***
Слух о прибытии корабля атлантов с дарами в честь моего дня рождения наделал больше шума, чем мне хотелось бы, поэтому и решаю, что лучше проигнорировать прибытие их кораблей, свалив всё на занятость подготовкой к празднику. Всё-таки, у меня сразу два праздника: и день рождения, и свадьба. Поэтому первым делом иду к Элеонору, терпя жабоподобного слугу Юнгина, который следует за мной почти целый месяц, пока он сам занят своими делами. Тропа, окружённая яблонями, быстро заканчивается, выводя нас к пшеничным полям. За полями же расположены небольшие домики пастушьих семей, но мне нужны те, что спрятались за завесой яблонь да вишни. Своего друга нахожу без проблем, ведь он единственный в нашем поселении имеет светлые волосы. Я бы даже сказал — белоснежные. Если бы не зелёные глаза, то взрослые точно спутали бы его с кем-то нечеловеческим. Молча беру его за руку, вцепившись в коричневую накидку с широким рукавом, и веду прочь. Мы ещё вчера договорились пойти к семье цветочников, а потому сразу бежим туда. — Так сильно не хочешь видеть Мирона? — спрашивает он, стараясь поспеть за моим шагом. — Мы только-только помирились. Не хочу из-за него портить отношения с Юном. — Знаешь, бабушка разрешила пересидеть у неё эту неделю. Дом, сам знаешь, небольшой, но всё же лучше, чем ничего. Только эти слова останавливают меня от быстрого шага. Резко затормозив, останавливаюсь на месте. Светлая макушка мягко ударяется в моё плечо. Не даю Элеонору отступить от меня хотя бы на шаг, хватаю в охапку. — Спасибо. — Это правда важно для меня, ведь в родительском доме остановятся омеги Атлантиды. Они — презент на мою свадьбу, будут танцевать и петь после того, как Юн возьмёт меня. И я уверен, Мирон будет контролировать их репетиции, а значит, будет нашим гостем. — Да за что? Тебе придётся взять свои подушки и мех. Боюсь, мои и бабушкины слишком тонки для того, к чему ты привык. Да и наш дом холодный. — Да мне и голая центральная печь подойдёт. Лишь бы не злить Юна. — Всё же сам отрываюсь от друга, но лишь по одной причине: — Передай Юну, что до дня церемонии буду ночевать у друга. — Хорошо. — Жабоподобный парень тут же достаёт откуда-то из внутренних карманов склянку. В ней плавают живые лягушки, и одну из них он отпускает на волю, что-то проквакав на своём. Если до этого настроение было чуть унылым, то теперь, взяв Элеонора под руку, иду в приподнятом настроении. До самой лавки семьи цветочников доходим быстро. Да и они расположены на самом видном месте рыночной улицы. Впрочем, есть ещё одна отличительная черта, благодаря которой можно найти их дом с прилавком. Это два дерева, проросшие через их дом: яблоня и сиринга*. В период цветения их запах перебивает даже вкусности из мясной лавки, а иногда вызывает и головную боль. Бойкий старичок встречает нас с улыбкой. Готовые свадебные венки с белыми лентами и белой сирингой говорят о том, что он ждал нас именно сегодня, как и его пожилой супруг, доплетая очередной свадебный венок. Мимолётно здороваемся и тут же принимаемся осматривать венки. Не стесняюсь примерять один за другим, то и дело крутясь перед Элеонором. — Ну как? — Сегодня я нарядился не в белые одежды, как положено, а в обычные. Слишком уж соскучился по простой одежде. Да и белый на цветном смотрится лучше, чем белый на белом. Одежду взял у сестры Фиалки. Голубая туника подпоясана светло-синим поясом, а поверх накинута светло-зелёная безрукавка, чей подол чуть ниже колен. А ещё мне кажется, что в такой одежде Мирон меня не узнает, если вдруг будет проходить мимо. Вместо ответа Элеонор бледнеет, закрывая рот руками. Цветочник тоже замирает, роняя зеркало на жесткую землю. Осколки разлетаются в разные стороны. В одном из них вижу за собой чужую фигуру, облачённую в алый плащ, чьи складки скреплены на плечах золотыми треугольниками. Облегающая одежда закрывает большую часть тела, особенно ноги. Майка телесного цвета закрывает лишь грудную часть, оставляя всё остальное нагим. Нечто, похожее на двойную юбку, состоящую из внутренней — цвета светлой охры — и внешней — белой. Я бы даже сказал, что внешний слой сделан из короткошёрстной шкуры, но не спешу проверить свою догадку. — Прошлый был лучше. Лента отливает под твой цвет глаз, — звучит чужой голос прямо у уха, отчего у меня идут мурашки. — Мирон? — Отпрыгиваю в сторону, но не ухожу от его рук. — Тимиэль! — Альфа подхватывает меня и крутит в объятиях вокруг своей оси, делая вид, будто никого нет рядом, а мы — давние друзья, как минимум. Венок, ожидаемо, слетает с моей головы. — Да как ты смеешь, змеёныш!!! — квакает слуга Юнгина, видя, как лапают его будущего господина. Но Мирона это даже не задевает, он лишь ехидно улыбается. Элеонор же ничего не говорит, но опасливо обводит глазами жителей, ища спасения у них. Но никто не подходит, вокруг такие же омеги да беты. — Тимиэль, ты будешь моим младшим супругом в это полнолуние? — Мирон радостный, а я искренне не понимаю, когда мог дать ему повод, чтобы тот мог подумать о таком. — Конечно нет! Отпустите меня на землю! — Второй раз даю ему отказ, но в этот раз перед всеми. Понимаю, что могу обидеть его такими резкими словами, но тут слуга Юна, мало ли что тот исковеркает и передаст. Меня всё же опускают на землю, но не отпускают, схватив за кисти рук. Сейчас, в столь неуютной атмосфере, его руки кажутся ещё больше, чем в прошлый раз. У него крепкая хватка, даже жаб не в силах вырвать мои руки из рук Мирона. — О! И правда нашёл. Да у тебя нюх, как у ищейки! — Некто выходит из-за спины Мирона, с интересом наблюдая за всеми нами. Но его янтарные глаза по-орлиному вцепились в моего друга. — Раз меня никто не представляет, то представлюсь сам. Эван Ренат Эребсон. — Это он тебя заставил отказать мне? — Проигнорировав появление