PovЭван
Не скажу, что моя жизнь – дерьмо. Просто не повезло с предками. Не хочу признавать это, но и по сей день с болью вспоминаю о родителях, а лильский мальчишка одним своим внешним видом теребит старые воспоминания.
Папа был очень красивым. Даже не так. Он был прекрасен. Белоснежная кожа сияла под светом луны, тогда как почти прозрачные глаза без зрачка смотрели на всех с добротой и теплом. А его обволакивающие объятия… Они были такими тёплыми, что теперь одна только мысль о них обжигает холодом.
Не знаю, с какого именно момента, но отец начал избивать папу: то к альфам заревнует, то он ест слишком мало, то слишком громко поёт мне колыбельную. А потом родился младший брат, точная копия меня и отца: чёрная чешуя, спрятанная под точно таким же чёрным мехом, и янтарные глаза. Даже человеческий облик практически не отличим. С его рождением прекратились и каждодневные побои. Пусть и ненадолго, но папа снова улыбался.
И особенно ярко он улыбался, когда собрался бежать… С человеком…
— Эван… — Папа обнимал меня особенно тепло в ту ночь, держа младшего брата на своих руках. Человек же всё это время стоял позади, держа другой свёрток, в котором покоился такой же человек. — Как бы я хотел забрать и тебя тоже… Но не могу…
— Почему?
— Вырастешь и поймёшь… Прошу, не ищи меня. Я сам найду тебя, как ты повзрослеешь…
— Но зачем тебе куда-то уходить? — Я был ребёнком, а потому и не понимал, почему младшему брату можно, а мне — нет. А папины слёзы ничего не объясняли, не давали ответа. — Не покидай меня!
Не контролируя ни свои эмоции, ни свои силы, я выпустил острые нити прямо в родителя и человека. Естественно, от крика проснулся и мой отец. Дальнейшие события едва ли сейчас вспомню, да и в память врезались лишь чёрные слёзы, которыми более никогда не плакал, и кричащий младший брат на моих руках. Уже со слов соседа узнал о том, что люди были разорваны, особенно взрослый, а папу так никто и не видел в Эребсии. И более не находил с тех пор, даже косточек. Отец до самого дня своего исчезновения молчал, так и не сказав, что он с ним сделал.
Мои родители не были истинными, но отец так и не смог прожить "долго и счастливо" без своего Лилитэлла, так и не принял другую омегу, продолжая изо дня в день звать своего милого Тэлли. Уверен, он умертвил себя где-нибудь в стенах пещеры Первых, а мы просто пока что не нашли его останков. Либо впал в беспробудный сон, как это сделали многие задолго до моего рождения.
И вот, спустя столько лет я созерцаю папино лицо, когда тот маскировался под человеческий род перед охотой. Светлые волосы не такие белые, как у папы, цвет больше уходит в какой-то пшеничный. Как минимум, его волосы сливаются с пшеницей, среди которой и нахожу во второй раз, уже намеренно. Кроме лица и волос, более ничего не напоминает папу. Зелёные глаза смотрят на окружающих с некой опаской, и только на Тимиэля да свою старуху Ми – с теплотой и… любовью?
Решаю, что всё же стоит выйти на свет, прекратив прятаться в тени. Мне просто необходимо убедиться в том, что это не мой родитель и уж тем более — не мой родственник. Впрочем… о последнем я бы не стал жалеть. Моему роду нужны омеги для чистокровного продолжения. От других тоже можно было бы, но не хочу детей со смешанной кровью.
Мальчишка не сразу замечает меня, неся в своих тонких руках очередной кувшин с молоком. Но в этот раз хотя бы без своего назойливого друга. Тот остался со старухой, ведь та снова споткнулась и подвернула ногу. Выстраиваюсь за его спиной, окончательно выйдя из тени. Пару шагов делаю в такт его шажочкам и продолжил бы, если бы он не обернулся.
В зелёных глазах тут же заплескалось опасение, смешанное со страхом. Ничем не хуже своей бабки, омега спотыкается о собственные ноги. Не подхватываю его, спокойно даю упасть, ожидая белых нитей. Но их нет. Человеческий детёныш падает на обложенную неровным камнем тропинку, роняя кувшин. Молоко тут же разливается на пшено. Несуразная накидка коричневого цвета скрывает тело, но носом чую лёгкий, едва ощутимый запах человеческой крови. В нём нет ничего ни от моего рода, ни уж тем более от атлантов или кого-либо ещё.
— Я всего лишь хотел поздороваться. — Помогаю мальчишке встать и на всякий случай принюхиваюсь.
Лишь прижав нос к его волосам, улавливаю едва ощутимые отголоски
Зверя, моего рода. От папы пахло амариллисом*, нежным цветком, а в запахе мальчишки ещё и присутствуют нотки пшеницы, среди которой он вырос, и ириса. От накидки же попахивает живностью, она и перебивает его феромон. Наверное, из-за неё и не почувствовал сразу.
— Вам что-то нужно? — Мальчишка вежлив, но свои руки отнимает быстро. Пробую ощутить его эмоции и чую в них лёгкий дискомфорт, что перекрывает чувство опасения.
— Я просто гулял, и тут увидел знакомую мордашку. Плюс Мирон просил проверить, как там виновник торжества. И ты можешь мне в этом помочь. — На мои слова мальчишка напрягается, чувствуя страх передо мной. Пара шагов назад, не больше, а всё равно это огорчает меня. — Видишь ли, Мирон приготовил не только артистов, но и украшения. Подскажешь с размером его пальчиков, чтобы Мирон не положил того, что будет мало или же наоборот велико, м?
— Размер… пальцев? — Страх исчезает, и мальчишка чуть заинтересовывается моим вопросом.
— Именно.
— Это лучше у него спросить… Если он знает…
Омега растерян и, совершенно не зная ответа на мой вопрос, уже идёт обратно домой. И я иду за ним. Практически пустой кувшин обрамляют его тонкие пальцы, совершенно обычные и неотличимые от типичных человеческих. Хоть большая часть и скрыта под тканью накидки, но я всё равно подмечаю то, что на нём нет даже цепочки или хоть какого-нибудь браслета.
— В Лиле не носят украшений? — спрашиваю больше из интереса, ведь на Лиле действительно мало омег, у которых я видел хоть сколько-нибудь украшений.
— Они мешают, ведь большую часть мы, лильцы, работаем либо в полях, либо с травами, либо с животными. Да и кольца в Лиль начали с Атлантиды везти. На острове больше вышивка распространилась, нежели чем украшения.
— И вы, омеги, ведь подбираете по размерам, когда покупаете кольца? — И почему с ним так сложно? Неужели нельзя просто взять и ответить мне на вопрос? — Вот ты лично покупал?
— Просто перемеряем и берём то, что подходит. — И всё? Было бы хорошо, если бы до него дошло. Но нет, он тупит.
— Однако, сложно.
Уж не знаю, все ли омеги на Лиле такие же глупые, или же это просто все люди такие же, но я немного остываю. Интерес угасает, и к крохотному домику подхожу слегка скучающе. Наспех смотрю на пальцы Тимиэля и, даже не тронув их, ухожу. Мирону и вечером передать смогу, какой примерный размер пальцев у омеги, что совсем скоро будет в его гареме.
А пока мне нужно побыть одному и многое обдумать. Как минимум, то, как же узнать наверняка о принадлежности мальчонки к роду
Зверей.
PovЭлеонор
Из нашего с бабушкой домика Тимиэль ушёл рано, совсем разбитый, ведь хозяин Спокойного моря так и не пришёл к нему. Беспокоюсь за него ничуть не меньше бабушки, но и сделать ничего не могу. Да и подарку от нас он навряд ли обрадуется, ведь он совсем простенький. Простые белые рубахи с вышитыми веточками пшеницы. Пшеница выбрана не случайно, а чтобы не забывал обо мне и бабушке Ми, о нашем острове.
