Душа атланта - это океан

             PovТимиэль              В себя прихожу тяжело. Всё тело словно на кусочки разрывается, особенно в причинном месте и животе. Чувствуя пустоту внутри себя, пробую рукой погладить живот, но обе кисти рук чем-то или кем-то удерживаются. Этим кем-то оказывается Мирон. Чтоб столько же его не видеть, сколько ото дня моего рождения, а то и дольше. Ещё и проснулся в спальне ненавистного супруга.              — Тимиэль? Ты очнулся?              — Чего тебе? — тихо хриплю, явно чувствуя жажду. — Воды подашь?              — Конечно. — Ненавистный супруг тут же наливает воду из кувшина. Хвосты помогают присесть, а я впервые не противлюсь. Даже от помощи не отказываюсь, когда края стакана прикасаются к губам. Воду жадно пью, немного тороплюсь. — Не торопись.              Опустошив стакан, бросаю взгляд на собственный плоский живот. Всё же удаётся дотронуться до него рукой. Тут же под одеждой чувствую жёсткий корсет, что давит на живот. Так непривычно видеть его таким маленьким, особенно после того, как выдавил из себя двоих малышей.              — Где они? — спрашиваю, ожидая самого худшего.              Уж не знаю, после родов меня немного в сторону ведёт или же интуиция, но перед глазами уже стоят всевозможные картины смерти моих малышей. Моего отца и братьев ничего не помешало убить, а повод так и вовсе был необоснованный, как по мне. Да и эти малыши — мои родственники по крови, а значит, он может убить и их, значит, у него есть повод для их убийства.              — Спят. Леоний присматривает за ними. — А вот это успокаивает. Они с Леонием, а значит, в безопасности. — По часам приносил к тебе для кормёжки. Они немного опухли, не пугайся.              — Ты трогал детей?              — Даже на руки ещё не брал. Всё возле тебя сидел.              — Отведи меня к ним. — Пробую встать, но он не даёт мне этого сделать, обвив всё тело своими хвостами.              — Тебе бы ещё отдохнуть. Ты же только очнулся!              — Послушался бы своего супруга, — тут же причитает Диора, зайдя в нашу спальню. — Дети накормлены, чистенькие и под присмотром моего сына.              — А сколько я спал? — Как по мне, я пролежал совсем немного, но обо мне беспокоятся, словно я попал под чары вечного сна.              — Три дня. Беспробудно, — холодно отвечает Диора, пока Мирон поправляет подушки подо мной, тут же укладывая на них.              — Хочу увидеть их своими глазами. Диора, я должен… — Не уверен в том, насколько я сейчас адекватен, но всё же прошу. Плевать на собственное самочувствие. — Должен увидеть их живыми и невредимыми собственными глазами…              — Попрошу перенести их из детской в отдельную спальню, — сдаётся Диора, хоть и не сразу. — И после сможешь к ним присоединиться.              — Спасибо.              — Помоги ему пока встать. Но если будет больно и сложно, то просто переодень и неси в соседнюю спальню. Там его и осмотрю.              — А его точно можно тревожить?              — Совсем немного и осторожно, — сказав это, она уходит, оставив меня наедине с супругом.              Мирон же потихоньку протискивает руки под меня, чтобы поднять. Делает он это так нежно и осторожно, как никогда прежде. Но стоит мне переместиться, как тут же познаю всю прелесть последствий тяжёлых родов. Мало того, что болит живот в районе матки, так ещё и всё внутри отдаёт острой болью.              И он видит это. Иначе зачем ему делать для меня ложе из хвостов и нести именно в нём? Да и так я уложен практически так же, как и до этого на постели. Спальня сменяется коридором, а он — соседней спальней. Слышу, как нечто шипит, пока Диора тихо ругается.              — Снова кусаются, — причитает чуть громче женщина, пока Мирон проходит к кровати.              — Кусаются? — переспрашиваю, ведь толком ничего не вижу из-за хвостов.              — Не волнуйся, тебя не тронут, но могут окрутить и сжать своими хвостами.              — Дайте мне их, — прошу сразу же, как Мирон укладывает на постель, поправив подо мной подушки.              — Аккуратно. — С рук Диоры забирается первый малыш, а из кроватки и второй. Руки женщины окрашены в её собственную кровь, что так и льётся из крохотных ранок. — Ты, главное, не пугайся. Все маленькие атланты такие.              На руки сначала падает малыш покрупнее с застывшей кровью во лбу. Сначала пугаюсь, но потом вспоминаю, что и у ненавистного супруга тоже есть такой же. Наверное, в этом нет ничего такого. А вот у второго малыша такого пятна нет. В остальном он точно такой же: бледно-алая чешуя, большие и полностью чёрные глазки, слегка острые коготки и безумно острые зубы, что клацают рядом со мной. Но до меня доходит лишь шипение. Их хвосты замечаю не сразу, лишь после того, как они обматывают мои руки чуть выше локтя.              — Выйди. — Понимаю, что дети теперь со мной, и Мирону можно уйти, пока он не натворил дел.              — Зачем?              — Просто выйди.              — Мирон, исполни его просьбу. Я буду тут, мой сын скоро подойдёт, так что и твой младший супруг, и ваши детки будут под присмотром.              — Но зачем?              — У тебя столько дел накопилось. Иди и займись ими.              — Но я вернусь сразу же, как закончу с ними. — Он зачем-то целует меня в лоб, не забыв убрать волосы со лба. — Не скучай.              — Не буду.              Мирон выходит, и Диора закрывает за ним дверь. Мне неудобно качать малышей, и отцепить уже не могу, ведь эти двое просто придавили мои руки. Диора видит, что мне неудобно. Подойдя к нам, она аккуратно перемещает детей выше, чтобы я мог элементарно уложить ладони на детские спинки.              — Зачем выгнал его?              — Что мне делать, если он решит убить их?              — С чего это ему делать?              — С того, что в них и моя кровь тоже.              Больше мне ничего и не нужно говорить. Диора отлично понимает, что именно я имею в виду, а потому просто присаживается рядом с нами, утирая слёзы с моего лица.                     PovМирон              — Говорю же, что не причиню им вреда. — Не знаю, как доказать правдивость своих слов, пока я элементарно не вижу их, не нахожусь рядом с ними.              — Я прекрасно понимаю это, но он даже нас практически не подпускает к детям.              Детям уже две недели отроду, но ни их, ни своего любимого я так и не увидел. Тимиэль заперся с детьми в соседней спальне, в которой проживал во время моего последнего плавания, напрочь игнорируя супружескую постель. В моих силах лишь одно — чувствовать родной феромон и ещё два новых через дверь да от Диоры. Дети пахнут совсем слабо, но мой нос уже может учуять столь слабые позывы. Старший близнец, явно альфа, иногда порыкивает, если не чувствует своего папу или младшего близнеца. Тимиэль это навряд ли замечает, ведь дети используют совсем иную частоту звука. Либо же для него это простое шипение.              Никого, кроме Диоры с едой, не впуская, Тимиэль отмахнулся тем, что ему нужно время на то, чтобы всё обдумать. Диора же сказала, что это послеродовая депрессия. Ни один омега не защищён от неё, и это уже давно не бич всего живого. Покой, хороший отдых, здоровый сон — вот и всё лекарство. А я упорно не понимаю, как Тимиэль может нормально отдохнуть, если находится с новорождёнными детьми целые сутки напролёт. Я бы точно вымотался.              Радует лишь то, что они в порядке. Впрочем, желание взять на руки наших малышей никуда не исчезло. Да и букеты цветов, которые собираю каждое утро и передаю через Диору, уже хочется подарить самому, лично в руки. Хочется вновь сплести цветочный венок и тут же нарядить в него голову младшего супруга, только из осенних цветов и жёлтой листвы. Почему-то уверен, что моему истинному подойдут абсолютно все цветы.              — И сколько ещё он будет капризничать? — Возможно, вопрос звучит излишне грубо, но внутри всё бурлит от беспокойства.              — Не он себя довёл до такого состояния, — неизменный ответ, данный женщиной.              — И сколько ещё ты будешь этим попрекать?              — До тех пор, пока Тимиэль вконец не вымотается и не уснёт крепким сном, чтобы его старший супруг мог проскользнуть внутрь. — Диора бросает лёгкий намёк, а после отворачивается, продолжая что-то искать на своих полках.              — Ты лучшая! — Не сдерживаю эмоций и обнимаю её.                     

***

                    Подгадав время совместно с Диорой, проникаю во временные покои младшего супруга. Тимиэль мирно спит на овальной кровати, держа на руках малышей, что приютились у него на груди и обхватили руки хвостами. Уверен, это Тимиэль перестроил их привычки, ведь коренные омеги Атлантиды держат малышей только на собственных руках, но я не против. Пусть держит их так, как ему удобно. Волосы, собранные в хвост, заметно отросли под действием крови. Да и в целом молодой папа выглядит лучше, хоть и слегка уставшим. Ровное дыхание успокаивает моё сердце, и из лёгких выходит вздох облегчения. Напрягают лишь лёгкие синяки под глазами, но это не так страшно, как прошедшая бледнота и потеря крови.              Наконец-то могу нормально рассмотреть наших детей, пользуясь ситуацией. Взяв на руки одного из малышей, удивляюсь схожестью с собой. Полностью чёрные глаза, что совсем скоро поменяют цвет, бледная чешуя уже начала отливать отчётливым красным, особенно на затылке, тогда как красное пятно с наливающимся камнем во лбу уже говорит о его высоком происхождении, пусть и при смешении крови. Малыш недовольно морщит носик, отмахиваясь от меня тремя красными хвостами, несильно царапая кожу. Дети до десяти-пятнадцати лет не могут причинять весомого вреда. Так, оцарапать. Так что я даже не уклоняюсь. Да и ранки эти быстро затянутся.              — Как ты… — неожиданно звучит голос Тимиэля.              Супруг только проснулся, а уже прижимает к себе второго ребёнка, с желанием забрать другого, но явно боясь меня, лишь косо смотря то на меня, то на ребёнка. Взяв себя в руки, быстро придумываю причину своего присутствия, и она быстро находится. В Атлантиде отцы семейства дают имена первенцам, и Тимиэль пока сам не перенимал инициативу. По крайней мере, о таком никто не сообщил. Им уже скоро месяц будет, а до сих пор безымянные.              Малыш на моих руках продолжает активную борьбу, потягивая ручки к папе и брату. Ни мои покачивания, ни успокоительное мурчание не успокаивают маленького. Он уже не признаёт во мне родителя, а что было бы, затяни мы на ещё один день? Совсем бы отрицал.              — Маленький боец растёт, — прижимаю своего сына к груди, надеясь, что это поможет.              Замурчав, причмокиваю малыша в его крохотных лобик и тут же принимаюсь покачивать на ручках в лёгком темпе. От таких простых движений маленький успокаивается. Более не чувствуя опасности, малыш и сам прижимается, обхватив мою руку своими короткими, пока ещё не растягивающимися хвостами.              — Мы всё ещё не дали им имена, — говорю будто невзначай. — Вы начали днём, и закончили ночью. Гелос*, как Солнце, и Селен*, как Луна. Подходящие имена для наших первенцев, как думаешь?              Спрашиваю и мнение младшего супруга, ведь у лильцев принято совместно выбирать имена для общих детей. Покачивая одного из своих сыновей, борюсь с желанием взять на руки и второго, не пугая при этом супруга, который хмурит брови, опустив свой взгляд. Он всё неспокоен, боится.              — Хочешь назвать по-другому? — уточняю на всякий случай, если вдруг Тимиэль уже успел присмотреть другие имена, но не сказал мне.              — Нет. Это хорошие имена.              — Я рад. — Присев к супругу, приобнимаю за плечи.              Тёплый омега под боком с нашими общими детьми не может не радовать, а дрожь тела уже не заставляет волноваться и думать, как к нему подступить. Никогда бы не подумал, что буду таким счастливым просто от осознания того, что у меня есть дети. И не думаю, что буду таким же радостным, если от меня родит омега из гарема.              Тимиэль всё же не выдерживает и забирает ребёнка с моих рук. И чтобы не чувствовать одиночество, прижимаю всех троих к себе. Зарывшись пальцами в волосы омеги, делаю попытку поцеловать супруга и, не встретив сопротивления, продолжаю поглаживать послушное, но зажатое тело. Долгий поцелуй полный нежности, на которую только способен и могу дать, не прекращаю, пока дети не начинают пищать в тесноте тел. Мне и самому непривычно, ведь я впервые столь нежен с омегой.              — И Селен не отстаёт от своего брата. Такой же маленький боец.              Взять второго не получается. Тимиэль вцепился в детей, как до этого — в свой живот. Дрожащие пальцы не хотят отпускать детей ко мне на руки, как бы мягко я ни пробовал сделать это. Беременность прошла, раны уже должны были затянуться, в кормлении грудью необходимости практически нет, как и причины сдерживаться. Теперь у меня развязаны руки, и мы можем вернуться к исполнению супружеских обязанностей. А я сдерживаю себя, ведь Тимиэль чего-то боится.              — Я подумал над твоими словами, сказанными про твоих родителей. — Понимаю, что он говорит о моём откровении, а потому и даю высказать свою мысль до конца, не перебивая. — Я не уйду, пока они малы. Но как только они станут совершеннолетними и обзаведутся своими семьями — вернусь к матери. Под альфу не лягу, можешь не беспокоиться. Тебя вполне хватило.              От радости не осталось ни следа. И это то, о чём он так долго думал? Это то, из-за чего он не показывался передо мной и прятал наших детей от моего взора? Не видел его до этого, чтобы не видеть и после, через лет пятнадцать-двадцать? Ну уж нет!              — Хорошо. Изучи все до единого закона Атлантиды. Но предупреждаю, ты передумаешь.              — Почему я должен передумать?              — Селен — омега, если судить по его раннему запаху и отсутствию красного камня во лбу. Если первый младший супруг уходит из семьи, то его место занимает второй младший супруг или любой сын-омега первого младшего супруга, который выполняет все супружеские обязанности со своим родным по крови отцом. И семейное положение не играет абсолютно никакой роли. Да и законы не запрещают убить избранника сына-омеги в бою.              Я, конечно, не стал бы обрекать ни одного своего сына на подобную судьбу, но готов удерживать истинного любыми методами, даже такими низкими. К тому же, законы Атлантиды действительно позволяют старшему альфе семьи брать своих же детей-омег, если первый, и единственный по различным причинам, младший супруг покидает семью. Некоторые умудряются ещё и понести, рожая не всегда здоровое потомство.              — Не верю… Врёшь! — В глазах омеги плещутся ненависть и отчаяние, а голос переходит из шёпота в крик.              — Завтра принесу, чтобы убедился сам. — Довольный собою, целую сопротивляющегося Тимиэля, крепко удерживая истинного за волосы, сдавливая кулак на затылке. Даже прокушенная младшим супругом губа не отрывает меня от крохотного ротика. — Давай отнесём малышей в кроватку. Им нужно поспать. А мы можем заняться делами поинтереснее.              — Я больше не собираюсь рожать тебе детей! — шипит Тимиэль, гранича между своим голосом и нечеловеческим. Сразу видно, что в нём в разы больше моей крови, чем до родов.              Прижав детей к себе сильнее, Тимиэль отворачивается от очередного поцелуя и резко встаёт с ними на руках, направляясь к выходу. Остановив его хвостами, притягиваю их обратно к себе. Напугав истинного ещё сильнее, путаюсь в собственных мыслях. Если раньше мне было достаточно простого трепета к себе и немного уважения, то теперь этого мало и хочется большего, а не зашуганного младшего супруга. Хочется, чтобы Тимиэль сам прильнул ко мне, сам обнимал и тянулся за поцелуем. Но от одного только холодного взгляда голубо-серых глаз становится ясно — это невозможно. Чтобы сейчас я ни сделал, ничего не потушит огонь ненависти.              — Видимо, это сложно, но у тебя нет других путей. — Груб, да и голос шипящий, но моего милого это уже не пугает. — Смирись уже.              — Сколько ещё ты будешь унижать меня? — Мурашки бегут от его голоса, начиная от метки и заканчивая в пяточках.              Радуюсь, что мой любимый наконец-то показывает хоть какие-то свои эмоции и даже обидные речи готов выслушать, несмотря на подёргивающуюся боль в метке, потому и продолжаю начатую тему, лишь бы только омега говорил, наполненный эмоциями.              — Когда же это я унижал тебя? Я постоянно выказываю своё уважение, в отличие от тебя. Я терпелив, но ревнив. И до безумия влюблён в тебя.              — Когда? — На его глаза наворачиваются капли слёз, пока на щёчках проявляются лёгкие и малочисленные чешуйки. — Ты убил альф моей семьи и моего родного острова! Моего возлюбленного! Насильно забрал из-под венца! Насильно держишь здесь! Насильно сделал детей! А сколько побоев натерпелся от тебя? Для лильцев это — унижение! Выказываешь уважение? Стоять на коленях после очередного унижения — не уважение! Ненужные мне украшения — не уважение! Это насмешка… Ненавижу… — Милый отворачивается и снова смотреть на меня не имеет никакого желания. — Всем сердцем тебя ненавижу…              Плечи уже не мальчика дрогнули, на пол и на мой хвост упали влажные капли — явно не пота. Перевернув к себе, заставляю смотреть на себя. Почти пустые глаза, наполненные слезами, смотрят с вызовом. Сейчас чувствуется разница в росте сильнее, чем обычно, а всё из-за сгорбленной спины омеги. Тимиэль в моих глазах выглядит маленьким детёнышем с ящерками на руках. Пройдясь пальцем по влажной дорожке, соприкасаюсь с омегой лбом, прижав крепче к себе за тонкую талию.              — Ты моё море, Вентус. Моя звезда. Моя жизнь.              — …ненавижу… будь ты проклят… Чтоб ты помер в ужасных муках… — Больно, но слушаю и не наказываю его за столь обидные слова и проклятия, ведь я дал обещание…              Детей он так и не отпускает, но и я не прекращаю попытки аккуратно их изъять. Оставить Тимиэля в таком состоянии тоже не могу. Не позволяет ни сущность альфы, ни метки, которые требуют успокоить и обласкать своего истинного. И эти чувства, или ещё чего, но порождают во мне неизвестную ранее дрожь. Хвосты болят, пока из них вырываются крохотные перья. Пугаюсь, но быстро беру себя в руки. Феномен редкий, но всё же встречающийся.              