своего друга, Мирон крепче сжимает мои руки, а у меня самого уже почти второй раз поднимается нога для пинка, но сдерживаюсь. Кто знает, как этот ненормальный отреагирует. — Нет! Это моё решение. И я попрошу мирно разойтись… без кровопролития. — Под конец своей тирады всё же успокаиваюсь, хотя внутри всё бушует. — Прошу… Нехотя, но он отпускает мои руки. Сразу же принимаюсь их растирать, ведь покраснения болят. Лишь бы только синяков не осталось. Иначе как я могу появиться на свадьбе с синяками. Одно дело, когда с ними уходишь, и то они дозволены лишь в том случае, если поставлены супругом на алтаре. Но не тогда, когда ты приходишь с ними, ещё и от чужого альфы. — Тогда… — Мирон замолкает, видимо, тщательно обдумывает свои слова. — Желаю тебе весёлой и счастливой свадьбы. Надеюсь, мои дары тебе придутся по душе. Взамен прошу один танец перед ритуалом под полной луной. — Танец? — переспрашиваю, всё ещё не веря, пока он поднимает упавший венок. Наверное, я смотрю на него с недоверием, и это обижает альфу. Что-то мне не нравится в его голосе и прищуре изумрудных глаз, не говоря о том, что весь внешний вид собеседника заставляет поёжиться, несмотря на привлекательность чуть оголённого от одежды тела. Что-то неосознанно отталкивает, гонит к Юнгину. Почему только танец? Есть ли что-то, что скрывается за этим, например, иной смысл? — Танец, — уже спокойнее повторяет Мирон, протягивая венок. — Твой будущий супруг ведь не будет против одного единственного танца? — Скорее всего, не будет, если вы пообещаете не идти войной. — Сам не верю в то, что соглашаюсь на его условие. Ещё и правую руку протягиваю, чтобы забрать венок сиринги. — В таком случае, с тебя танец. Мирон ничего не делает. Лишь молча разворачивается, шелестя алой тканью, да забирает своего друга. Их путь проложен к морю, а потому это даёт повод думать о том, что он возвращается к своему народу, к своим кораблям. — Тимиэль… Твои руки… — тихо отзывается Элеонор, беря мои руки на свои дрожащие ладони. На моей коже расцветают красные следы, повторяя отпечаток рук Мирона. — Юн точно разозлится… — Отчего-то это беспокоит меня куда больше, чем возможная война с Атлантидой. — Здесь точно есть подвох! Он не тот человек, который так просто откажется от нацеленного, — кричит Юн, шагая из стороны в сторону. Конечно же, я всё рассказал будущему супругу этим же вечером, не оттягивая ни на час, отлично понимая, как может отреагировать Юн. Всего неделя, и я буду его. Нам надо просто пережить этот момент. — Я убью его за подобную наглость! — шипит отец, рассматривая мои руки, а Юн одобрительно кивает головой. — Юнгин, прошу… он ничего не сделал мне из ряда вон выходящего. Да и, быть может, он уже нашёл себе другую омегу и прямо сейчас развлекается с ней или с ним. У нас на острове немало тех, кто хочет найти себе пассию получше, чем можно найти здесь. Взять хотя бы третью дочь мясника. Лия ещё в прошлый раз хотела уплыть. — Не будь глупцом, мой Мунди! Он точно что-то запланировал! — снова кричит Юн, не стесняясь присутствия моего отца. Конечно же, мне обидно. Не для этого я честен с ним. Понимая, что могу наговорить лишнего, спешу уйти подальше ото всех. Да и Элеонор ждёт, а у меня ещё вещи не собраны. — До дня церемонии я буду у Элеонора и его бабушки, чтобы реже пересекаться с Мироном. Приходи, когда успокоишься… — Мунди… — Вижу, что Юн хочет что-то сделать, но ко мне так и не подходит. — Прости. Просто я беспокоюсь за тебя. — Я понимаю. Доброй ночи. — Возможно, слишком резко разворачиваюсь и ухожу прочь. Не понимаю, как дошёл до крохотного домика Элеонора, но всё ещё светло. Последние лучи солнца догорают, помещая остров во тьму. Из прострации выхожу лишь после того, как друг постукивает по плечу, обеспокоенный моим поведением. — Ты в порядке? — спрашивает Элеонор, поставив на каменную кладку кувшин с молоком. — Можешь обнять меня? — само как-то вырывается. — Конечно. Подушки с одеялом за спиной — мешают, но мы всё равно не разрываем объятий. Таких нас и застаёт его бабушка, старая знахарка. Мы молчим, и она молчит, лишь тихо доходит до нас с тросточкой и тоже обнимает. Дом маленький и холодный, особенно сейчас, ночью. Бабушка Ми устроилась прямо на печке, скрутившись калачиком в старой медвежьей шкуре, а мы с Элеонором лежим рядом. Он уже давно спит, а мне неспокойно, потому и не могу уснуть. Не понимаю, что меня тревожит.***
В родительский дом возвращаюсь с первыми лучами солнца спустя ровно неделю. Меня встречают только мама с сестрой. Они и провожают в мои покои, которые скоро перестанут быть моими. Свадебный наряд лежит на медвежьей шкуре, а рядом и венок с украшениями. — Подумать только. Кажется, что ещё вчера ты был такой крохой… — Мать сама раздевает меня, чтобы в купальне ничего не мешало. — А теперь… Не готова я отдать тебя так рано… — Мам, не начинай. Юн и так долго ждёт… — Не знаю, насколько это успокоит её, но я должен говорить именно это, даже если в моём сердце зародились сомнения. Кто знает, каков Юн будет в гневе и что он может сотворить с нашим островом. Да и наши ссоры показали, что терпение Юна не такое уж и большое, а для крика не так уж много и нужно. А последняя ссора и вовсе убедила меня в том, что Юн больше не будет бегать за мной, ведь на этой неделе к дому Элеонора кто только не подходил, даже друг Мирона, к счастью, без него самого, но не Юн. — Не хочу так жить… Не хочу быть его младшим супругом, на которого можно кричать и срывать свою злость… — Не знаю, преддверие свадьбы на меня так влияет, или наши ссоры, но я начинаю плакать. Чуть сгорбившись, остаюсь полностью голый. — Хочу быть любимым младшим супругом… — Ну что ты? — Мать сразу же оттягивает мои руки от лица, чтобы посмотреть. — Он не пришёл. Так ли я ему нужен? — Ты