— Вот… Возьми… — Бабушка редко достаёт вещи моих родителей. Слишком уж больно её старому сердцу вспоминать, как те умерли в шторме. Но вот, она достала из сундука одежду матери и протягивает её мне прямо в руки.
— Это же мамино… — Я не помню ни её лица, ни лица отца, но помню зелёную тунику, в которую она наряжалась на праздники. Прикасаюсь к ней и понимаю, что ткань даже по ощущениям осталась прежней.
— И единственное, чего поприличнее и краше. Как раз для сегодняшнего дня…
— Бабушка… — Иногда мне всё же грустно, что у всех есть родители, а у меня только бабушка, но я ни разу не жаловался. У меня была та, что любила меня, несмотря на цвет моих волос. Пока все тыкали пальцем, а некоторые и вовсе побаивались, она оставалась со мной, продолжала жить ради меня. И теперь я хочу отплатить тем же.
— Не реви. — Только и говорит бабушка чуть дрожащим голосом. — Лучше примерь скорее, да волосы расчеши. И выдвигаемся, а то пока ноги переставлю, как раз к началу пира подойдём.
— Хорошо.
Утерев капли слёз, что так и не скатились с уголков глаз, стараюсь успокоиться. Надо и себя, и бабушку протереть влажным полотенцем, чтобы праздничную одежду надеть на чистые тела. Нельзя даже лёгким запахом овец и пшена портить свадьбу моего единственного друга.
Ко всеобщему облегчению, атланты празднуют свадьбу и день рождения Тимиэля, никак не проявляя агрессию. Чужеземцы наравне со всеми веселятся, разделяя еду и выпивку. Естественно, мы все выдохнули, ведь всё идёт как нельзя лучше, хотя есть и те, кто остаётся настороже. Я же просто стараюсь не думать об этом. Не хочу, чтобы Тимиэль запомнил мою грустную моську. Как бы грустно мне ни было остаться тут без него, я всё равно рад за друга. Сейчас он улыбается, прижимаясь к своему почти супругу. И господин Юнгин души в нём не чает, так и глушит своим феромоном, отчего и сидят все подальше.
К другу подошёл лишь раз, чтобы подарить рубахи ручной работы. Тимиэль, хоть и радуется вещам, но я осознаю, что дары от моей семьи совсем простые, особенно на фоне даров атланта Мирона. Впрочем, более никто за вечер так и не смог переплюнуть альфу, даже родители Тимиэля.
Поздний вечер наступает неожиданно быстро. Бабушка же, подсев к своим старым друзьям, вспоминает свою молодость. Буквально только днём она едва ходила, а сейчас готова порхать, забыв про трость и больные колени. Я же не выхожу танцевать, продолжаю наблюдать за ней, готовый в любой момент ринуться к ней. Но она стоит на своих двоих, успевая не только танцевать, но и заигрывать с молочником, таким же одиноким стариком, как и она, живущим без пары, но зато с беременным сыном Лори и его старшим супругом.
— Она всегда была такой энергичной? — неожиданно звучит рядом со мной.
Черноволосый альфа, друг Мирона, подсаживается на место моей бабушки, смотря на толпу танцующих. Непривычно видеть его в чёрном наряде, но он ему к лицу. В мужчине и без этого можно было увидеть альфу, а сейчас, когда из цветного в нём только цвет кожи и янтарные глаза, что так и сияют на фоне всего остального – дикий зверь. Не могу сравнить с медведем, но вот с кошкой из Атлантиды – ещё как.
— Просто она раскрывается рядом со старыми друзьями.
— А ты чего не веселишься?
— За бабушкой присматриваю.
— Зачем?
— А кому ещё? Я у неё один. — Немного напрягает, что выпрашивают такие подробности, но я успел выпить целый кубок медовухи, так что сейчас у меня язык без костей.
— А как же родители? Не в капусте же тебя нашли. — Эван отрывается от созерцания моей бабушки, переключив всё внимание на меня.
— Умерли. Я их и не знал толком, — отвечаю коротко, так как не хочу об этом говорить даже на слегка пьяную голову.
— Вот как… А ты не замечал никаких странностей за собой?
— Простите?
— Ничего сверхъестественного в тебе нет?
Мне неприятен чужой изучающий взгляд, невольно поправляю собственные волосы, ведь в них не раз и не два тыкали, обвиняя мою матушку в различных непотребствах с кем-то нечеловеческим. Но нет, у меня папины глаза, как говорит бабушка, а потому я и не слушаю и на сегодняшний день не утихающие слухи. Но это не значит, что мне приятно выслушивать подобное, даже намёки или же догадки.
— Возможно, мои волосы ввели вас в заблуждение. Но нет. Я самый обычный лилец.
— И кожа не светится в темноте?
Рукава туники длинные, и альфа, никого и ничего не стесняясь, задирает рукав наверх. Правая рука оказывается нагой, отчего рождаются неприятные мурашки. Грубые пальцы больно хватают за кисть руки, поднимая над столом. Альфа что-то высматривает, что-то ищет, вертя мою руку в разные стороны. Я же пугаюсь. Сколько бы лильцы ни обсуждали и ни сплетничали, никто из них не посмел трогать меня.
— Что вы делаете? — криком привлекаю внимание к нам, чтобы хоть кто-нибудь отцепил альфу от меня.
— Не светится… — с каким-то недовольством подмечает Эван, так и не отпустив моей руки.
— Что вы себе позволяете? — спрашивает один из гостей, но он быстро замолкает.
Собираюсь снова выкрикнуть хоть что-нибудь, но мой рот затыкается чем-то чёрным. Прежде чем подлететь над деревьями, подмечаю, как мужчина, пытавшийся меня защитить, харкает собственной кровью, пока людей рядом с ним протыкает нечто чёрное и острое. Крик застревает где-то внутри меня, пока всё тело стремительно холодеет. Приземлившись в лесу, понимаю, что я обмотан чем-то чёрным, что никак не хочет отлипнуть от меня, как бы сильно ни оттирал от одежды.
Толком не ступая на траву, отчего-то вспоминаю о бабушке. Её тоже могло продырявить, а я даже ничего не сделал для её защиты. С такими мыслями рвусь сильнее, но Эван приземляется рядом. Музыка всё ещё звучит, но нет крика ужаса и предсмертных стонов. И даже больше, сквозь деревья я вижу, как Тимиэль вышел к Мирону на танец.
— Давай-ка отойдём подальше. Мы же не хотим напугать твою престарелую бабушку.
Удерживая чем-то чёрным, альфа уносит меня дальше, глубже в лес. И он не успокаивается, пока музыка не начинает звучать глухим эхом. Опрокинув на землю, Эван не стесняется дёргать меня за волосы. Зачем-то выставляет моё лицо наверх, вглядываясь в него. Он снова что-то ищет во мне, и я пользуюсь близко придвинутым лицом альфы. Терпя боль, вырываюсь ближе к нему и кусаю за нос. Сцепляя зубы, совершенно не ожидаю того, что физическое тело растает на глазах, а жижа, оставшаяся взамен физическому телу, будет выплёскиваться изо рта.
Окончательно не понимаю происходящего, ведь лицо альфы – одна большая чёрная смесь, что вновь выстраивается в лицо, но уже нечеловеческое. Глаза более не янтарные, а алые, и смотрят не просто с холодом, а больше с разочарованием. Вовремя замечаю, что нити и сам альфа ослабили хватку. Дёрнувшись, легко вырываюсь и бегу куда глаза глядят. Хоть и прожил всю свою жизнь на Лиле, но сейчас, во тьме ночной, совершенно не узнаю местность и не представляю, куда следует бежать.
Нужно бежать к бабушке, а ещё лучше — к старшему супругу Тимиэля и другим воинам Лиля. Хоть к тем же Метио или Рэйхи, старшим братьям друга. Но, переставляя ноги наугад, стараюсь не упасть, споткнувшись об очередные корни деревьев, и в итоге выбегаю к берегу. Тут уже вовсю стоят палатки атлантов, коих ещё днём не было.