Лишь только когда заходит Диора с подносом еды в руках, роняя его на пол, Тимиэль расслабляет руки. Пожилую женщину удивляет эта картина, ведь таких хвостов давно ни у кого не было. Красные перья окутывают не только меня как своего носителя, но и моего омегу, укрывая от чужих глаз. Инстинкты? Возможно.              — Белая бездна… — всё, на что хватает её словарного запаса в данный момент.              — Уложи детей в кроватку. А нам с Вентусом надо многое наверстать.              Чувствуя изменения ещё и во лбу, ощущаю, как мой алый камень принимает мягкие черты. Теперь это не острый, а чуть мягкий ромб, чьи острые углы сглажены, но всё ещё не круг. Уверен, сейчас мои зелёные глаза сияют изумрудом, пока белок наполняется чёрным. Тимиэль сам передаёт наших детей в руки Диоры, сквозь хвосты, явно готовясь к очередному наказанию от меня за свои недавние слова. Стоит только детям скрыться за пределами хвостов, как перья пушатся сильнее от наших движений, вытягиваясь в длину. Не стоит особого труда перенестись с мужем в нашу спальню, в нашу супружескую постель, придерживая на руках лёгкое тело.              Уложив на кровать, снимаю с омеги длинную ночнушку, что мешается в данный момент. Взору открывается испорченная шершавыми шрамами нежная кожа. Большая часть следов находится на спине, их Тимиэль до сих пор стесняется, одевая одежду с закрытой спиной либо с горловой накидкой. Худые ноги носят на себе тонкие полосы и следы зубов, оставленные в первую брачную ночь и течку. О прошедшей беременности говорят чуть свисающий кожицей живот да растяжки на коже. Но всё это не делает Тимиэля менее желанным, наоборот, я из последних сил сдерживаю себя, чтобы не наброситься и не изнасиловать прямо сейчас, без элементарной подготовки.              — Хватит! — тут же визжит младший супруг. — Я не хочу этого!              Прикрываясь руками, Тимиэль старается уползти, но пернатые хвосты не дают и шанса на побег, полностью укрыв нас. Кромешная тьма, в которой омега совершенно не видит, но вижу я, пугает его, а омежьи инстинкты явно кричат об опасности. Но у меня нет желания причинить ему боль.              — Ты так притягателен, — шепчу, вдыхая яблочный аромат феромонов. После родов его запах потерял отголосок моих феромонов, и это надо исправлять. — Каждый раз сдерживаю себя, чтобы не навредить.              — У тебя это плохо получается.              Тимиэль сжимается в комочек от безысходности, и мне ничего не остаётся, кроме как ласкать доступные участки кожи. Пройдясь по мягким ягодицам, поднимаюсь к спине, ощущая все неровности от шрамов. Уложив тело супруга на живот, принимаюсь вылизывать шрамы, ни один не упуская, даже самый крохотный. Мой омега, сжимая ткань простыни и меха, терпит мой язык на своей коже. Наверняка думает, что это своеобразное наказание, но нет. Я правда стараюсь быть нежным. Его пугает нежность с моей стороны, но тело всё же реагирует, отзывается на ласки и на мой слегка давящий феромон. Выпускаю его ровно настолько, чтобы можно было уловить мой запах, но не задыхаться им. Теперь Тимиэль пугается собственной реакции, своей эрекции.              Обхватив крохотный для меня член, пробую массировать подушечками пальцев. Надолго меня не хватает, и я полностью обхватываю, продолжая делать нехитрые движения. Языком же продолжаю выводить узоры, чуть посасывая нежную кожу. Красноватые следы тут же украшают спину младшего супруга. Отрываюсь от спины неохотно, но хочу посмотреть на содрогающегося милого, который кончает в мою руку.              — Наконец-то ты отзываешься.              Тонкие руки милого не обхожу вниманием, и они встречают мой шершавый язык мурашками. Не пропуская ни одного пальца, чуть ли не облизываю своего младшего супруга, мурлыча от удовольствия близости с любимым.              — Прошу… Я ещё не восстановился после родов… — Голос милого уже не грозный. Тимиэль молит своим жалостливым голоском, возбуждая меня сильнее.              — Позволь доставить тебе удовольствие.              — Если так сильно чешется, то иди в свой гаремник! — Не зря не повёлся на его милый голосок, ведь Тимиэль снова язвит. — Я и слова против не скажу! Только не трогай меня!              — Думаешь, я действительно хочу хоть кого-то из них, когда у меня есть ты?              Поцелуй в метку отдаётся очередной порцией мурашек. Поймав волну удовольствия, продолжаю ласкать моего Тимиэля, понемногу вырывая полустоны удовольствия из младшего супруга. Зажимая рот руками, омега не может поверить, что его собственное тело может так отзываться на кого-то ещё, кроме Юнгина. Но я убеждаю его в обратном, я тоже могу быть нежным, я тоже могу довести его до верха удовольствия.              — Видишь? — Вновь дотрагиваюсь до его чуть возбуждённого члена, обхватывая пальцами. — Мы можем чувствовать не только страдания. Просто ответь на мои чувства. Мой Тимиэль. Мой Вентус.              Дав самому себе обещание «не травмировать своего любимого», сдерживаю его из последних сил. И это отнимает предостаточно сил, но я стараюсь, очень. Омега всё сопротивляется, убирает мои руки от себя, пытается вырваться из пернатого кокона. Тимиэлю не нравятся мои навязанные поцелуи, как и то, что я делаю с его телом и разумом. Головой омега понимает, что сейчас его может взять убийца его родных и возлюбленного. Но тело… Тело, измученное ранее, хочет ласки и требует любви. После родов его анус чуть расширился, и теперь даже омежий пальчик может легко войти без подготовки. Но мне растягивать анус Тимиэля оказалось куда сложнее, пока не смочил собственные пальцы в слюне, так и не найдя в спальне смазки. Впрочем, если бы я искал не хвостом, а рукой, то, возможно, и нашёл бы.              — Роды пошли на пользу твоему телу. Теперь нам будет куда легче проводить ночи. — Не могу не заметить, как внутри любимого стало чуть свободнее. Пальцы быстро прибавляются к первому, растягивая нутро ещё больше. А осознание того, что омега растянулся не из-за измен и вмешательства кого-то со стороны, а из-за родов наших общих детей, не может не радовать.              