из-за этого беспокоишься? — Да… — Давай мы сейчас тебя подготовим, а потом вы поговорите и всё проясните. Без слёзок. Хорошо? Киваю головой вместо ответа и позволяю матери с сестрой отвести меня в купальню. По традиции Лиля старший жених должен прийти за своим младшим женихом, и Юн соблюдает эту традицию. Я жду его, правда, не в своей комнате, а на улице. Свадебная туника развевается от каждого моего движения и лёгкого тёплого ветра, переливаясь нежными голубыми цветами. Ленты от небольшого венка, что вырастает из моих переплетенных за ободком волос, в такт повторяют движение ткани, тогда как маленькие цветочки сиринги понемногу опадают прямо на прицепленную к плечам ткань. Застёжки из серебра в виде полной луны явно подправлю чуть позже, ведь ткань потихоньку выскальзывает из некрепкой хватки и начинает натирать плечи. Ободок, сделанный из того же металла, не уступает схожести с луной, только растущей и чуть приподнятой полукруглой линией над головой. Только украшение Юна в виде ракушки, что висит столько лет на моей шее, и портит картину. Ракушка просто не вписывается в этот наряд. Юн же пришёл в простой накидке и паре ракушек. Такой он не отличается от себя повседневного. Подойдя ко мне впритык, Юн опускается на колени предо мной, чтобы застегнуть на мне серебряные наручи с небольшими цепочками, что обматывают кисти рук. Поцелуи нежны, как будто не было всех тех ссор, особенно последней. Подняв на руки, Юн сам несёт меня на праздничную поляну, пока все остальные идут позади. Мать с сестрой, как и положено, идут рядом и громко плачут. Глупая традиция. От их рёва я и сам хочу зареветь, но не должен. Пока нельзя. Стараюсь отвлечься мыслями о том, что точно попрошу Юна отменить эту традицию, когда обживёмся на морском дне. Дойдя до поляны, Юн первым делом целует меня в губы при всех. Я прикрываю глаза, думая, что это скроет меня от стольких глаз и лёгкого стеснения. — Давай оставим все наши ссоры здесь. Не будем брать их в наш брак, — первым заговаривает Юн, поглаживая меня по щеке. — Да… — тут же соглашаюсь с ним. — Тоже не хочу с тобой ссориться… Мне это не нравится… — Мне тоже… — И Юн снова целует меня под ободряющие возгласы лильцев. Краем глаза замечаю Мирона со свитой за его спиной. Его взгляд ничего не выражает, и мне трудно судить о том, что в его голове. Впрочем, мне это и не нужно. Юн больше не злится, и я не должен его злить. Раз уж и буду его младшим супругом Юнгина, то буду хорошим младшим супругом. Мы с Юном первыми проходим дальше, усаживаясь под деревянной аркой, украшенной белой сирингой и такими же лентами, как в моём венке. Нам, как новой паре, лильцы подносят дары. После них подходит и делегация атлантов, чьи дары выделяются среди всех прочих. Белоснежный столовый и чайный сервизы словно светятся нежным голубым светом, но стоит тени упасть на них, как голубой меняется на кроваво-красный. А чего стоит только хрустальная статуя с моими чертами лица и тела, обмотанного в один кусок длинной ткани, что скрыла все интимные места. Ручная работа самого правителя, которую он, как шепчут атланты за спиной Мирона, сделал за одно утро. И это ещё не считая различных украшений. Когда Мирон открывает крышки целых трёх сундуков, у меня невольно открывается рот. Мне хватит этого на всю жизнь, и то не уверен, что успею всё переносить хотя бы раз. В одном из таких сундуков, на самом верху горки прозрачных коробок с украшениями лежит подвеска с вытянутым камнем. Голубовато-морской перелив сверкает бликами, что идут от переплетённого серебра к острому концу. Невольно протягиваю руки к нему, чтобы рассмотреть поближе. Мирон сам вручает мне его, вытащив из упаковки, чтобы я не вставал с места, и я беру её в свои руки. На оправе присутствует гравировка в виде волны. Тонкая нить, сплетённая косичкой, позволяет носить изделие на шее. Данное украшение смотрится куда привлекательнее того, что я ношу сейчас. — Нравится? — дружелюбно спрашивает Мирон, впервые по-глупому улыбаясь при мне. — Прямо как кошка. — Не понимаю, почему сравниваю с ней. Видимо, из-за того, что тоже вижу подобное впервые. — Это изумительно! Такая тонкая работа. — Мирон сам сделал, — словно невзначай говорит его черноволосый друг. Эван, кажется. Одного взгляда Мирона хватает для того, чтобы тот заткнулся. Я же, не веря в это, тихо переспрашиваю о правдивости его слов, и Мирон снова переключает всё своё внимание на меня. Юну это не нравится, хоть он и молчит. Но его хватка, что стала сильнее, на моём бедре, говорит об обратном. — Надеюсь, тебе нравятся дары? — только и спрашивает Мирон, сжимая кулаки. — Вы мастер своего дела. Я поражён, честно. Благодарю за столь щедрые дары. — Я правда восхищён и стараюсь выразить это в своих словах. Я даже забываю на мгновенье о том, кто стоит передо мной и что он делал неделю назад. — Я рад. — Его кулаки всё же разжимаются, а взгляд смягчается. На его лице даже появляется лёгкая улыбка вместо глупой. — Надеюсь, что танец и вечерний подарок вам и вашему супругу понравятся не меньше. — Надейся. — Мирон ничего не отвечает на колкость Юнгина, лишь хмыкает и удаляется, ведя атлантов за отведённый специально для них стол. До появление первых звёзд мы с Юном сидим одни под аркой. Вся еда и выпивка приносится к нам моими родителями, в основном матерью. Отец снова напился и сейчас разделывает кролика к медовухе вместе со своими старыми друзьями, пока Метио за что-то отчитывает близнецов. — Надеюсь, танец ещё в силе? — Не замечаю, когда Мирон успел подойти к нам. — Только один, как и договаривались. — Подаю свою руку в его протянутую, позволяя поднять меня на босые ноги. Без пяти минут старший супруг с неохотой отпускает от себя. До полуночи остаётся час. Ещё час до полной власти Юнгина надо мною. Вижу, что