нужно, – подавленно сглотнув, я проверила свой мобильный на наличие пропущенных вызовов. – В больнице квалифицированные врачи и они делают всё, что требуется. - Ну, это же хорошо. Будем верить в лучшее… - Да… Только, – я несмело подняла на собеседник голову. – Миш, извини, но я хочу сейчас побыть одна. - Хорошо. Я только лишь уточнить хотел. Прошло уже порядком времени с нашего разговора и… Что ты решила?.. - Какого разговора? – мой разум, будучи затуманенным, действительно сразу не определил, что именно Джекович имеет ввиду. - Я про усыновление. Удар, что в переносном смысле был ощутим телом с макушки до пят. С того диалога прошло несколько месяцев, за которые мы отдалились друг от друга уже окончательно. У меня тяжело болен отец и сегодня у него случился острый приступ. Я сама страдаю от ОКР, но самое главное – я никогда себя не видела и не представляла матерью. Я вообще, в жизни, стараюсь никоим образом не контактировать с детьми, ибо от меня это всё чуждо. Но… «Горбатого» действительно, видимо, лишь могила может исправить. Только Джекович способен на то, что он делает и говорит здесь и сейчас. - Мне жаль, что ты не в состоянии понять такие простые истины, – с горькой усмешкой ответила я темнокожему интригану, и целенаправленно скрылась за дверью ванной комнаты. Весь остаток этого суетливого серого дня, мои мысли были заняты, исключительно, папой.