Это наш первый раз, когда легко и безболезненно проникаю в младшего супруга, быстро оставившего попытки сопротивления. Выдавив из истинного первый стон удовольствия и возглас удивления, распускаю кокон, ведь в нём больше нет нужды. Тимиэль, познавший плотское удовольствие, уже никуда не сбежит, пока не получит разрядки. Чтобы проникновение было проще, поднимаю ноги Тимиэля наверх, закидывая пяточки на собственные плечи. Но, хоть милый и чувствует себя хорошо, он плачет горькими слезами. Разжав меха, он чуть привстаёт на собственных локтях. Я помогаю ему сесть на собственные ноги, опустив его пяточки за свою спину, но он тут же начинает колотить мою грудь, плача так, как будто это наша первая брачная ночь.              — Ненавижу… — различаю в едва шепчущем голосе. — Будь ты проклят…              — Люблю тебя, — тут же отвечаю на его ненависть.              Легко уложив руки любимого и самого Тимиэля на подушку, вновь навязываю нежный поцелуй, углубив толчки. Тимиэль, не понимая своих новых ощущений, пугается не на шутку. Стоны сами по себе вырываются, звуча почти в унисон с моим мурчанием. Не сумев сдержать свои ноги, омега пытается скрестить их, но я крепко удерживаю за лодыжки хвостами, заведя себе за талию. Придерживая свободной рукой за бёдра, понемногу ускоряюсь, не забывая выцеловывать своего любимого и задевать все чувствительные точки внутри младшего супруга.              Тимиэль совершенно потерян и не понимает, почему его телу так приятно и хорошо подо мной, снова кончая. Он не понимает, почему тело отзывается на всё то, что я делаю с ним.              — Ты мой единственный, Вентус, — шепчу, прежде чем навалиться всем телом на своего заплаканного истинного, сгребая под себя в крепкие объятья.              Я ещё не кончил, мне мало столь простых движений, а потому и не выхожу из тела милого супруга и не думаю, что отпущу от себя в ближайшие часы. Да и слуги, чьи удаляющиеся шаги я успел уловить краем уха, должны будут не раз за сегодня распространить слухи о том, что сегодня Тимиэль не просто плачет, а плачет от удовольствия, давясь сладостными стонами, что смешаны и с лёгким страхом, и с возбуждением.              Исполняем супружеский долг по-своему: Тимиэль уже не сопротивляется, раскрывается передо мной всё больше и больше, пока глаза закрывает мутная дымка, как при течке, а я ласкаю с такой любовью, как не ласкал никого до этого.                     PovТимиэль              Как и обещала Диора, Мирон меняется в лучшую сторону ради нас, своей новой семьи. Скрепя сердце, позволяю Мирону находиться рядом с детьми и нянчиться с ними. Альфе нравится играть со своими малышами, как и обучать их управлению своими хвостами, да и в общем проведённое с нами время, свободное от управленческих дел, приносит ему удовольствие. Гелос радует молодого отца, пока Селен не отлипает от меня, шипя на него.              — Гелос вырастет сильным воином. Надеюсь, и правитель из него выйдет достойным.              Несмотря на то, что малышам только на днях стукнуло четыре месяца, Гелос уже перемещается на своих хвостах, держа большой палец во рту. Селен тоже передвигается, повторяя за братом, но у младшего выходить чуть медленнее и более неуклюже. Да и у меня на ручках маленькому нравится больше. Возможно, я балую его, но не ругаю Селена за это.              — А вот Селену придётся постараться, чтобы защищаться от альф. — До сих пор не хочу осознать, что всё же родил омегу. Но я не ненавижу Селена, нет. Просто не хочу, чтобы хоть кого-то из моих детей или других потомков подвергали сексуальному насилию. — Подберу ему хорошего учителя среди омег, чтобы тот мог учесть все нюансы. Иначе загоняю, как альфу, а это может плохо сказаться на его здоровье в будущем.              — В Атлантиде все омеги умеют сражаться?              — Нет, не все. Только такие, как наш Селен, и только по своему желанию. А вот с альфами такое не работает. Мы обязаны пройти обязательную военную службу, порой и участвовать в битвах. В четырнадцать лет мальчиков-альф забирают и возвращают в семнадцать, если плаванье не затянется.              — Почему в четырнадцать? Они же совсем крохи! — Слушая подобное, заволновался сильнее за старшего близнеца, чем за младшего. Но это не значит, что за него вообще не переживаю. — А омег? Когда их забирают?              — Омег не забирают против их воли, и если появляется желание пройти военную службу, то их берут с большой охотой после родов. Им дают возможность продолжить род одного из альф Атлантиды. Но и бездетных тоже берут, просто относятся по-иному, ведь нерожавших омег разрешено обрюхатить и во время обучения, и во время воинской службы.              — А почему альф берут всех поголовно?              — Таковы традиции. Да и если нет войны, то они просто обучаются морскому ремеслу, военной тактике да ведению боя. И иногда причаливают у Третьего круга с целью пополнить продовольствие. Там же можно и с родными увидеться, и на праздники разрешено домой уходить с ночевой.              Снова жалею о том, что так и не смог перерезать себе вены в день первой течки в Атланте. Решись я на такое тогда, и сейчас не приходилось бы волноваться за своих детей, которые в будущем могут стать убийцами. Как минимум, один из них.              — Хей. Всё не так уж и плохо, как звучит. Да и навыки, полученные там, пригодятся в дальнейшем. Плюс наших малышей никто не сможет обидеть.              — Тебе прекрасно известно, как я отношусь к убийствам.              — У них это будет для самообороны.              Не стал сразу отстаивать свою точку зрения, прекрасно понимая бесполезность затеи. Мирона невозможно переубедить, особенно когда тот чего-то захотел. Это первое негласное правило нашей мирной семейной жизни, которое вывел за всё время пребывания под «защитой» старшего супруга. Да и надо подумать, чтобы подобрать слова побольнее.              — Значит, я тоже могу убить? — само собой выходит, даже я сам не сразу осознаю, что сказал.              Удерживая ребёнка одним из хвостов, Мирон неожиданно опускается на колени передо мной, сидящим с Селеном на постели. Аккуратно взяв свободную от малыша руку, нежно покрывает поцелуями мои пальцы. Вседозволенность позволила альфе уложить свою голову на мои обнажённые от одежды ноги.              — Я приложу все усилия для того, чтобы твои руки оставались чисты.              — Так я могу или нет?              — И кто же это? — По глазам вижу, что ненавистному супругу стало интересно, в чью сторону, кроме него самого, может быть направлена ненависть младшего супруга. — Кого ты хочешь убить?              — Ты убил не всех моих родственников-альф. Есть и другие, кто навредил моей семье.              — И что же это за птаха, что принесла тебе такую новость? — Мирона напрягает то, что я, его младший супруг, знаю то, чего не нужно.              — Та же, что на днях напела о том, что они были награждены за это сразу же, как мы отпраздновали твою победу над Лилем.              — Никто не остался без награды. Каждый воин получил по мешку золота, а также моё благословение. — Обняв за бёдра, альфа сжимает свои пальцы. Мирону не нравится, что я поднимаю тему смерти своих родных. Надеюсь, что вся радость победы на Лиле моментально исчезает, хотя бы по крохам.              — Мирон… Ты говорил, что любишь меня, так? — Использовать его же слова оказалось куда больнее, чем казалось до этого.              — Больше всех на свете.              — И мне не нужно вставать на колени, чтобы попросить тебя о чём-либо?              — Можешь просто произнести своё желание. — Мирон привстаёт и уже хочет было поцеловать меня, затянуть в поцелуй, но останавливаю его указательным пальцем, выставленным между нашими губами.              — Тогда исполни мою вторую просьбу, — убрав палец, сам тянусь к уху своего старшего супруга, томно шепча: — Принеси мне их головы. Так же, как принёс голову Юнгина. И я сам раздвину ноги перед тобой, полностью подготовленный и смазанный внутри.              Стыжусь самого себя и того, что творю, держа ребёнка на руках. Ненавижу свою беспомощность, но по-другому, как омега, ничего не могу. Не знаю, насколько сработает совет Диоры, но всё же рискую. Стыдно и позорно, и затянувшаяся тишина напрягает. Мирон сам отстраняется от меня, смотря непонимающим взглядом. Уже жалею о том, что послушался Диору. Лучше бы поступил по-своему.              — Я не могу убить своих лучших воинов! — слова звучат как гром среди ясного неба, но я не удивлён.              — Ясно.              Пересаживаюсь на вторую половину кровати спиной к своему супругу, попутно скидывая руки Мирона. Селен тут же шипит, привлекая к себе внимание. Одежда просторная, а потому легко скидываю с плеча, чтобы оголить свою грудь и покормить маленького. Не вижу, но благодаря метке чувствую, что он мечется. Но моё намерение останется неизменным.              — Тимиэль… — начинает супруг, мягко прикасаясь к моим напряжённым плечам.              — Ничего. Я не обижен, — вполне спокойно отвечаю.              — Правда? — в его голосе уже появляется надежда, но я не собираюсь радовать его.              — Да. Ты не в первый раз делаешь это.              — Делаю что?              — Не сдерживаешь своего слова. Мне даже кажется, что я привык к твоей лжи… — Не хотел, чтобы мой голос дрогнул, но всё же запинаюсь в конце, произношу последние слова совсем тихо и надломано.              — Вентус…              Мирон перемещается ближе ко мне, желая обнять. Руки уже окольцовывают, но я бью по ним свободной рукой. Повернув голову к нему, подмечаю щенячий взгляд, ничуть не трогающий меня. Меня больше беспокоит Гелос, который вроде как засыпает, но уже начинает причмокивать, почуяв запах грудного молока.              — Не сейчас. Селен кушает, — оправдываю своё поведение.              И Мирон просто садится рядом, легко приобняв за плечи. Гелос, увидев трапезу своего младшего близнеца, тянется ко мне, требуя накормить и его тоже. Мирон помогает старшенькому, раскрывая и правую часть моей груди от одежды. Теперь белая тога висит на одном лишь корсете, что сдерживает и приводит в норму мой живот. Не сразу осознаю то, что Мирон по-особенному осматривает меня. Опущенные короткие рукава и меня наталкивают на мысль, что на алтаре я был разложен в точно таком же положении, свадебный наряд так же свисал с талии, держась на поясе. От воспоминаний мурашки бегут по коже, а я еле сдерживаюсь, чтобы сейчас не заплакать.              Ситуация не поменялась. Только теперь я держу на руках детей от него, а не от Юнгина.              — И что же ты хочешь сделать с ними? — спрашивает Мирон, поправляя серебряную прядь волос, тут же убирая её за ухо.              Не верю в то, что он спрашивает меня об этом. Быстро утерев капли слёз с уголков глаз, обдумываю, на что он может согласиться. И чтобы прийти хоть к чему-то, решаю начать с безобидного. Как минимум, для него это будет лучше смерти верных солдат.              — В глазах лильцев были интересные цветы… Думаю, они отлично будут смотреться в их мёртвых глазах. — Всё же не выдерживаю и заговариваю об их убийстве.              — Милый, тебе не обязательно их убивать. — уговорами и лаской Мирон пробует переубедить меня, пробует смягчить наказание для виновных. Отвратительно.              — Поэтому я и попросил тебя. Или мне попросить другого альфу, раз мой старший супруг неспособен исполнить мою небольшую просьбу? — знаю, что это разозлит его, но всё равно произношу эти слова.              — Даже думать об этом не смей! — Мирон до боли сжимает свои руки на мне, пока хвосты угрожающе нависают сверху. Но его что-то останавливает, и он успокаивается, хоть на это и требуется немного времени. Уверен, будь я без детей, то точно бы пострадал. — Я приведу их к тебе. Но не убивай их. Каждый из них — основа наших мирных дней и ночей. И их смерть может принести смуту в ряды воинов.              Он дал согласие, а значит, я должен вознаградить его за это. Не сразу решаюсь, но всё же целую его в щёку, тут же отвернувшись, чтобы склониться над детьми. Не понимаю, чьё сердце бешено бьётся, моё или Мирона, что прижимается со спины.              — Не забудь букет те…              Не успеваю договорить, как чужие губы накрывают мои. Большие пальцы просто вцепились в моё лицо, пока поцелуй грубо углубляется. Мирон весь светится от счастья, а я не понимаю почему. Он реагирует так на простой чмок в щёку? Он что, совсем ненормальный?              