— Не стоило так делать… — низкий голос звучит тихо, но всё отчётливо слышно. Даже шум волн не перебивают чужой голос, чей хозяин медленным шагом выходит из леса, прямо ко мне. — Хоть ты и похож, но явно не он… Кожа никак не искрится и не блестит.
— Да что ты такое? — кричу на весь берег, пока чудовище, разрастающееся в чёрной жиже да нитях, с каждым шагом всё ближе и ближе ко мне.
—
Зверь, — хищно шепчет нечеловеческий голос, пока нити вновь окружают меня.
От них не сбежать, даже щёлочки нет, чтобы у меня был хоть какой-нибудь шанс на побег. Чернота больно сжимает в тисках, пока одна из таких вот верёвочек впивается в губу. Резкое движение — и на моих губах появляются кровоточащие надрывы, а после она проходится и по левой брови, чудом не царапая щёку и глаз.
Голос снова пропадает и не проявляется толком, даже когда нити освобождают из своей хватки. Крики ужаса всё же раздаются, и я всё больше беспокоюсь не столько о себе, сколько о бабушке. Она там осталась одна, и только Боги знают, сможет ли она пережить сегодняшнюю ночь.
— О, Мирон всё же решил захватить. Нам тоже надо бы поторопиться. Не то всё интересное пропущу.
— …бабушка…
— И бабушку твою унести нужно. Авось Ми сможет ответить на мои вопросы.
Нити более не держат, отпускают обратно на песок. Но долго на ногах не стою. Убрав большую часть, Эван оставляет часть из них, которые тут же начинают подгонять к палаткам. А я не иду ни к одной из них, пробую обойти и убежать, но удары вновь и вновь возвращают на место, загоняя в ловушку. Альфа просто играется со мною, а я судорожно соображаю, что могу сделать. И, как назло, в голову ничего дельного не приходит, а в мыслях как бы уже упасть и пустить всё на самотёк. Либо же просто закричать, моля о пощаде.
Но, хоть и понимаю, что уже заранее проиграл, всё равно не прошу о жалости, не прошу помиловать меня. Ком в горле застрял, не пропуская ни кислорода, ни слова. Губы тоже не помогают, дрожат сомкнутыми. Ещё немного — и прикушу нечаянно, стуча зубами.
— А синяки легко остаются… Интересно, как быстро они заживут?
Нити всё же окончательно откидывают меня в палатку, и я падаю на расстеленные ткани, что служат своеобразным полом. Мебели тут нет, только непонятный стол с подушками да длинная жёсткая софа бело-серого цвета.
Мягкие шаги не сулят ничего хорошего, и я отползаю подальше от входа в палатку, надеясь, что и у атлантов обычные палатки, из которых можно сбежать, просто подняв стенку. И я срываюсь с места, сразу же делая попытки поднять ткань. Но палатка словно из одной ткани выстроена, либо же страх застилает глаза, отнимая все силы. Пробую и ногтями выдрать проход, но ткань ни в какую не поддаётся.
Не успеваю поискать хоть что-то острое, чтобы мне помогло. Уверен, будь у меня в руках какой-нибудь ножик, то смог бы разорвать бело-жёлтую ткань. Но нити снова обкручиваются поперёк всего тела, прижимая руки и ноги друг к дружке. Долго навесу не держат, чуть ли не сразу кидая на софу. Больно ударившись спиной, не жду, когда боль остынет и пройдёт, сразу дёргаюсь куда угодно, лишь бы подальше от альфы.
— Нет! Прекрати! ПРЕКРАТИ!
Звук пощёчины раздаётся неожиданно, но ещё неожиданней осознавать и понимать, что эту пощёчину отвесили мне. Правую щёку тут же обжигает, словно огнём, пока кожей чувствую и лёгкие царапинки, что остались после ногтей мужчины. От меня более не исходит ни одного звука, кроме надрывного дыхания.
— Мне просто жизненно необходимо кое-что проверить. Ты можешь продолжать дёргаться и кусать меня, но тогда тебе будет больно. Очень больно. Так что просто расслабься и попробуй получить удовольствие.
Пока надо мной нависает едва ли знакомый альфа, откуда-то рядом звучат крики Тимиэля, вперемешку с рыками Мирона. Они совсем рядом. Пусть и плохо, но мне слышны их голоса. Уверен, и Эван их слышит, но он зачем-то задирает зелёную тунику на мне, фиксируя чёрными нитями. Пока на мне нижнее бельё, я не переживаю и даже не осознаю, что сейчас произойдёт, но стоит ему насильно спуститься, как снова начинаю дёргаться. Правда, в этот раз мыча нечто непонятное.
Все мои потуги утопают в чёрной жиже, что твердеет с каждым моим энергичным дёрганьем конечностями. Только ноги и разводят в стороны, сгибая в коленях. В последний раз пробую попросить прекратить, но губы так и не расцепились друг от дружки. Мольба так и остаётся неозвученной. Наверное, поэтому чужой член, что разрывает меня с первого же прикосновения, и проникает внутрь.
Почему-то не думаю о том, что альфа не мог не прекратить, если бы я попросил. Отчего-то начинаю думать, что это моя вина, ведь я ничего не высказал, ни одного слова против.
Зверь же, болезненно вогнав свой член за пару толчков, опускается ниже ко мне, продолжая обнюхивать лицо. Не понимаю, что он пытается унюхать или понять. Да и хочу лишь одного: чтобы всё как можно быстрее закончилось.
Пробую помолиться всем известным мне Богам, но из-за толчков с губ срываются отнюдь не слова молитв, а нечто непонятное, громкое и до рвотного позыва противное. Кроме стонов и сбившегося дыхания, слышны непонятные звуки. Словно что-то хлюпает между моих ног, распространяя металлический аромат. Лишь по последнему понимаю, что это моя кровь, это мои раны кровоточат и упрощают действия для насильника, кровью заменяя смазку.
Губы всё же закусываю, но легче не становится. Внизу всё горит, так теперь ещё и губы по новой болят. С каждым новым толчком стонаю сильнее, в итоге всё же срываясь на крик. Руками впиваюсь в чёрную жижу, не стесняясь царапать да растягивать.
Не понимаю, сколько длится пытка, но ноги уже задрожали от нагрузки, к которой они не привыкли. А насильник лишь рычит, не зная, как ещё сжать мою кожу и меня самого. Он в разы больше меня, метра под два точно вытягивается, а вместе с ним и член, толчки которого основательно вырывают мой голос. Такое чувство, что каждый подобный толчок выбивает все внутренности, и из-за этого окончательно срываю голос. Хрипы то надрывно оглушают палатку, то от них ничего не слышно.
Сейчас я даже не знаю, насилуют ли так же Тимиэля или к нему остались более благосклонны и не тронули. Хотя бы не так жестоко и больно…
— Удивительно, — звучит голос насильника, который не скрывает своего удивления, — ты человек, а пахнешь как
Зверь, как мне подобный.
Ничего не отвечаю на непонятные слова альфы. Будь я хоть капельку таким же, как и он, то уже давно бы оторвал его член и засадил бы в него же, чтобы насильнику было так же больно, как и мне сейчас. Я даже не понимаю, почему он прекратил двигаться, удерживая член внутри меня чуть ли не по самые яйца: потому что кончил, а я из-за боли этого и не заметил, или по простой прихоти. На это мои глаза просто закатываются наверх, отчего уже и не вижу альфу, а палатка мелькает сквозь слёзы.
— Знаешь, ради такой дырки я готов и битву пропустить, — произнеся это, он снова начинает двигаться.
Его пах только сейчас прикасается ко мне, стукаясь тяжёлыми яйцами о мои ягодицы. От такого толчка как-то по-особенному больно. Перед глазами всё темнеет, а я и не держу сознание. Позволяю утянуть себя во тьму, ведь в ней боль притупляется, практически полностью пропадая.
Не понимаю, когда сознание возвращается ко мне. Понимаю, что меня снова несут сквозь лес, пока где-то рядом кричит Тимиэль. Сквозь непонятный вакуум не могу разобрать фразу полностью, но «…не лягу под…» позволяет мне осознать, что друга ещё не тронули. Он ещё сопротивляется.