идея с этим танцем не нравится ему, и он не стесняется публично показывать неприязнь и отвращение к нашему гостю. Я знаю, что все трезвые лильцы — это воины, готовые отреагировать в любую минуту, поэтому спокойно позволяю утянуть себя за руку. Мирон выводит меня в центр поля, легонько сжимая за руку. Праздничный наряд альфы, полностью облегающий тело, кроме кистей рук, подчёркивает мышцы, переливаясь кровавыми тонами, пока ярко-красный плащ так и норовит запутаться в моей одежде. Несмотря на облегание, я могу чётко рассмотреть линию между верхом и низом, мой рост это позволят. А вот воротник, как мне кажется, мешает ему, если не душит. Танец совсем простой. Мирон сам ведёт, придерживая меня за правую руку и талию. Я просто повторяю шаги за ним, позволяя кружить и подхватывать. Пока мы танцуем, краем уха улавливаю, что атланты сравнивают нас с драконом и эльфом. Это смущает меня, а потому я стараюсь сосредоточиться больше на музыке и цоканьи небольших каблуков атланта. — Мне казалось, что тебе понравились украшения, — неожиданно говорит Мирон, чуть склонившись ко мне. — Это условие Юнгина. Он не хочет видеть их на мне хотя бы сегодня. — Я был бы счастлив, если бы смог увидеть их на тебе в полночь. После танца подберу парочку к наряду. — Рука Мирона поднимается к лопаткам, длинные пальцы сразу же начинают весомо надавливать на мою спину, из-за чего я прижимаюсь к нему грудью. — Ты не против? — Не думаю, что Юн положительно отреагирует на подобную выходку. Сегодня его лучше не злить. — Рукой, что я до этого держал на широком плече, теперь отталкиваю альфу, желая вернуть ту крохотную дистанцию, что была между нами. — Прошу, поймите меня правильно. Я не хочу обидеть или как-то чем-то задеть вас. Несмотря на все мои попытки, атлант сильнее прижимает к себе. Не успеваю выразить своё недовольство по этому поводу. Замираю, стоит мне поднять взгляд на его лицо. В изумрудных глазах чёрный зрачок перестал быть круглым, приняв причудливую ромбообразную форму тёмно-красного цвета. Чуть выше бровей проявляется красное пятно, а после лицо начинает покрываться чешуёй. Тело чуть вытягивается, отчего Мирон становится ещё выше. Кожей чувствую, как впиваются острые когти в спину. Слышу, как Юн отдаёт приказ, но не могу и шелохнуться, ведь чешуйчатая голова без единого волоска опускается к моему уху. Я не знаю, как человек может так измениться за считанные секунды. Телесный цвет медленно переходит в тёмно-вишнёвый вперемешку с белыми крапинками. Глазной белок понемногу желтеет, отчего я готов в обморок упасть, особенно на фоне всех остальных преображений. — Тебе не нужно больше думать о нём. Юнгин более не проблема. Крики ужаса и предсмертные хрипы заменяют мелодию музыкальных инструментов. Откуда ни возьмись появляются чешуйчатые монстры, мало чем отличимые от Мирона, что выпрыгивают словно из пустоты. У всех чешуя светлых оттенков и без красного пятна во лбу. И это их единственное отличие. Не успеваю оттолкнуть альфу от себя и убежать к Юнгину, так как нас окружают непонятные хвосты с красно-белой чешуёй. Они и обматывают меня поперёк груди и талии, резко поднимая вверх. Мирон прыгает на каменный потолок, что нависает над алтарём. Лильцы и монстры уже вовсю ведут бой, пока Юн пробует отбиться ледяными кольями от напавших ящеров. Меня же перемещают ближе к изменившемуся Мирону, подозреваю, что это всё же его хвосты, а не чьи-то чужие. Один из них опускается вниз, раскидывая лильцев на траву. Это заметно упрощает работу монстрам, и те просто протыкают людей своими заострившимися хвостами. Отца не вижу, но вижу братьев, что с некоторыми альфами сдерживают неизвестных монстров, позволяя омегам сбежать с поляны в лес. Сейчас для них медведи не так страшны, как эти существа. Ища Юнгина, замечаю и светлую макушку. Черноволосый альфа забрасывает на своё плечо, как мешок с картошкой, моего друга и уносит прочь, шлёпая его по ягодицам. Элеонор что-то кричит, пытаясь отбиться, но тому как будто всё равно. Наконец, нахожу глазами и Юна. Он тоже немного изменился. Его глаза и так были большими, а теперь как будто вылезли из глазниц. На шее проступили жабры и теперь кровоточат из-за переизбытка кислорода с поверхности. Несмотря на то что его заваливают, он всё равно отбивается, метая во всех глыбы льда. — Юнгин! — конечно же, я зову его. Я привык к тому, что именно Юн вершит судьбы, мою, жителей и острова, а потому и не знаю, к кому ещё обращаться. — Не смей звать его! — рычит Мирон, чей голос едва ли похож на прежний, человеческий. Круглая дыра в потолке, что пропускает первые лунные лучи, ближе к нам, чем край обрушенного потолка, а потому и служит выходом для Мирона, а после и для меня. Подхватив на руки, всё так же удерживая хвостами, Мирон спешит к берегу. Пробую вырваться и укусить, но ничего не получается. И даже выпасть не получается. Так бы хоть разбился, упав с такой высоты. Ещё сильнее такое желание появляется, когда замечаю огромные палатки. К одной из таких толкают Элеонора, уже побитого Эваном. Зелёная туника и жёлтая безрукавка не скрывают синяков на руках и ногах, а кровоподтёки на губах и левой брови замечаю, когда его толкают внутрь палатки непонятные чёрные нити. Приземлившись, Мирон идёт к одной из палаток. Рядом разносятся мольбы прекратить, и я узнаю в крике голос Элеонора. Смачный звук пощёчины оглушает даже меня. Из-за этого звука и не замечаю, как меня самого вносят в палатку. — Отпусти меня! — первое, что выкрикиваю, кое-как взяв себя в руки. — Сначала признай меня своим альфой! — Мирон ставит меня перед собой, держа за плечи. По снова человеческим глазам вижу его надежду на положительный ответ. Но мне противен этот огонёк веры в его глазах. Там убивают лильцев! Мой народ! А он ждёт, что я с радостью