Я вижу тебя

Баам даже и представить себе не мог, что обнимать другого человека по-настоящему, было будто бы растворяться в нем. Будто между ними не было больше никаких преград – ни кожи, ни плоти под ней, ни дрожащих от напряжения мышц. Единственным, что он ощущал, было тепло – тепло, исходящее от чужого тела, чужое сердцебиение... Совсем, как его собственное, только чуть быстрее, чуть лихорадочнее. – Я думаю… – начал Кун все еще в его объятиях, – я думаю… что я пьян. – Это плохо? – Нет, не плохо, но… И еще я думаю, что люблю тебя. Баам отстранился на немного – ровно настолько, чтобы они могли посмотреть друг другу в глаза. – Любишь? – ошарашенно переспросил он, – в смысле… как друга? – Нет, – сказал Кун, – не как друга. Он сглотнул – Баам отчетливо услышал это в воцарившейся в комнате тишине. Они больше не смотрели друг другу в глаза, оба в разные стороны, пока Кун не решил прервать это затянувшееся до невозможности молчание, спросив осторожно: – Может быть такое, что ты не знаешь… – Нет! – Баам перебил его так резко, что ему самому сразу же стало стыдно за это, и он смущенно пробормотал, – извини… Я знаю. Я знаю, что ты имеешь в виду. Все еще не глядя на друга, Баам услышал, как тот вздохнул. А потом мягко освободился из его объятий, чтобы откинуться назад и, опершись спиной об изголовье кровати, привычно скрестить руки на груди. – Нет, это ты извини, – голос Куна прозвучал настолько спокойно, что Баам почти не поверил этому, не поверил, что это говорил тот, чье лихорадочное сердцебиение он только что чувствовал в своих объятиях, – извини, что свалился тебе на голову без приглашения. Еще и в любви признался, когда ты не просил. – Кун… Ухмылка на лице друга стала кривой. – Агеро… – Не напрягайся так, на тебя смотреть больно. Кун фыркнул и вдруг коснулся его щеки – нерешительно, но нежно, так, что Баам понял, что происходившее между ними несколько минут назад, все же было правдой, реальностью. И их объятия, и то, как Кун дрожал в его руках. Наверное, это был тот самый момент, когда ему следовало совершить ответное действие, дать Куну понять, что он чувствует, но он не мог, он оцепенел, позволяя пальцам друга скользить по его щеке снова и снова. – В конце концов, это не первый раз, – прошептал Кун, и в его голосе Баам явно различил горечь – такую глубокую, что у него свело живот, – не первый раз, когда я влюбляюсь вот так безответно. – „Безответно“? Кун не слышал его или же делал вид, что не слышал. – Я уже один раз позволил дорогому мне человеку воспользоваться собой… так почему бы тебе не сделать со мной то же самое, Баам? – Но… – Нет, я совершенно серьезно, я ведь уже решил, что помогу тебе. Вам, тебе… и Рахиль, вам обоим добраться до вершины Башни. Просто, потому что хочу быть рядом. На мгновение Бааму почудилось, что он наконец смог поймать взгляд Куна, но уже через пару секунд тот снова смотрел куда-то в сторону, и его пальцы больше не гладили щеку Баама, а застыли в воздухе. – Спасибо… – сам не понимая зачем, выдохнул Баам. Это было глупо, глупо и неуместно, но он продолжил и вместо того, чтобы исправить положение, сделал все только хуже – намного, в миллионы раз хуже. – Как ты думаешь, зачем Рахиль хочет увидеть звезды? – спросил он, и губы Куна болезненно исказились, превратившись в кривую линию. Его взгляд сделался колючим. – Я не знаю, – повел плечами он – холодно, совсем отстраненно, до такой степени, что Бааму снова – в который раз за вечер – захотелось извиниться перед ним. Но в тот же самый момент, в тот момент, когда Баам действительно собирался это сделать, Кун добавил: – Без понятия, зачем ей это. Тем более что… ты мое небо. И мои звезды. Он снова замолчал, но это были его глаза – эти голубые, слишком большие для его лица глаза, которые говорили Бааму куда больше, чем плотно сжатые губы. Эти глаза казались грустными, их взгляд был растерянным, но таким теплым. Взгляд, который мог бы растопить все, что угодно. Это придало Бааму смелости, и он – наконец собравшись с силами, пусть и почти задыхаясь от стыда – выпалил то, что вертелось у него на языке все это время: – Ты… ты хочешь поцеловать меня? Брови Куна так смешно взлетели вверх, что Баам ощутил себя еще более потерянным, чем несколько мгновений назад. Он сказал что-то не то? Ему захотелось провалиться под землю от стыда за собственную неопытность. Но, по крайней мере, где-то в краешках губ Куна затаилась улыбка. – Это… – он все еще не мог скрыть своего изумления, – так вот значит чему научила тебя Рахиль. – Да нет же! – от очередной волны стыда у Баама защипало щеки, – она не… мы не занимались такими вещами! Как ты только можешь… – То есть я буду первым? Все еще смущенный, Баам ощутил, как пальцы Куна касаются его подбородка, легонько приподнимая его вверх. Но эти прикосновения не принесли ему неудобства, не вызвали ожидаемого отторжения, напротив – он почувствовал нарастающее волнение. Невероятно сильное, необъяснимое для него самого волнение, предвкушение, словно тысячи маленьких иголочек вонзились в его тело, взбудоражив каждый, даже самый отдаленный его участок. – Если ты… если ты этого захочешь, – ответил он.