Расслабляюсь, снова погружаюсь во тьму.
Второй раз прихожу в себя от криков друга. Меня вернули на поляну, где совсем недавно играли свадьбу Тимиэля и Божества Спокойного моря. Но всё совсем другое. Все цветы растоптаны, прямо как честь и достоинство именинника, чью свадьбу сорвали. Непонятный костёр как будто выстроен из человеческих тел, горит одной большой пирамидой, пока омеги с детьми сидят вокруг чешуйчатых гигантов. Если бы не одежда на верхних телах, то и не понял бы, что это одежда альф острова Лиль. Только почему-то они без голов.
Вновь обращаю внимание на крик Тимиэля. Он кричит так, как будто его режут на кусочки. И я почти прав. Вся развороченная и помятая свадебная туника держится на одном лишь поясе, но она совершенно не скрывает ужаса, вызывающего рвоту. Организм не выдерживает, и вся еда, которую успел съесть за сегодня, выворачивается наружу чуть ли не вместе с желудком. Чужие крепкие руки удерживают мои волосы, чтобы ничего не запачкал, а после возвращают обратно к себе на колени, укладывая голову на широкую грудь.
Реагирую на весь этот кошмар не только я. Совсем рядом госпожа Ханди, мать Тимиэля, бьётся в истерике. Она не отрывает глаза от сына, а на месте её удерживают такие же, как и мы, омеги, судя по запаху. Почему они это делают? Неужели не понимают, насколько это отвратительно?
Вновь перевожу взгляд на Тимиэля, но взгляд останавливается на члене Мирона, что выходит из Тимиэля, прихватывая с собою не только чужую кровь, но и как будто частичку его внутренностей. Либо края ануса так сильно опухли под таким животным напором. Нужно быть слепым, чтобы не узреть выпирающий член сквозь живот Тимиэля.
Наблюдая, невольно задумываюсь, что и со мной только что произошло тоже самое… Только ко мне сжалились и унесли прочь от лишних глаз, никто не видел моих мучений. Тимиэля же… Это публичное унижение, а не первая брачная ночь…
Со стороны всё выглядит ещё хуже, либо мне так только кажется. Лишь одно могу утверждать наверняка: после подобного болит не только анус и внутренности. Болит абсолютно всё тело, пока сознание то и дело куда-то уплывает. Последнюю, кого замечаю, так это свою бабушку. Утирая мои губы дрожащей рукой, она едва сдерживает слёзы, что-то проговаривая. Я не слышу, в ушах снова образуется вакуум. В глазах же темнеет, и я просто позволяю телу решать самому, что делать дальше: продолжать исполнять все функции или умереть.
PovЭван
Мирона с его омегой на руках толком и не провожаю, ведь сегодня у меня есть чем занять себя. Элеонор, или как там его зовут, продолжает спать, а если и просыпается, то его либо рвёт, либо поносит кровью. Пока что с ним сидит его бабка, то и дело утирающая не только свои слёзы, но и своего подопечного. Мальчишка, хоть и назвался её внуком, совсем не похож на старую женщину, нет ни единой схожей черты.
В маленький домик возвращаюсь быстро. Улицы пусты, да и тенью перемещаться в разы эффективнее. Старая женщина всё так же сидит рядом с мальчишкой, продолжая утирать влагу со своего и парня лиц. Под бёдрами Элеонора замечаю новые ткани, но и они уже начинают впитывать в себя кровь.
— У вас тут в захолустье есть врачи или лекари? — Не на шутку пугаюсь за мальчишку. Я не рассчитывал на скорый конец омеги. Внутри него было не так уж и плохо, так что было бы неплохо повторить. Совместных детей можно и не рожать, просто не буду кончать в него напрямую в матку, как сегодня ночью. Нити легко и надёжно задерживают мою же сперму, а после с такой же лёгкостью можно вымыть в купальне. Самая надёжная защита.
— Знахари, но все, кроме меня, уже мертвы, благодаря вашим стараниям, — отвечает старуха, даже не смотря в мою сторону.
— Тогда почему не лечишь его?
— Омеге лучше умереть, чем терпеть насилие.
Мгновение, и я уже рядом с бабкой. Схватив её за горловину кофты, поднимаю со стула. Её ноги едва ли достают до деревянного пола, пока она ошалело смотрит в мои глаза, охая да ахая. А мальчишка бы уже сопротивлялся, вырывался бы на свободу. Бойкий, нервирующий, но от одних только воспоминаний хочу снова овладеть им. Старуха таких же эмоций не вызывает.
— Скажешь так ещё раз — и обещаю, я приближу твой последний глоток воздуха. — Понимаю, что если отброшу её так же, как и Элеонора ночью, то точно подохнет раньше срока, поэтому и усаживаю обратно на стул. Из меня дерьмовый лекарь, даже себя нормально вылечить не смогу. Про кого-то ещё и говорить не стоит. — А теперь лечи его, раз знаешь, как это делать.
Отхожу от неё поближе к крохотному окну, резко осознав, что мне душно в этом доме. Я привык к высоким потолкам и широким окнам. А это… даже каморкой обозвать можно. Тут тебе и кухня, и спальное место с печкой. Ещё и туалет на улице… Про гигиену и вовсе промолчу. Атлантам придётся ещё долго приучать лильцев к цивилизации, выворачивая науку, как дары с барского плеча.
— Элеонор, мой бедный мальчик… — вдруг ноет старуха, как будто и правда провожая мальчишку в последний путь.
— Прекрати ныть. Голова скоро болеть начнёт ото всех этих ваших криков.
— Можете пока выйти из нашего дома? Моему мальчику нужна тишина и покой. — Хоть и просил успокоиться, но меня напрягает то, с какой холодной покорностью старуха произносит последние слова.
— Только попробуй не вылечить его. Прибью.
Выхожу из их домика с полным осознанием того, что бабке проще прибить своего внука, нежели чем вылечить. Несусь к атлантам, ища среди них хоть кого-нибудь в жёлтом халате. Не сразу, но я нахожу парня в нужной одежде. Не предупреждая, просто подхватываю орущую ящерицу и уношу к домику мальчишки.
Внутрь заношу его ещё резче, чем вышел буквально полминуты назад. Как я и боялся, старуха занесла над бессознательным парнем тупой нож. Таким не убьёшь, но вот боли будет предостаточно. А если и умрёт, то от болевого шока, а не наличия самих ран.
Реагирую быстро и всё же отшвыриваю старуху Ми от Элеонора. Меня уже не волнует, что приближу день её смерти и что парень будет оплакивать её. Она хотела умертвить то, что я ещё планирую трахать, а это непростительно. Ящер только сейчас, увидев вновь вспотевшего человека, понимает, для чего привёл его сюда. Кинувшись к нему, атлант сразу же выворачивает свою сумку наружу. Травы и склянки катятся россыпью по неровному полу. Тоненькие и мягкие хвосты собирают парочку склянок, пока руки разрывают чистые белые бинты.
— Тут есть миски или что-то в этом духе?
Ищу по всему маленькому домику, разбрасывая всё остальное. В итоге, раскидав всё, что только можно, нахожу глиняную посуду. Выбрав миску поглубже, подмечаю, что она чуть жирновата для того, чтобы вываливать в неё какие бы то ни было лекарства. Ящер смотрит на меня, высматривая посудину, и я выставляю её дно взору.
— Начистить? А то он грязноватый.
— Конечно же, нужен чистый! — тут же подхватывает парень, выдавливая на бинты что-то прозрачное из тюбика. — Поторопись. Я пока обработаю раны на лице.
— Где у вас посуду моют? — спрашиваю уже у старухи, что так и не поднялась с пола. Она не мертва и вполне в сознании, в отличие от мальчишки. Просто не может подняться своими силами.
И она молчит. Раз она решила игнорировать меня, игнорирую в ответ и её. Только из дома вышвыриваю, чтобы не посмела даже немножечко помешать лечению юноши. Я ещё не до конца понимаю, кем является Элеонор, и пока не буду уверен на сто процентов – не отпущу от себя ни на шаг.