расставлю ноги? — Ни за что! — Я и до этого не горел желанием общаться с ним, а теперь и подавно. Мимолётное восхищение его мастерством исчезает без следа. Звук пощёчины раздаётся в палатке, и я не сразу понимаю, что горит моя щека, что пощёчину отвесили именно мне. Не удерживаюсь на своих ногах и падаю на холодную жёсткую ткань. Правое ухо заложило, и я даже теряюсь в пространстве. Сам не встаю, поднимают хвосты и усаживают на высокий стул с резной спинкой. Руки же мои фиксируются наверху. Мирон срывает серебряные наручи с моих рук, заменяя на верёвку. Узел крепкий, даже сдвинуть в сторону не могу. Только вяло дёргаюсь на холодной каменной поверхности. Понимаю, что это чудо из Атлантиды, ведь на всём Лиле такого не сыскать. И пальцы направлены в разные стороны, так что даже при огромном желании не смогу развязать верёвку. — Не думай, что мне так важно твоё согласие. — Мирон приседает на колени, опустив свои руки по обе стороны. Как будто я могу сбежать. — Традиции атлантов не запрещают похищать омег в свой дом. — Ты обещал, что не пойдёшь войной… — сам не знаю, почему пытаюсь вразумить его. — Я принесу тебе его голову. Это будет моим вечерним подарком для тебя. Не понимаю, откуда в нём столько уверенности. Поднимаю взгляд на альфу и вижу в его глазах лишь серьёзность намерений. Юнгин самый сильный из всех, кого я только могу знать. И какой-то чужеземец просто не может победить. Это немыслимо! — Ты не посмеешь! Он — Божество Спокойного моря, тогда как ты всего лишь человек! — прокричав прямо в его лицо, вспоминаю, что Мирон не совсем человек. — Точнее… полукровка? Притом без чувства самосохранения… — заканчиваю совсем тихо. Да и прислушиваюсь к звукам вокруг, ведь Элеонор крикнул как-то по-особенному болезненно. Изумрудные глаза вновь сковывают моё тело, а хвосты, отливающие кровью, не улучшают ситуацию. И он пользуется ситуацией. Пока я не верчу головой, чужеземец связывает мой рот, протолкнув к зубам что-то твёрдое. Это нечто и кусаю, пробуя языком безвкусицу на вкус. — Скоро ты перестанешь мне дерзить. А пока подумай над тем, какое украшение хочешь примерить к полнолунию, — рычит Мирон, встав на ноги, чтобы уйти. Я остаюсь один в палатке. Стоны Элеонора становятся громче, особенно когда ветер дует в мою сторону. Осознание того, что именно с ним делают, приходит неожиданно, а характерное хлюпанье и нечеловеческое рычание убеждают в моих догадках. Слёзы сами льются из глаз, а я даже и не пытаюсь их сдержать. PovМирон К моему возвращению Юн расправился примерно с одной третьей частью моих воинов. Мы сразу находим друг друга глазами и полностью переключаемся друг на друга. Мои атланты тут же расступаются, дав нам место для бойни, оттеснив и лильцев. Нелюдь долго не ждёт моего удара, сразу же погружает мою голову в свою воду, медленно охлаждая её. — Ещё тогда следовало тебя убить! — слышу сквозь водный вакуум. Не делаю акцент на его словах. Решаю быстро расправиться с нелюдем, а потому и выпускаю все свои семь хвостов, преобразуя их для нападения. Тремя скручиваю, а оставшимися разрываю его шею, тем самым обезглавив. Мне нет смысла высасывать из Юна жизненную энергию, но всё равно это делаю, пока его разум стремительно потухает. Вода брызжет на окровавленную землю, освобождая победителя, то есть меня, из водного плена. Вдыхаю ночной воздух, словно это не меня тут душили водой и острыми льдинками. Бой с ним был слишком простым, и сейчас я не понимаю, зачем ждал целую неделю, когда мог уже владеть Тимиэлем. — Твой череп отлично подойдёт для кубка, но перед этим я позволю тебе посмотреть на моего омегу в последний раз. — Поднимаю его голову с земли, держа за тёмные волосы. Уже мёртвые глаза смотрят на меня, не горя ни каплей жизни. — Ну что, как тебе мой вечерний подарок, Божество? С насмешкой перекидываю оторванную голову с одной руки на другую, жонглируя играючи. Мои воины уже справились с королевской семьёй и армией лильцев и теперь ожидают решения своего повелителя. Единственное, что их напрягает, как и меня, так это появление Аквы. Посеревшая и поникшая, женщина оживляется и возвращается к своей первоначальной цветовой гамме сразу же, как дотрагивается до мёртвого тела Гиора. Заманчивый запах моря, не отдающий рыбой, притягивает лильцев, потому мы быстро расправляемся с особо опасными зачарованными противниками. Аква же забирает разум бывшего правителя Лиля, и они исчезают в морской пене, что тут же растекается по окровавленной траве. Никто не стал ей мешать, ведь она не идёт против нас. Очнувшихся лильцев останавливает от сопротивления поднятая голова нелюдя. Именно она окончательно убивает их дух, и альфы Лиля складывают своё оружие. Их тела дрожат, особенно омег и детей, которых успели вернуть на поляну. Из их толпы тут же выбегает Ханди, бросаясь на колени перед мёртвыми телами своего супруга и среднего сына. Метио же ещё держится, крепко держа меч в своих руках. Но я и с ним быстро расправляюсь, одного хвоста и чёткого удара в сердце хватает, чтобы умертвить последнего наследника на престол острова Лиль. Теперь я на вполне законных основаниях могу предложить своего кандидата на правах победителя. С оставшимися альфами этого острова, не считая детей, разбираются мои воины. А я ухожу обратно к Тимиэлю, подхватив хвостом так сильно понравившийся ему брачный камень. Омега так же сидит в палатке, словно и не двигался вовсе, только с заплаканными глазами. Уверен, он слышал крики и зов к Акве, потому и подумал о победе Лиля. Он был уверен, что двух Божеств заморский выскочка не сможет победить, быстро падя под напором водных атак. Но в палатку вхожу довольный собою я. Кровь быстро стекла по костюму ещё по пути сюда, не оставив ни капли на ткани, потому Тимиэль и не догадается о моём участии