Несмотря на такие мысли, позволяю хозяйничать и чужому языку в моём рту, и длинным пальцам, что спускаются с лица ниже. Пугаюсь лишь раз, когда три пальца мягко сжимают шею. Дети же продолжают свою трапезу, до боли высасывая молоко через мои соски.                     PovМирон              Главная площадь встречает всех гостей, торопящихся в главную пирамиду, холодными хлопьями снега. Праздник первого снегопада снова обещает пройти с жертвами, только теперь со стороны моего первого младшего супруга. Тронный зал, в который Тимиэль только что ступил в третий раз, наполнен серостью и потому нагоняет тоску. Сегодня никто из слуг не украсил зал, ведь не получали такого приказа. Сегодняшний праздник первого снегопада запомнят совсем по иной причине, и её тематика будет отнюдь не праздничной. В траур не принято праздновать и веселиться.              Трое альф склоняют свои головы перед младшим правителем Атлантиды, пока я восседаю на парящем троне: один убил среднего близнеца, двое других убили его отца. Я — четвёртый, но мы быстро договорились о том, как и почему пройдёт моё наказание в спальне.              Наши близнецы остались в детской вместе с нянями, потому никто из гостей и не увидит их сегодня, хотя пора бы уже показать их народу. Но негоже детям видеть то, что сейчас будет, а моё наказание пройдёт в нашей спальне, чуть позже и подальше от чужих да детских глаз.              — Вы убили членов моей семьи? — Холодный тон моего милого даже у меня вызывает мурашки, а ведь этот тон даже не направлен на меня.              — Так точно, мой первый младший правитель, — быстро тараторит один из них, выказывая своё уважение через поклон в пол. Лоб упирается в ступеньки, ведь Тимиэль не даёт прикоснуться даже кончику пальца к своим наконец-то обутым ногам.              В говорящем узнаю того, кто весело смеялся, пока я насиловал своего истинного. А всё из-за шрама на плече, который воин не спешит скрыть одеждой даже в лютые морозы. Только теперь он не весел и трезв. Сейчас он не улюлюкает, а боится за свою жизнь, ведь никто из них ещё не знает, что я выпросил милость для них.              — Прекращай. Мне неважно уважение того, кто не только смеялся над моей болью, но и стал её причиной. — Строго произнеся эти слова, Тимиэль полубоком поворачивается ко мне, совсем ненадолго. — Мирон, ты же подготовил букет цветов?              — Конечно.              Всё подготовлено настолько хорошо, что Тимиэлю нужно лишь взять цветы с подноса, который поднесёт девушка, одна из прислуг. Их головы закрыты плотными платками, потому и не видно ни их лиц, ни волос. На теле же такие же мешковатые одежды, скрывающие их тела полностью. Так наряжаем их лишь в этот день. Во все остальные их лица открыты.              Щелчка достаточно, чтобы одна из служанок вынесла небольшой букет асфоделусов вместе с ножницами. Тимиэль мягко берёт букет, благодаря девушку, и тут же раскидывает цветы перед альфами. Асфоделусы легко рассыпаются, почти сливаясь с белоснежным полом. Омега, поправив свою зелёную тунику, чей длинный подол скреплён по бокам на талии дабы не мешать ходьбе, поудобнее садится перед своей первой жертвой. Туника всё равно скрывает его ноги, хоть и укорочена. Стебель цветка, остро обрезанный Тимиэлем, протыкает насильно открытый правый глаз. Мужчина не сопротивлялся, смирено получая наказание от младшего правителя.              — Кого убил ты? — так же холодно спрашивает Тимиэль.              — Вашего среднего брата. — Дрожащий голос ничуть не разжалобил сердце Тимиэля, а только разозлил.              От проникновения второго цветка льётся кровь, ведь омега специально задевает внутренний уголок глаза, царапая нежные стенки. От третьего цветка чужой глаз наконец перестаёт быть полноценным, вытекая вместе со вставленным цветами до этого. Успев их поймать, Тимиэль вновь протыкает уже кровоточащую пустую дыру, чудом не задевая мозг. От четвёртого из пустой глазницы обильно льётся кровь, пачкая всё на своём пути. Оставшиеся девять входят легко и под тяжёлое дыхание и сдавленные стоны мученика. Под конец я спокойно вижу, куда же ушли острые концы. Не все, но всё же проткнуты в дёсны да нёбо.              Никогда бы не подумал, что Тимиэль, дрожащий от одного моего вздоха, способен на подобную жестокость. Наверное, он всё же и убить сможет, если сильно разозлится. Мне стоит быть осторожней с ним. Но всё равно не могу отвести от него глаз. Он… Он нравится мне таким куда больше, чем до этого… Уж не знаю, в метках ли дело, или в предвкушении ночи, но мне явно будет мало…              С оставшимися двумя Тимиэль повторяет то же самое. Вставив в правые глаза по тринадцать цветков каждому, присаживаясь перед каждым на колени, омега всё же остаётся недовольным. Ему кажется, что этого мало для действительно справедливого наказания. По голубым глазам, что впервые посветлели со дня нашей первой ночи, вижу, что Тимиэль с удовольствием бы продолжил свою маленькую месть над альфами, что из последних сил сидят на своих местах, почти падая в обморок от потери крови, что так и льётся из незаживающих ран.              Но ему нужно встать и занять место рядом со мной, старшим супругом. Сев на трон, Тимиэль впервые чувствует власть над атлантами. И не зря, ведь теперь никто не посмеет перечить ему, особенно после сегодняшнего. И Тимиэль это прекрасно понимает, наблюдая за реакцией атлантов. Присутствующие ещё после первого цветка в глазу сородича начали побаиваться моего милого, наконец признав в нём их первого младшего правителя.              — Кровь за кровь, хоть и малая, — говорит Тимиэль на моём родном языке, да так чётко, что удивляюсь не только я, но и все присутствующие в зале. — Знайте, что я не успокоюсь после этой отдушины. Сколько бы Мирон ни уговаривал, сколько бы ни просил милости для вас, сколько бы я ни понёс от него, я буду делать всё, чтобы вы прочувствовали хотя бы часть моей боли.              — И каково же наказание Мирона? — омега одного из альф встревает в речь Тимиэля, готовый вот-вот разрыдаться. — Ваш супруг тоже виновен! Так что же ожидает его?              