***
Ещё пару дней мальчишка лежит в бессознательном состоянии, пока мы с атлантом поочерёдно сменяем бинты и повязки. Если с лица и тела быстро пропадают раны с синяками, то вот с анусом всё куда сложнее. Ящер и меня подучил, как делать из бинтов небольшую палочку, которую необходимо вымочить в растворе и только после погружать в растерзанное нутро. И так чуть ли не каждые три часа, а то и чаще.
Хорошо хоть сегодня уже температуры нет, жар спал.
Бабку тоже не подпускаю близко. Не знаю, насколько ей удобно спать на стуле, да и по большей части всё равно. Впрочем, если мелкий хоть немного заикнётся о том, что не против умертвить старуху, то тут же раздавлю женщину. А пока…
— Кто он на самом деле? — не люблю ходить вокруг да около, поэтому и вопрос озвучиваю прямо в лоб.
— Элеонор? — бабка лишь уточняет, и я киваю головой, ожидая ответа. — Человек. Кем ему ещё быть?
Хоть она и сказала «человек», смотрит же исподлобья, будто утаивает чего. Это и презрение, и нежелание делиться чем-то столь сокровенным. Из собственных нитей делаю кинжал, чей кончик тут же упирается в её щёку, рядом с глазом. Но даже это не пугает старую женщину.
— От него пахнет не так, как от человека. От Тимиэля тоже не совсем пахнет человеком, но с ним всё ясно, там наши сородичи постарались. А что с Элеонором? От кого у него такие волосы?
— Он таким родился. Мой сын точно был человеком, да и Тэллори выглядела так же. — Последняя оговорка звучит так, словно случайно брошенная собаке кость. Но я не пёс, я должен откусить хороший мясной кусок. — Не было ни светящих глаз, ни нечеловеческих сил… Ничего… Она росла ничем не отличимой от нас, людей. Даже волосы были обычными, темноватыми.
— Тэллори откуда-то приплыла или тоже была жительницей Лиля?
— Спокойное море принесло её в люльке, — сказав это, бабка снова замолкает. Мне приходится надавить сильнее и соорудить точно такой же кинжал рядом с пахом спящего парня, чтобы она вновь заговорила, хоть и неохотно. — Боги были милостивы к новорождённой девочке. Не то что к другим пассажирам разбившегося корабля. Но шторм всё же забрал её жизнь спустя двадцать лет.
— Значит, ты не знаешь наверняка…
— Я растила Тэллори и Элеонора людьми. Этого достаточно.
— Недостаточно для меня.
Внутренние часы трезвонят о том, что пора снова менять все повязки, особенно ту, что внутри. Новые упаковки с бинтами пока не трогаю. Раны на лице затянулись, и уже достаточно просто нанести мазь поверх. Не знаю, останутся ли шрамы после. Из глубоких ранок только в губе, но и она уже не кровоточит.
Внутреннюю же повязку меняю неспешно. Разведя ноги, потихоньку вытаскиваю тоненькую бинтовую верёвочку. Про себя отмечаю, что она уже не так обильно пропитана кровью, а если говорить точнее, то кровавые пятна расположены так, как будто ватку поднесли к открытой ране. След остался, но лишь на месте ран. Пробую сосчитать, думая, сколько же нужно будет времени для того, чтобы он самостоятельно встал на собственные ноги. Месяц точно уйдёт на его восстановление.
— Чего ты ищешь? — спрашивает старуха, хотя стоило бы спросить «кого», а не «чего». Слишком уж сильно он похож на папу…
— Самому бы хотелось узнать.
— Так оставь моего мальчика в покое. Вы не будете счастливы друг с другом.
Услышав её слова, невольно начинаю ржать на весь крохотный дом. Белая бездна! Я изнасиловал её родного внука, довёл до такого состояния, а она посмела уже свести нас, как супругов. Люди… У их наглости нет верха… Похоже, что бесчестие с супругом не так страшно, как быть изнасилованным однажды и остаться одному. Просто ужасно и отвратительно. Обвив нитями, всё же задушу старуху раньше срока, чтобы больше не бесила своими словами.
— А кто сказал, что я хочу сделать его своим? — спрашиваю, прежде чем окончательно сжать старушечью шею.
— Я слишком стара, чтобы не видеть этого. — Более мне ничего и не нужно. Всё равно лишь разозлюсь.
Уже предчувствую её предсмертные конвульсии, сжимая нити сильнее, по-змеиному зажимая старое тело, но рядом что-то начинает кряхтеть. От неожиданности поворачиваю голову на звук. Наткнувшись на одного лишь Элеонора, не вижу более никого и ничего, что могло выдавливать кряхтящие звуки. Они отнюдь не человеческие, но при этом сам Элеонор выглядит, как человек. Он не принимает иного облика. Только кряхтит и стонет.
И тут только два исхода: всё-таки не все люди далеко ушли от нас, либо Элеонор – полукровка. Третьего варианта просто не вижу.
Тиская за щёки и лоб, пробую поймать хоть один взгляд открытых глаз. Но веки подрагивают, так и не открывшись. Только ресницы скидывают пару слезинок, отчего красные мешки под глазами кажутся ещё больше, будучи влажными.
***
В общей сложности Элеонор проспал восемь дней и почти три часа. Раннее утро, бабка только-только принесла от соседей кувшин молока. Я же как раз закончил омывать юношеское тело мокрой тряпкой. Взгляд зелёных глаз сначала пугает своей пустотой и только после радует.
— Проснулся, неженка? — спрашиваю в своей ехидной манере, наслаждаясь зарождающимся в омеге страхом.
Омега молчит, не сводя округляющих глаз с меня. А я в какой-то мере веселюсь. Возьму с него каждую ночь, проведённую у его… Нет, постелью это не назову, ведь она не может быть на печи.
— Чуть не забыл. — Встав, оставляю мальчишку одного. А чтобы он ничего ненароком снова не порвал, лишний раз двинувшись в сторону, обматываю нитями. Бабку просто выкидываю из дома, совершенно не волнуясь о её старых коленях. — Полежи ещё немного. Сейчас врача приведу.
Почувствовав нити, мальчишка начинает тихо орать, чтобы после, стремительно нарастая темп и высоту, словно сирена, закричать громче. Даже за закрытой дверью улавливаю его крик. Игнорируя его, перебрасываюсь в тень. Так быстрее нахожу ящероподобного парнишку в жёлтом халате. Он не пугается, когда я во второй раз обматываю его нитями и уношу прочь.
К моменту, когда я возвращаюсь с врачом, бабка даже не попыталась встать, тогда как Элеонор совершает очередные попытки вывернуться или хотя бы отлепить от себя часть моих нитей. Не свяжи его хоть немножечко, и он бы уже испоганил все мои бессонные ночи вместе с лечением.
— Вы очнулись! — первое, что кричит парень, открыв дверь.
Элеонор пугается сильнее, а увидев свою лежачую на улице бабку, так и вовсе проклинает: и меня, и ни в чём неповинного атланта. От криков омеги голова начинает болеть, а потому затыкаю его рот. Мычание не такое раздражающее, как крик, так что я пока остаюсь довольным.
— Успел омыть, и он очнулся. Объясни ему всё, что нужно. И заодно покажи. Пусть сам теперь всё делает. — Понимаю, что если это снова буду делать я, то парень зажмётся так, что вместо лечения окажу ему медвежью услугу и порву всё по второму кругу. Нам это не нужно. А если и порву, то только во время секса.
Оставляю атланта с Элеонором. Всё равно я сейчас там буду только мешать. Да и нити, если будет нужно, успеют остановить мальчишку от необдуманных действий.