в битве. Не удивлюсь, если он уже понадеялся, что я — хвастун и врун, а его «суженный» сейчас побеждает врагов. И это могло бы быть правдой, ведь крики и шум битвы стих. Впервые в своей жизни так сильно хочу кого-то расстроить. — Что, даже не хочешь поприветствовать победителя дуэли и увидеть свой вечерний подарок? — Несмотря на всё своё желание увидеть, когда до Тимиэля дойдёт, что нелюди не такие уж и могущественные, какими кажутся людям, всё равно прячу голову Юна за своей спиной. — Ты не мог его победить… — тут же говорит омега, стоит мне снять с него кляп. — Я в это не верю! — На этот вызов я могу лишь хитро улыбнуться, пугая омегу. Высвободив два хвоста, обвиваю ими Тимиэля, изучая тело желанного омеги. Сейчас, в приподнятом настроении, действую куда нежнее, чем до этого. Заранее ослабляю застёжки на его плечах и чуть вытаскиваю ткань из украшений, не забывая зарыться руками под одежду. От ношения столь нежной ткани его соски раздражены и уже стоят по стойке смирно. Это удачно для меня, ведь благодаря этому могу возбудить омежку. Тимиэль же, ощущая движение каждой чешуйки, кажется, чувствует лишь отвращение. Пугая его ещё сильнее, я задействую один из хвостов, прижав все острые чешуйки. Благодаря последнему и получается гладкий хвост, что мягко оглаживает чуть круглое лицо. — Что… что это такое? — Омега со страхом смотрит то на хвосты, то на меня, не понимая происходящего. — Наследство от первого атланта. Эффективны в бою. Благодаря им я и могу победить любого: толпу люмпенов, титанов, людей, нелюдей и, считая Юнгина, три Божества. Предупреждаю сразу, останавливаться на этом списке не собираюсь. Отвязав от стула, фиксирую Тимиэля в своих хвостах так, чтобы тот не смог навредить ни себе, ни кому-то ещё, а также пока не увидел голову несостоявшегося старшего супруга. В таком положении и отправляемся с ним обратно на поляну, где к этому времени мои атланты должны были закончить с особой сервировкой столов. — Уже подумал, какое украшение хочешь примерить в нашу первую брачную ночь? Или оставил выбор мне? — интересуюсь, чтобы разговорить омегу. — Я не лягу под тебя! — тут же кричит Тимиэль, и я уже жалею, что решил поговорить с ним. — И украшения твои носить не буду! Ты лжец и монстр! — На такую вольность сильнее сдавливаю тело омеги. Либо это его характер, либо это вопрос воспитания. В любом случае, по прибытии в Атлантиду мне нужно будет заняться его манерами, а пока можно и потерпеть. В поле уже всё установлено. Воины Атлантиды рассадили выживших омег и детей за уже не по-лильски праздничные столы, сложив головы альф в самые центры, заменив праздничные букеты цветов. Из цветов остались лишь Асфоделусы**, которыми омеги-воины с Атланты поспешили продырявить пустые глазницы мертвецов, используя их вместо ваз. Вся сиринга давно снята и растоптана. Вместо неё — кровь на обломках да порванных лентах. Атланты же, поприветствовав меня поклоном, рассаживаются среди ошарашенных омег и детей. К нашему приходу возвращается и Эван с теперь уже своим омегой. Мальчишка весь помятый, а из глаз льются слёзы, не переставая. Одно портит столь прекрасную картину — горящие тела мёртвых альф, что лежат пирамидой друг на дружке, освещая всю округу. Именно такая картина и открывается перед нашим взором. — Нет… Нееет… этого не может быть… — Тимиэль то кричит, то переходит на шёпот, тяжело дыша всей грудью. — Ещё как может. И всё меньше, чем за час. Да это самый быстрый захват территории. За это надо выпить! Пусть льётся медовуха и вино под плач омег! — Мои воины тут же смеются в унисон со своим господином, пока сквозь этот смех Тимиэль задаёт вопросы, всё таким же дрожащим голосом. Чтобы услышать их, нужно прислушаться, навострить свои ушки. — Что вы все натворили?! Это ведь всё бессмысленно! — повторяет он, прижимая собственные руки к голове. — Дорогой мой, всё это не было бессмысленным. Заранее приготовленное ложе принимает нас без препятствий. Не давая и шанса на движение, подминаю своего желанного под себя. Луна тут же освещает нас своим лучом, не имея ничего против нашего союза. И под этим светом я вижу отчаяние в голубых глазах и новую порцию слёз, которые он с трудом сдерживает. — Мои владения расширились, появилась новая точка дохода белого золота и серебра, ещё и редкого, новые подданные, победил третье Божество, доказывая их немощность всеобщему Отцу и людям, и самое главное — ты теперь мой. Даже Аннит за наш союз! Проведя по длинным волосам, наслаждаюсь боевым духом омеги, хоть и желаю покорности Тимиэля, как омеги перед альфой. Но он всё так же вырывается и пытается укусить, хоть и дрожит всем телом, пока в глазах набирается ненависть и осознание происходящего. — Юнгин не оставит этого просто так! — с вызовом отвечает омега, не веря в смерть нелюдя. И я не могу винить его. Он может понять, почему погибли его родные альфы, они люди. Но в смерть хоть одного Божества не верит. Впрочем, тут есть и моя вина. Слишком долго тяну с открытием правды. Небрежно бросаю остывшую голову Юнгина рядом с головой парня подо мной. Омега долго всматривается в столь родные черты лица уже мёртвого нелюдя. Глаза Тимиэля расширяются с каждой секундой всё больше и больше, не веря в происходящее. Всё же я поторопился с выводами. Тимиэль ещё ничего не осознал. — Юн… гин… нет… нет… НЕЕЕТ… — закричав, что есть силы, Тимиэль так и не смог прикоснуться к оторванной голове своего любимого. Я не позволяю. — Знаешь, голова побеждённого врага — лучшее украшение для этой ночи. Ты согласен со мной? А вот это следует убрать. Бесцеремонно срываю ракушку на верёвке и закрепляю на тонкой шее тот самый камень, который приглянулся Тимиэлю ранее и стал таким ненавистным ему теперь. Юноша на грани отчаяния и бредового бормотания. Сначала