***

Нет, чудовище определенно не могло знать об этом. О том, что они провели вместе ту ночь, о том, чем они занимались перед тем, как уснуть. Потому что никто не должен был узнать об этом. Потому что у Баама все переворачивалось внутри, стоило ему только подумать о том, как Кун прикасался к нему и как его тело – его собственное предательское тело – реагировало на эти прикосновения. И как ему хотелось еще и еще. Все это происходило за запертой дверью его комнаты. Единственным человеком, который знал об этом, был Кун. Уж точно не Рахиль. Уж точно не она. Если только Кун не… Нет. Он не мог. Баам ужаснулся тому, как подобная нелепая мысль только могла прийти ему в голову. Кун всегда был искренним с ним. Он никогда бы не причинил ему вреда. Никогда бы не предал его. – Ты ничего не знаешь! – выплюнул он в лицо чудовища, все еще склонившегося над ним, – абсолютно ничего и только пытаешься… Он запнулся, когда глаза смотревшего на него монстра странно сверкнули в темноте. Длинный шершавый язык выскользнул из его пасти, пройдясь по бледным губам. – Нет, – пророкотало над ним чудовище и ухмыльнулось так, словно было больше не в силах скрывать своего удовольствия, – это ты… Ты абсолютно ничего не знаешь.

***

Все вокруг заволокло пеленой, и Баам внезапно ощутил, как его тело стало легким, почти невесомым, будто перышко, увлекаемое ветром. Он понял, что снова очутился на этаже испытаний. Какая-то невидимая сила пронесла его сквозь темные коридоры, сквозь слабо освещенную, опустевшую столовую, позволила ему пересечь все преграды на его пути, проникнуть сквозь стены, чтобы, в конце концов, он мог оказаться прямо за спиной Рахиль. Она сидела за столом в своей комнате, в одной только легкой пижаме – правая петелька сползла с ее плеча, обнажая розовую, блестящую в сиянии светочей кожу. Но Рахиль не замечала этого, поглощенная тем, что происходило на экране перед ней. Тем, что заставило сердце возникшего за ее спиной Баама чуть ли не выскочить из груди. Он увидел самого себя. Полностью обнаженный, Баам по другую сторону экрана стонал, уткнувшись лицом в подушку, вцепляясь в нее зубами, кусая ее, чтобы только заглушить собственные стоны. Он бы никогда… Он даже представить себе не мог, насколько откровенным, насколько развратным, насколько грязным могло выглядеть то, что он делал с Куном в ту ночь, со стороны. Кровь отвратительно приливала к лицу Баама на экране, он был весь красным, задыхаясь от наслаждения, выгибаясь всем телом, чтобы только толкнуться глубже во влажную полость рта склонившегося над его пахом Куна. На мгновение его охватило сильное головокружение, сознание помутилось, а тошнота поднялась откуда-то изнутри. Это было правдой. Он мог отрицать это про себя сколько угодно, вот только что бы это изменило? Он занимался постыдными, невероятно интимными вещами со своим лучшим другом, и все это на глазах скорчившейся перед экраном светоча Рахиль. Баам почувствовал раскаяние. Это было его виной, только потому что той ночью он не мог справиться с самим собой, со своим грязным, похотливым телом, потому что Кун был рядом и его глаза были такими необыкновенно грустными, а губы такими теплыми, что Баам больше не мог сопротивляться своим желаниям. Он был недостаточно сильным, он был слишком слабым и этим причинил Рахиль боль. Конечно, он был единственным, кто был виноват во всем. – Я рад, что ты наконец признал это, – услышав знакомый голос за спиной, Баам обернулся в поисках чудовища, но комнату вокруг него уже заволокло пеленой. Его зашвырнуло обратно. *** Эмоциональное потрясение свело его тело – его настоящее, распластавшееся на кровати посреди мусора тело – болезненной продолжительной судорогой. – Я не хотел, – прошептал он в пустоту, обращаясь не к нагнувшемуся над ним чудовищу, а к озаренной мерцанием светочей хрупкой фигурке, все еще стоящей у него перед глазами, – я просто чувствовал себя одиноким. Я был совсем один и Кун… Пожалуйста, прости меня, Рахиль. Я не знал, что ты увидишь это… – То есть, если бы не увидела, все бы было в порядке? Сухой, невозмутимый вопрос чудовища вырвал Баама из его горячей мольбы, заставляя вернуться к реальности. Он растерялся, понимая с одной стороны, что чудовище всего лишь провоцировало его, с другой же – насколько оно было право. Новая безудержная волна отчаяния и невыносимого, почти непреодолимого стыда охватила его, и он пробормотал еле слышно: – Так значит это было причиной? Ответом на его беспомощный вопрос был только короткий смешок. Изумленный, Баам поднял голову, чтобы встретиться со сверкающими в полутьме красными глазами. – Я никогда не говорил этого. – Но… – Я просто показал тебе то, что по-настоящему произошло. Теперь твоя очередь. Делай выводы. Баам кивнул – сломленный, чувствующий, что еще немного и он достигнет грани. – Это моя вина, – еще никогда его собственный голос не казался ему таким глухим. Таким жалким. – Неужели? – поинтересовалось чудовище с таким явным скепсисом, что Баам бросил на него удивленный взгляд, – мне всегда казалось, что к таким вещам относятся двое. – Господин Кун тут не причем! – „Господин Кун“? – с насмешкой переспросило чудовище, заставив Баама вспыхнуть, – а я-то думал, что между вами немного другие отношения. – Не смей… – Баам осекся, понимая, что обращается к пустоте. Он откинулся обратно на кровать, обессиленно закрыв глаза. И пребывал в этом состоянии до тех, пока нарастающее неприятное ощущение не вырвало его из полузабытья, заставив застонать и снова распахнуть глаза. Он понял вдруг, что все это время упорно игнорировал что-то, что-то очень важное, то, что ему ни в коем случае нельзя было игнорировать. Он игнорировал боль.