PovЭлеонор
Не понимаю почему, но насильник остался в нашем с бабушкой доме. Днём он ходит по делам, помогает атлантам. Многие из них говорят на непонятном для нас языке, оттого и происходит языковой барьер, а он его разрушает, переводя на наши языки. Мы же, лильцы, всегда думали, что существует одна речь на всех, просто с небольшим акцентом из-за различий местности. Тут же выясняется, что нет. Не скажу, что язык атлантов страшный. Нет, наоборот, он достаточно красив в звучании. Пугают только носители языка.
В особенности Эван, чтоб его медведи нашли в сезон спаривания.
Захватчики заняли дом бывших правителей Лиля, разрешив остаться в нём только госпоже Фиалке и госпоже Ханди. Но и те ушли, найдя приют в доме цветочника, который остался совсем один, ведь и его старый старший супруг тоже погиб в ту проклятую ночь. Старикам совсем плохо стало, а у него и вовсе ноги отказали. Впрочем, и моя бабушка далеко от него не ушла, с каждым днём хромает всё больше, да и охов прибавилось.
Уверен, и для этого
Зверя есть место в перестраиваемом каменном доме… И спросить страшно… Мало ли, как воспримет… И бабушка его побаивается. Оттого вместе и молчим рядом с ним, ведя себя так, словно нагло забравшиеся крысы в чужой дом, хоть на деле всё как раз таки наоборот. Это он тут незваный гость, а не мы.
Сегодня всё же встаю с постели. Ноги всё ещё дрожат, но внутри уже не так сильно ноет. Не хочу признавать, но смеси атланта помогают куда эффективнее тех, что делали наши старики. Бабушка же, засушив траву, не раз предлагала съесть нам смесь из дурман-травы и пожаренное на веточках деревьев Нериум* мясо.
Но пока беру кувшины с засушенной травой, чтобы обменять их на курицу. Благо хоть скот не тронули. Без альф хоть и сложнее, но атланты помогают. На удивление, их омеги сильнее нас, лильцев, про альф и вовсе молчу. Даже сейчас, когда я подхожу к дому Лори, подмечаю чешуйчатого парня, что околачивается рядом с соседом.
Мальчик с совершенно обычными коричневыми косами, какие имеются у большинства жителей Лиля, всё так же легко развевающимися на ветру. Тёмно-коричневые глаза же смотрят с недовольством на своего нового сожителя, что подселился к ним. Атлант так и носится рядом с коровами, пока сам парнишка доит одну из них, сидя на деревянном табурете. Животным неуютно, но, кажется, они уже привыкли к новому лицу.
Иноземец первым замечает моё приближение. Он настораживается и как будто бы шипит. Из его шеи вылезает кожа, чем-то надуваясь, отчего похожа на своеобразный плащ. Тёмных пятен всё меньше на оранжевой коже, и всё больше светлых. Но больше пугает не это, а жёлтые глаза. Практически такие же, как и у
Зверя.
— Элеонор! — Лори тоже подмечает меня. Встав с насиженного места, он палкой замахивается на чужеземца и, стукнув по голове, шагает ко мне. На удивление, атлант успокаивается, как-то покорно потирая место удара. — Ты выздоровел?
— Можно и так сказать… — Косо поглядываю на атланта за спиной соседа, что подошёл к нам. Сейчас он уже не выглядит таким же враждебным, каким был буквально секунду назад. — Обменяешь на курицу или петуха?
— Конечно, — соглашается сосед, с охотой забирая сухую траву.
— Я поймать! — А вот за курицей убегает атлант, оставив нас одних.
— К тебе тоже самовольно заселились? — Для меня до сих пор странно то, что среди нас, людей, живёт кто-то ещё. Это неправильно…
— Даже не представляю, как выгнать. Вроде как и помогает мне с хозяйством, но в тоже время он не заменит моего отца… Не вернёт старшего супруга… — Начав ругаться, Лори тут же начинает грустить. И я не могу его успокоить. Просто не знаю как. Родителей не помню, а бабушку оставили в живых. Только надругались… Это можно пережить. А у Лори ребёнок под сердцем, буквально третий месяц пошёл. — Ну а ты как?
— Держусь. У меня всё не так плохо, как у Тимиэля…
— Но тебя ведь тоже… — Я так надеялся, что никто не в курсе. Но если знает Лори, значит, знают и все остальные. — Прости, я не хотел об этом заводить речь, но…
— Нет! — не даю соседу договорить. — Я не готов говорить об этом…
— Прости… Мы даже не заметили, когда тебя унесли.
— Курица! — Атлант появляется словно из ниоткуда. Птица тут же падает в мои руки, уже не трепыхаясь. Сломанная шея пугает своей мягкостью, а судя по ощущениям, мне придётся посидеть над тем, чтобы вытащить каждую сломанную костную крошку. — Поймать!
— Спасибо, — больше благодарю соседа, нежели атланта. Всё-таки это его живность, а не чужеземца.
Уже разворачиваюсь, чтобы уйти, но рука соседа останавливает меня. Боюсь повернуться обратно. Было куда легче, когда думал, что никто не знает, а теперь тяжело. Я был бы и рад просто приютить чужеземца, без того, что со мною сделали… Всё же поворачиваюсь к Лори.
— Возьми ещё молока. А то твоей бабушке тяжело за ним ходить. А я как раз надоил.
— Если не сложно… — Почему-то тяжко вздыхаю. Я не хотел бы снова слушать про то, какой я бедный. Нет ни сил, ни желания. А вот молоко возьму с удовольствием. — Бабушку порадую…
— Принеси. Молоко, — тыкая сначала в атланта, а после и в ведро, Лори приказывает атланту. И он, сначала подумав, всё же уходит исполнять… приказ?
Даже представить боюсь, чтобы я так мог сделать со
Зверем. Он, скорее, сам отдаст приказ и уж точно не даст ударить себя, в итоге побитым вновь окажусь я. Но никак не мой насильник. Я бы с удовольствием обменял
Зверя на этого атланта, радостно несущего молоко в кувшине. С ним бы и бабушку не побоялся оставить, и хозяйство.
— Ещё раз спасибо.
— Приходи, если что. В конце недели думаю зарезать пару коров, чтобы наших лильцев поддержать. Да и детей надо накормить чем-нибудь вкусным.
— Хорошо. Обязательно приду.
Взяв кувшин с молоком, всё же ухожу. И пока иду, ловлю на себе чужие взгляды, полные жалости. Из-за этого и тороплюсь обратно домой, подальше от всего этого.
Но даже дома легче не становится. Хочу отмыться от всех этих взглядов, и от прикосновений альфы тоже. Но в то же время понимаю, что это не просто физическое чувство. Это останется со мною навсегда.
И в такие моменты я понимаю, что выпить или съесть яду не такая уж и плохая идея.
Занимаясь куриной похлёбкой, даже не замечаю того, как альфа оказывается за моей спиной. Только феромон и даёт знать, что опасность рядом. Медленно поворачиваю голову назад, но не до конца. Стоит только увидеть облегающую его руку ткань, как тут же отворачиваюсь обратно, опуская голову.
Не буду юлить, я дико боюсь его и того, что он может сделать со мной, пока мы одни.
— Смотрю, тебе уже лучше. — От одного только голоса готов в обморок упасть, но держусь. Не хочу пугать бабушку, если она вдруг вернётся.
— Благодаря Трионти, — тихо произношу ответ, боясь сказать громче, чем приемлет альфа. — Хоть он и… атлант… Я благодарен ему…
— А меня поблагодарить не хочешь? — Грубая рука опускается на правое плечо, отчего я роняю деревянную ложку, благо что обратно в маленький котёл. — Это ведь я сидел у твоей постели.
— Тебя? Да если бы не ты!… — Уже замахиваюсь кулаками на него, попутно сбивая чужую руку с плеча, но нити уже обкрутили мои руки и ноги, удерживая в неподвижном положении. Удар так и не дошёл до лица альфы. И почему я только рискнул помыслить, что всё же смогу сделать со
Зверем тоже, что и Лори с тем атлантом?
— Тише. Кто знает, что я сделаю с твоими хрупкими ручками в ответ. — Угрожающе стягиваясь, словно змеи, нити сдавливают мои конечности.