родные, теперь возлюбленный. И ведь это ещё далеко не конец. Пока омега пребывает в немом шоке, окончательно расстегиваю застёжки, чтобы разворотить свадебную тунику и куски ткани, чтобы виду открылась грудь, спина и всё, что выше пупка. Ткань спускается с ложа, падая на каменный пол, но всё ещё держась на теле благодаря поясу. Насладившись его плоской грудью, переворачиваю парня на живот и, намотав волосы на кулак, заставляю смотреть на голову мертвеца. — Я, Мирон Ламбр Атлантик, третий повелитель Атлантиды, предъявляю своё право на Тимиэля Ариада Лильского перед самой Аннит, покровительницей семьи и брака, забирая в свою семью и даруя своё покровительство. — Лунный свет пробивается сильнее через потолок новой волной, ярче освещая нас и наш половой акт. Закидываю низ свадебного наряда на талию, чуть порвав нежную ткань. На Тимиэле нет нижнего белья, а потому я сразу замечаю растянутый анус. Палец легко входит в нутро омеги, и я понимаю, что внутри него запомнилась форма пальцев, и к счастью, не члена. — Что, уже откупоренный? — но спрашиваю именно это, желая обратить внимание Тимиэля на себя. Но он игнорирует меня, продолжая смотреть на мертвецки-холодную голову. Из-за игнорирования приходит раздражение. Решаю, что раз Тимиэль слегка растянут и смазан внутри маслами, то можно и не церемониться с ним. Я не подготавливаю Тимиэля, а потому туго и не с первого раза вхожу в него в несколько резких толчков, рвя столь нежное нутро. Истошные болезненные крики наполняют округу. Кровь стекает по бёдрам омеги, служа смазкой для меня. Крики юноши не останавливают и не заставляют уменьшить темп, а тугость стенок — возбуждает куда сильнее, чем чувство радости от победы над нелюдем. Чувство собственника подгоняет вбиваться в омегу жёстче, показывая, кто тут главный, а клыки так и клацают рядом с тонкой шеей. Сейчас я могу позволить себе быть дикарём. А вот нежность можно проявить и после, когда мы будем наедине. Воины вновь смеются, улюлюкая под плач омег и крики боли Тимиэля. И один из новичков даже подходит поближе, желая рассмотреть мою новую жертву. Я лишь замечаю шрам на плече, чтобы после знать, кто в рядах наглец. Его запомнил, так что смогу узнать. — Мой! — рычу, грубо отталкивая хвостом. Им всем необходимо сразу уяснить, что Тимиэля трогать нельзя. Не выходя из желанного тела, наваливаюсь на него под болезненный сдавленный вой Тимиэля и мольбы Ханди. Мать Тимиэля бьётся в истерике не хуже своих выживших детей, и только воины-омеги умудряются остановить бывшую правительницу от покушения с кулаками на насильника её младшего ребёнка и убийцы старшего сына. Сильнее разведя ноги в стороны, больше демонстративно, замечаю, что полностью порвал нежный анус. С каждым толчком парень уже хрипло воет, сжимая пальцы на каменных краях ложи. Слёзы так и не останавливаются, пока глаза то округляются, то закрываются, то и вовсе закатываются наверх. Кончая внутрь, прижимаюсь, насколько это возможно, к омеге, ставя метку на загривке, показывая всем свою власть над Тимиэлем. И пока он живой, даю испить своей голубо-синей крови, но немного. Я не хочу, чтобы в гареме был хоть кто-то такой же, как я, даже если на немного. Мне нравится хрупкость своего партнёра, и не желаю терять её. Тимиэль же словно очнулся ото сна, дёргается в мёртвой хватке моих рук. Но нам достаточно немного времени, чтобы его тело онемело в моих руках. Решаю, что пока зубы в шее, Тимиэля можно раздеть до конца, и его, и себя самого. Одежда всё равно уже никому до утра не понадобится. Закончив с меткой, переключаюсь на его тело. Не пропускаю ни единого красного пятнышка и наливающихся синяков, целую вокруг метки, облизывая свежий укус, не могу дотянуться лишь до синяков на ягодицах, решая оставить это на потом. Сейчас, когда Тимиэль не кричит, отчётливо слышу слова Ханди и рёв Фиалки. Под эти звуки и переворачиваю дрожащее тело с живота на спину. Взгляд потухших глаз всё так же цепляется за нелюдя. Со злостью откидываю голову в сторону, наконец добившись хоть какой-нибудь реакции. Тимиэль поворачивает голову ко мне, своему насильнику, молча спрашивая, за что я так с ними поступаю. — Теперь ты не сможешь уйти от меня. У тебя нет выбора, — отвечаю, наблюдая, как некогда ярко-голубые глаза сереют мгновенно, пока жизненный блеск потухает. — На рассвете отплываем в Атлантиду, мой дорогой младший супруг, — последние слова произношу с лёгкой издёвкой, ведь мы не являемся супругами друг другу по законам Атлантиды. Я лишь взял его в свой дом, в свою семью. Сейчас он ничем не лучше любого другого омеги из моего гарема. Вижу, что Тимиэль молча молит уже всё прекратить, но я продолжаю совокупляться с ним, доказывая свои права на него. Выжившие омеги начинают тихо протестовать, но их быстро затыкают угрозой повторить с ними всё то же самое, что и я делаю с Тимиэлем. Последнее «остановись» звучит так тихо, что под гул толпы слышу только я, но не останавливаюсь, вбиваясь в нутро Тимиэля с ещё большей силой. Член, упирающийся в живот омеги, не может увидеть только слепой, как и кровь, что выходит вместе со спермой. Отчего-то решаю тесно обнять Тимиэля, вжать в себя, что я и делаю. Он упирается и всё же умудряется укусить меня чуть выше локтя левой руки. Но я даже не против. Пусть кусает, сколько хочет. Всё равно он не сможет поставить метку, а неглубокий шрам быстро пройдёт. А он вгрызается, словно хочет в отместку откусить кусок побольше. Даже не замечаю, когда танцоры начинают не просто танцевать, но и петь, восхваляя меня и армию своими чудными голосками. Держа неподвижное тело молодого недосупруга, укутанного в шкуру чёрного льва-гиганта, отдаю приказы своим доверенным жителям, что остаются жить на этом острове: кто один, кто со своими семьями, а кто-то Эван, ведь он