Золотистая коса растрепалась, тогда как персиковые ткани помялись в местах, где парень до этого сжимал пальцами складки наряда. Он боится Тимиэля, но всё равно язвит. Но удивляет меня не это, а то, что мне нет нужны переводить вопрос Тимиэлю. Он поднимает правую руку, затыкая меня и отвечает сам.              — Не все истинные безумно любят друг друга и живут ради своей пары. Его наказание — я. И мои тёплые чувства к нему. Точнее, их полное отсутствие. — В зале вновь повисла тишина. Младший супруг лишь слегка дрожит, смотря на атлантов трезвым взглядом.              — Вентус? — переспрашиваю, искренне надеясь, что Тимиэль просто перепутал слова. Язык атлантов для него всё-таки чужой.              — А ты думал, что я полюбил тебя?              — Но ты ведь… — Я думал, что у него хоть какие-то чувства ко мне. Я ведь стараюсь ради нас, не обижаю детей… Балую его и наших детей… Что же я делаю не так?              — Поцеловал тебя в щёку? — С лёгкой насмешкой и тем же холодом в голосе, но уже на своём родном языке. — Было, не отрицаю. Но я бы не сделал этого, если бы не совет мудрого друга и безысходность. Да и это сработало. Теперь я знаю всех убийц в лицо и принёс раны, что никогда не заживут. Всем без исключения.              Молча встаю с насиженного места. Возможно, грубо и болезненно закидываю Тимиэля на правое плечо и уношу прочь из тронного зала. Подол зелёной туники младшего супруга путается в моих ногах, ведь основная масса отцепилась от застёжек на талии. А ведь я сам их сделал, думая, что порадую Тимиэля не простой безделушкой, а функциональным украшением. Но нет, он не ценит этого. Если бы ценил, то никогда бы не сказал того, что только что сказал перед всеми. Я готов мириться с этим, но наедине, когда это слышу только я один.              Не понимаю, как добрался до спальни, но стоит мне увидеть нашу кровать, как тут же кидаю на неё младшего супруга. Чтобы даже случайно не ударить его, отхожу в противоположный край комнаты, ходя из угла в угол. Не могу успокоиться, мне надо выпустить пар, но и оставить Тимиэля сейчас одного тоже не могу. А он и не думает оправдываться, хоть как-то объяснить свои слова и поступок. И это злит ещё сильнее. Уже готов забыть про обещание не трогать его и хочу всыпать по первое число да так, чтобы запомнил надолго, чтобы больше не смел высказывать при посторонних неуважение ко мне.              — Что я сделал не так? — Не выдерживаю и всё же первый спрашиваю, начинаю диалог.              — Действительно хочешь знать? — Тон, всё такой же холодный, но уже не такой смелый, бесит меня сильнее.              Ударив в стену, замираю на месте. Сейчас вполне мог бы попасть под удар и Тимиэль, но держусь из последних сил, чтобы не наброситься не него и снова не избить, и уж тем более не изнасиловать. Я обещал. Я должен сдержать слово. А Тимиэля можно и словами напугать, сломить и перевоспитать под себя.              — У нас с самого начала всё пошло наперекосяк, а после ты всё окончательно испортил. Именно поэтому, что бы ты сейчас ни делал… — Тимиэль вжимает голову в собственные плечи, но продолжает смотреть на меня, обжигая холодом во взгляде. — У нас ничего не выйдет…              — Ты даже не даёшь нам шанс!              — И даже думать об этом не желаю. Это ты навязал мне себя!              Стукнув стену во второй раз, оставляя след от удара хвостами, пугаю Тимиэля не на шутку. Он ожидает, когда я начну бить и его, а потому уже готов к боли. Постояв так ещё немного, всё же прячу хвосты, но чешуя на теле никуда не уходит. Злость так и бьётся в моих висках, пока кулаки сжимаются, разрушая и так повреждённую белую стену.              — У нас дети. Наши близнецы…              — И они единственные, благодаря кому я всё ещё живу. Если бы я тогда не понёс от тебя, то… — Тимиэль обрывает себя на полуслове, явно не желая окончить собственную фразу.              — То что? — настойчиво спрашиваю, делая акцент на вопросе.              — Ничего.              — Если бы не наши дети, то что? — спрашиваю, но Тимиэль не отвечает, отворачивается к окну. Догадка, родившаяся в моей голове, стремительно выстреливает в голову, как гром в ясный день.              — Ты ведь не… Вентус, посмотри на меня! — Тимиэль, так же молча, поворачивается ко мне, смотря ненавистным взглядом. — Ты ведь не хотел снова наложить на себя руки?              — Узнал раньше, чем решился, — звучит для меня, как приговор.              Хвосты выходят неосознанно. Медленно приблизившись к своему истинному, нависаю сверху. Боясь прикоснуться к дрожащему омеге, просто сажусь рядом. Протянув руки к Тимиэлю, замираю на мгновенье, руки непривычно задрожали, остановившись буквально в миллиметрах от младшего супруга.              — Почему?              — Это не первый раз, когда я пытался свести счёты с жизнью.              Теперь и я замолкаю, всё же дотронувшись до плеч младшего супруга. Омега дрожит чуть сильнее, чем я. Отчётливо чувствую страх, не только свой, но и Тимиэля. Всё же прижимаю милого к себе. С поднятыми коленками это не очень-то и удобно, но я не отрываюсь от Тимиэля, который даже не сопротивляется.              — Но год назад… Ты ведь бежал от меня, чтобы выжить.              — Я хотел истечь кровью где угодно, но только не рядом с тобой. — Тимиэль был прав, это куда больнее цветов в глазу. Даже если это ложь, всё равно больно. Метка просто горит, разрываясь на кусочки.              Третий удар приходится в стену, небольшие куски тут же сыплются на подушки. Тимиэль не видит этого, ведь я уткнул его голову в своё плечо, вцепившись в его тонкие руки. Ещё немного — и наброшусь на него, чтобы вновь и вновь доказывать свою власть над ним через секс, через принуждение.              — Мой Вентус… Ты выбрал самое жестокое наказание для меня…              — Дырявить твой глаз цветами — бесполезно. Это не принесёт мне ни удовлетворения, ни душевного покоя.              Хоть и чувствую себя отвратительно и раздражённо, просто обнимаю своего истинного, сжимая пальцами зелёную тунику на спине, за которой скрываются шрамы. Успокаиваю себя лишь тем, что я клялся не трогать его, я должен сдержать своё слово.