Не скажу, что это больше того, что было в ту проклятую ночь, но страх уже зародился. Моё тело уже знает, что может случиться, и это знание заставляет подчиниться. Расслабив руки, опускаю голову вниз. Не сразу, но нити расслабляются, отпуская меня. Словно собачку, альфа ерошит мои волосы, выказывая одобрение. Голову не поднимаю, пока опустившиеся руки сжимаются в кулаки.
Мне нельзя плакать, ведь Тимиэлю было больнее. Я должен держаться.
— Смотри за едой. А то выкипит. И не забудь наложить и мне. — Приказ за приказом звучат из его уст, пока я непонимающе моргаю глазами. — Сегодня буду ужинать в этой каморке.
— Что? — Пока я был в сознании, он ни разу не останавливался у нас на ужин. Только на сон, и то он делал себе место для сна, зацепившись чёрной жижей за потолок.
— Что слышал. Готовь миску и для меня.
— Но… — хочу уже поспорить и отправить к своим, но одного взгляда янтарных глаз достаточно, чтобы потушить всё негодование и усмирить. — Хорошо…
Возвращаюсь к готовке, ведь мне нужно закончить похлёбку до прихода бабушки. Стараясь не плакать, продолжаю смотреть за тем, чтобы не пропустить ни капли пенки. И поначалу всё идёт хорошо. Но я снова чувствую взгляд альфы на себе, отчего мурашки идут по всему телу.
— Тут будет только мясо птицы? — И не зря, ведь голос чужеземца звучит прямо над ухом. Даже не поворачиваясь, могу сказать с полной уверенностью, что голова альфы прямо над моим плечом, выглядывает и наблюдает.
— Ну… Да… — А я и не понимаю, чего ему не хватает. Мы всегда так готовим. — Похлёбка же… Мясо с бульоном.
— А картошка? — Не понимаю, что это за существо такое, но и не переспрашиваю. — Ещё там чего? Не хочешь добавить?
— Не из чего. — Взгляд падает на пока нетронутый кувшин молока, и одна только мысль о том, чтобы добавить его в суп… Ну как это вообще возможно? Оно вообще будет вкусным? — А молоко в суп как-то…
— И чем плох молочный суп?
— Что? — Снова он говорит о том, чего я не знаю. Он ведь несерьёзно предлагает молоко залить в мясную похлёбку?
— Ну да, тупанул. Молоко с мясом… Но хоть овощи добавь.
— Их ещё не собрали.
— А холодильники? — И снова слово, которого я знать не знаю. Только и могу, что опускать голову ниже. — Чего не возьмёшь один, пока атланты раздают?
— Я не выходил к ним. — Если не считать атланта у соседа и того, кто лечил, то можно с полной уверенностью сказать, что я не видел их вовсе с той ночи.
— Ясно всё с тобой, — сказав это, он исчезает. Даже дыхания его не чувствую.
С опаской поворачиваю голову назад и с удовольствием подмечаю, что я остался один. Только дверь одиноко скрипнула, закрываясь вслед за чёрными нитями. Не знаю, пошёл ли он за тем, что произнёс не так давно, или ещё куда. Да и всё равно, по большому счёту. Главное – чтобы побыл там подольше.
Возвращаюсь к похлёбке, но ненадолго. Внутри до сих пор всё побаливает, стоять тяжко. Передвинув стул, всё же присаживаюсь. Сидеть тоже больновато, но уже лучше: ноги не дрожат и не расходятся в разные стороны. Уткнув голову в собственные ладони, думаю, что же делать дальше.
И я совершенно не знаю. Ничего в голову, кроме яда, не идёт.
Неожиданно дверь снова отворяется, а я понимаю, что не осознаю, сколько я тут просидел. Пенка уже давно набралась, её бы снять, а я всё сижу на месте, не отрывая глаз от белого куска непонятно чего. Альфа ставит его рядом с окном, подвинув горшок с лимоном. Это нечто подсоединяется к чему-то чёрному, тут же загораясь изнутри. Естественно, я пугаюсь этого и дёргаюсь, почти падая со стула.
— Знакомься. Холодильник. Ему всё равно, зима или лето, морозит всё. Тут можно хранить еду на срок подольше, чем без него. А вот это перебери и скажи, чего ты не знаешь. Познакомлю.
В руки тут же падает корзина, доверху наполненная как знакомой едой, так и неизвестной. Всё так же сидя на стуле, неспешно перебираю продукты, разложенные по прозрачным сумкам, у которых нет ни ручек, ни одной дыры, откуда бы я мог вытащить содержимое. Морковь, лук и прочую зелень просто откладываю в сторону, а вот всё остальное поочерёдно поднимаю, всё так же боясь и альфу, и его нечеловеческой силы.
— Картофель. — Смотря на нечто, похожее на кусок дерева, не могу понять, как это можно есть. Следующим поднимаю точно такой же кусок дерева, но уже светлого оттенка. — Имбирь. — Следующим поднимаю очередной кусок дерева, но уже бордово-фиолетового цвета. — Свекла. — Получив название, уже тянусь за следующим непонятным плодом, но альфа резко обрывает меня. — Так. Вот всё то, что ты отложил, всё не знаешь?
— Их нет на Лиле… Не было…
— Так… Смотришь и учишься. Покажу только один раз.
Вырвав корзинку из рук, он ставит её на стол. Так, чтобы я всё видел, он открывает прозрачную сумку и достаёт, кажется, картофель. Точно такой же плод он вручает и мне, используя нити. Ножик один, и альфа отдаёт его мне. Сам он использует свои нити, опасно заострившиеся. Но он просто чистит, как обычный овощ. И я повторяю за ним. На удивление, под шкуркой скрывается бледно-жёлтый плод.
Следом после чистки плоды моются под струёй воды из жёсткого пакета. Благодаря нитям вся грязная вода вытекает за пределы дома. Достав деревянную доску, альфа перемещает и меня ближе к столу, оставляя всё так же на стуле. Пугаюсь, но просто вцепляюсь в края сидушки, более никак не двигаясь. Зверь же показывает, как резать дальше, и в итоге картофель оказывается порезанным на небольшие кусочки. Они настолько маленькие, что прожевать смогу уже сейчас.
— Только после этого кидаешь к мясу. Запомнил? — Просто киваю головой, а мужчина, скинув всё в котёл, возвращает доску обратно на стол, но на сей раз оставляет передо мной. — Повтори.
Сделать это уже сложнее. Режу, но мои куски не такие маленькие, как у альфы. В итоге после меня он ещё измельчает в два раза, и только после кидает в котёл.
— А что с остальным? — Раз уж начал изучать, то лучше сразу узнать, что это и как есть.
— Это помидор. Это огурец. Из них можно сделать салат. Редиску и имбирь можно замариновать по баночкам. — Поочерёдно показывая каждый пакетик, альфа знакомит меня с новой едой. На самом дне только остаются длинные тонкие палочки, собранные в точно такой же прозрачной сумке, открыть которую нужно как-то по-особому и, хоть и видел, пока непонятно лично мне. — А это лапша. Её добавим чуть позже.
Молча смотрю на мужчину, стараясь не показывать свой страх. Я не понимаю, почему он всё это делает. Только лишь из-за того, что сегодня ест с нами? Но тогда зачем принёс холод… холодильник? Да и остальное… Всё в излишке, явно не на один день, как минимум на неделю. Только если… Только если он собрался остаться тут на подольше. Но ведь он не собирается, правда?
— И чего приуныл?
— Как долго… — Буквально только что нормально строил предложения, а сейчас снова всё опускается в пятки. — …у нас дома…
Всё же недоговариваю предложение, опускаю голову вниз. Снова страшно. Снова не могу смотреть на него, пока его взгляд уцепился за меня. Да и ждёт альфа недолго. Больно хватает за подбородок. Уверен, после останутся следы, но больше, чем о синяках, я думаю про то, что
Зверь может сделать со мной, пока мы одни. Мы оба знаем, что у меня не хватит сил защитить себя.