***

Не меняя положения, только повернув голову влево, Баам посмотрел на свое запястье – хотя он отдал бы многое, чтобы не делать этого. Чтобы не видеть эту кошмарно распухшую, потемневшую плоть, в которую превратилось его предплечье – от кисти до середины. Фиолетовые змейки вен взбирались и дальше, почти до самого плеча. Ему было страшно. Настолько страшно, как еще не было никогда в жизни, даже тогда, когда он стоял перед гигантским стальным угрем, заключенным в резервуар с водой на этаже Хеадона. Тогда, по крайней мере, движимый потерей Рахиль и невыносимой тоской, он будто бы и не осознавал грозившей ему опасности, сейчас же от мысли о том, что могло случиться с ним в ближайшие несколько часов, его сковало ужасом. И в этот самый момент, в тот самый момент, когда страх смерти пронзил его тело, он ощутил, как кровать, на которой он лежал, мягко прогнулась под чужим весом. Чудовище опустилось на матрас рядом с ним и посмотрело ему в глаза. Баам не смог выдержать этот пристальный взгляд дольше, чем несколько секунд. – Ты пришел, чтобы убить меня? – спросил он, потому что был уверен в том, что именно это и было целью очередного появление чудовища, но оно только покачало головой в ответ. – Я пришел, чтобы предложить помощь. Баам отвернулся, потому что ему стало противно. Этот монстр мог бы перестать издеваться над ним хотя бы перед его смертью. – Я не хочу твоей смерти. Поверь мне, двадцать пятый Баам. – Тебе-то? – хрипло рассмеялся Баам. Ему хотелось плакать от отчаяния, но его тело было настолько обезвоженным, что его глаза оставались совершенно сухими, как бы поганно он себе не чувствовал. Чудовище не ответило, только наклонилось вперед, и одно из его щупалец легло на больное запястье Баама. Как и ожидалось, оно было холодным и скользким. – Не трогай меня, – процедил он сквозь зубы. Конечно, слушать его чудовище и не собиралось. – Каким бы сильным ты не был, – задумчиво сказало оно, – похоже, что ты умрешь от заражения крови через несколько часов. Если только не… – Если только не что? – Если только ты не примешь мою помощь. Баам устало прикрыл глаза. Боль в воспаленной руке одурманивала его настолько, что у него не было сил спорить. – Хорошо, – согласился он и тут же пожалел об этом, когда чудовище добавило: – Но есть одно условие. – Условие? – непонимающе переспросил Баам. На лице чудовища расплылась уже хорошо знакомая ему ухмылка.