остаётся здесь лишь на время, пока «чёртова старуха его омеги не отдаст последний вздох-выдох». Но я его и не удерживаю. Он всё равно должен вернуться в Эребсию, чтобы заменить своего давно пропавшего отца. За состояние Тимиэля волнуется только лекарь Диора, женщина в преклонном возрасте, и её сын Леоний, тридцатилетний омега, который учится у своей матери мастерству лекаря и скрывает почти всю голову под лёгким платком. Своё лицо он скрывает из-за шрамов, оставленных умершим старшим супругом. Я лично убил наглеца в прошлом году, но вот исцелить его тело и душу — не в моих силах. Тимиэль же изредка открывает глаза и лопочет что-то невнятное. Всё остальное время болезненно стонет от любого моего движения. Моя кровь, насильно влитая в него ещё раз ближе к рассвету, поддерживает жизнь в ослабленном теле и влияет на заживление ран, но не так, как мне хотелось бы. — Господин, его надо осмотреть. Вы могли покалечить… — в который раз ворчит Диора, стараясь сохранить невинность в миндалевидных глазах. Диора уверена в этом, несмотря на свои слова, но сказать прямым текстом не может. Она привыкла начинать с малого и заканчивать так, чтобы я сам прекратил диалог, делая всё по её задумке. Или почти так, как она запланировала. Хитрая и мудрая женщина. И я почти всегда поддаюсь на её манипуляции. — В каюте спокойно осмотришь. А пока он будет под моим присмотром. — Только вот сейчас я уже не маленький малыш и на всё имею своё мнение. — Но господин, господину Тимиэлю больно. Вы же не думаете, что он вам потом за это скажет слова благодарности. — Ненавижу, когда она ко мне так обращается, и от очередного «господин» готов разорвать все нормы приличия и этику. Понимаю, что она права, но отпускать всё равно не хочу. Тимиэль — мой, и я не понимаю, почему должен отрывать мальчишку от себя. Особенно сейчас, когда мой феромон с запахом боярышника смешался с его, яблочным. Так бы и вдыхал его, не переставая. Даже не так, я готов всю свою жизнь дышать им. Только вот… — Тимиэль слишком много мне дерзил. Заслужил небольшое наказание. К тому же, он три раза отказал мне, так что побудет пока в гареме. — Тяжко вам придётся с ним. Готовы ли вы унять свой гнев ради своей новой семьи? — От слов про новую семью немного ёжусь. Я-то, конечно, не против сделать всё правильно не только по традиции Лиля, но и Атлантиды, но нам надо немного подождать. Мальчишка не готов ко мне и уж тем более — к управлению целым государством. С него будет достаточно просто родить мне наследников, без всех этих семейных обязательств. — Если мне нужен будет совет, то я обращусь к тебе. А пока можешь всё подготовить. Этот вариант тебя устроит? — Не могу долго идти против неё. Да и это может заткнуть её на время. — Вполне. Благодарю, — щебечет Диора соловьиным голоском, делая лёгкий поклон головой. Она никогда не кричит на меня на публике, а потому и я ничего не отвечаю ей в ответ. И она сразу же спешит подняться на палубу, пока я не передумал. Она знает, что теперь я потороплюсь, не желая заставлять её долго ждать. Рядом с нами остаётся Леоний, наблюдая за состоянием Тимиэлем. На корабле омеге становится хуже. Тимиэль так и не пришёл в сознание. Внутреннее кровотечение и синяки не идут на пользу как здоровью, так и внешнему виду. Белые простыни кажутся серыми по сравнению с цветом кожи Тимиэля. Лицо же полностью передаёт всю боль, которую он сейчас испытывает. Леоний поспешно вливает настойку небольшими порциями, пока я придерживаю мокрую от холодного пота голову. — Я же говорила вам! — кричит Диора, зная, что стены белой каюты не пропустят ни звука. — А если он не сможет родить? Что тогда будете делать? Вновь изобьёте да изнасилуете бедолагу? — Я не бил его кулаками или хвостами. Не сдержал свой нрав, когда брал, да и он ничего не показывал и не говорил, а моя кровь должна улучшить ситуацию. — Хотите свалить всё на него? Ничего не говорил? Даже я, человек, будучи на корабле, слышала его крики и мольбы! Это у нас теперь называется «ничего не говорил»? Вы хоть знаете, как моё сердце кровью обливалось? А мой Леоний? Он снова начал вспоминать всё то, что с ним делал тот урод! Диора отчитывает, совершенно не жалея чувств своего воспитанника, то есть меня. Терплю подобное лишь потому, что старая омега растила меня как своего родного сына после смерти родной матери, а неразговорчивый Леоний стал старшим братом. Вежливо поправив фиолетовую накидку лекаря и такой же платок кончиками хвостов, виновно смотрю в светло-карие глаза Диоры. — Прошу, не сердись на меня. Я хотел по-хорошему, честно. Он всё время мне отказывал. — Женщина лишь тяжко вздыхает на эти слова, укоризненно смотря на меня, своего повелителя. Знаю, она боится того, кого сама же и воспитала. Лишь знание, что я ни за что не трону ни её, ни её сына, помогает направлять и в меру дерзить, иногда отчитывать. Впрочем, сейчас она жалеет, что не делала последнего чаще, пока я был маленьким. — Неси ответственность за свои действия. Он не простит тебе смерть близких. Как и изнасилование. Стоит Леонию закончить с настойкой, полностью опустошив чашу, как я вновь прижимаю Тимиэля к своей груди, слушая болезненный стон. Хоть сердце моё и разрывается от непонятных чувств и неизвестности, я не жалею ни о чём. В Атлантиде принуждение и изнасилование считается нормой, потому наши омеги и делают всё, чтобы соитие было менее болезненным для них, а не сопротивляются, нарываясь тем самым на гнев своего альфы или же старшего супруга. — Не нуждаюсь в его прощении, только уважение и трепет. Остальное придёт со временем, — шепчу, зарываясь в его волосы. Запах лекарств перебивает феромон Тимиэля, и я чуть морщусь, продолжая выискивать наш смешанный запах под удивлённые взгляды Диора и Леония, что прикованы к моей левой руке.