— Не мямли. Скажи как полагается: смотря мне в глаза и чётко.
— Как долго ты ещё будешь у нас с бабушкой? — Не знаю, откуда во мне столько храбрости. Просто выкрикиваю вопрос, пытаясь хоть как-то отбиться от чужой руки.
— Пока основательно не снесу его к Чёрной бездне, — холодно отвечает альфа, сильнее сжимая мою челюсть.
— Что? — А я смотрю ошарашено, не понимая смысла озвученных слов. — Зачем это?
— Да потому что это каморка, а не дом! — Альфа не кричит, но мне всё равно душно от его голоса.
— Тогда уходи,— практически шепчу, едва ли сдерживая слёзы. — Хоть сейчас, хоть после ужина.
Возможно, мне не стоило говорить так резко. Но я сказал. И теперь не знаю, куда деться от алеющих глаз. Нити просто расползаются по всему домику, пока я дрожу, словно заяц в волчьей пасти. На стуле долго не остаюсь, чужие руки поднимают над полом, практически впритык к потолку.
— Вон как заговорил? Думаешь, раз я немного помог, то теперь можно говорить со мной в таком тоне? Запомни! Я – не атлант! Перед омегой плясать не буду. Ты меня понял? — говоря всё это,
Зверь не забывает встряхивать меня, отчего во всё тело тут же отдаёт болью, особенно в бёдрах и копчике. — Отвечай!
— П-понял! Я понял! — Всё же начинаю реветь, даже не замечая этого.
— То-то же. — Меня всё же возвращают на пол, но мои ноги не держат, я тут же падаю назад. Благо хоть руками успеваю упереться, отчего и остаюсь в сидячем положении, хоть ладони и горят от удара. — Чтобы я больше такого не слышал.
Отползаю назад как раз в тот момент, когда бабушка возвращается домой. Дверь снова противно скрипит, а после слышны лишь бабушкины охи. Насколько это возможно, она подходит ко мне. Хорошо хоть
Зверь никак не трогает её. Просто пропускает мимо. Да и палочки в корзине ему куда интереснее, чем моя бабушка, падающая на колени рядом со мной.
— Я в порядке.
— Мой бедный мальчик…
Удара об стол достаточно, чтобы мы с бабушкой замолчали.
Зверь не любит нытьё, не любит все эти крики. Встаю с пола, помогаю встать и бабушке. Решаю, что лучше проводить её к печи, уложив на неё. И молоком следует напоить. Про похлёбку совершенно забываю. Да и ею занялся чужеземец, без моей помощи.
Жду, когда бабушка выпьет молока и, забрав её кружку, собираю всю посуду. К похлёбке нужны будут три глубокие тарелки, а из чистых всего одна. Да и альфе явно нужна тарелка побольше, а в ней было не так давно лекарство. Не хочу оставлять бабушку наедине с ним, но решаюсь. До речки не так далеко, и если присяду у ближайшего края, то справлюсь быстрее.
Пробую добежать до речки, но тело прошибает болью. Такими темпами на дорогу потрачу больше времени, нежели чем на мытьё посуды. Делая небольшие шажки, всё же добираюсь до небольшой речки. К сожалению, я тут не один. И каждый чуть ли не своим долгом считает ткнуть в меня пальцем и высказать различные слова: кто-то жалеет, а кто-то всё так же осуждает, как и раньше. И если к последнему я привык, то первое – непривычно и стыдно. Уже начинает казаться, что последняя крыса в курсе того, что со мной произошло.
Чудом не разбиваю посуду. Даже не вытираю сухим полотенцем, так и ухожу с мокрой посудой в руках. С удовольствием бы убежал, но не рискую. Не хочу больше чувствовать подобную боль…
Дома же практически так же, как и было при моём уходе: бабушка лежит на печи, альфа стоит у котла. Длинные палки уже бултыхаются в похлёбке, утопая в наваристой воде. Уложив посуду на стол, принимаюсь обтирать её. Не подавать же мокрое на стол.
— Это вся посуда? — неожиданно спрашивает альфа, попутно пробуя бульон на вкус.
— Да…
— Тогда будем делиться. — Не совсем понимаю, что же это значит. Решаю просто не обращать внимания на его слова. — Порежь пока помидоры кубиками. Помнишь же, как они выглядят? Только сполосни водой из бутылки.
Альфа сам протягивает воду в прозрачной и твёрдой сумке. Запомнил, что помидоры почти такие же красные, как и глаза альфы. Сумку с ними же и беру, но так и не вытаскиваю ни одного плода. Как бы я их ни вертел, совершенно не понимаю, как их вытащить наружу. Нити, появившиеся словно из ниоткуда, обворачивают мои пальцы и помогают открыть её. Помидоры тут же выпадают наружу, и только благодаря нитям не скатываются на пол, так и оставшись на столе.
Пробую резать так же, как и картофель, но не получается. Они оказываются куда мягче, тогда как внутри покоятся семена. Ещё и нектар так и льётся наружу. И это он предлагает есть? Да как это есть-то? Только плод? Или ещё и это? Замираю на месте, так и не закончив даже с одной помидориной.
— Не смотри так. Это вкусно. — Окрутив за талию, нити перемещают обратно к котлу, тогда как сам альфа принимается за алый плод. — Не стой столбом. Помешивай.
Тут же слушаюсь. Склонившись над котлом, улавливаю не только запах курицы, но и всего остального, до сегодняшнего дня неизвестного. Принюхиваюсь и понимаю, что не могу оторваться. Хочу уже не только понюхать, но и вкусить. Вовремя вспоминаю про «помешивай», только вот он не уточнил, как долго нужно это делать.
— Сколько?
— Пока режу на салат.
И пока он режет помидоры, выкладывая кусочки мякоти вместе с семенами, бабушка слезает с печи и подходит ко мне, ведя ноздрями. Видимо, запах дошёл и до неё, ведь она принюхивается у котла.
— Прямо как у Лори пахнет. Как там его? Суф?
— Суп, — отвечает мужчина, принимаясь за длинные зелёные плоды. — Куриный суп. Уже можешь разливать по тарелкам.
Хоть альфа ещё и не закончил с огурцом, его нити уже протягивают посуду и тушат огонь. Бабушка сама усаживается за стол, пока я разливаю каждому по порции ароматного супа. На всякий случай наливаю чужеземцу побольше, как и планировал. Если это не разозлит его, то будет просто замечательно.
Раздав и поставив перед каждым, сажусь и на своё место. Так как и похлёбки первоначально делал немного, то и супа вышло примерно так же. Сейчас, смотря на наши тарелки, понимаю, что налил себе совсем немного, буквально сгребая со дна котла.
— Почему так мало? — альфа спрашивает так, как будто его порция самая маленькая, а не моя. Думаю, что будет лучше отдать ему свою тарелку, но, вместо того, чтобы отнять, альфа переливает мне немного из своей тарелки. Поднимаю взгляд на него, ничего не понимая, но чужеземец уже молча кушает из тарелки.
Думаю, раз он сам так поступил, то ничего плохого не случится. Беру первую ложку и понимаю, что замираю с ложкой во рту. Оно как похлёбка, но сытнее. Ещё и что-то мягкое, судя по кусочкам, картофель, легко жуётся во рту, хотя он был твёрдым, пока резал ножом. Длинные палки тоже стали мягче, легко жуются.
Никогда бы не подумал, что поем что-то вкуснее жареного мяса, что готовил отец Лори в первые осенние дни. От этого даже реву, неспешно утирая слёзы рукавом коричневой накидки.
— Ну и что это такое?
— Ничего… Просто… Вкусно… — Знаю, что ему не нравится, когда я мямлю, но и поделать ничего не могу.
— Так просто или вкусно?
— Вкусно, — честно признаюсь, готовый провалиться сквозь землю от стыда.
— Ну так не реви тогда и молча ешь.
Всё же не понимаю я его. Как в ком-то одном может быть столько разного? Суп просто восхитителен, но вот тот, кто его приготовил, определённо точно отвратителен.
