Встать с постели меня заставило сильное желание перекусить чем-то сладким; не просто позавтракать, а съесть какой-нибудь шоколадный десерт. Я не любитель, но сейчас это желание самое сильное из всех. Дарен бы объяснил это какими-то гормонами, а я бы снова прослушал его или отшутился.
Теперь, когда мой гнев поутих, оставляя после себя пустоту, понимаю, что очень скучаю по нему. Не потому что привязался, а потому что люблю. И позволяю себе смириться с этой мыслью, но при условии, что ни за что не вернусь в тот дом.
Погода такая же, как и в первый мой день в этом городе: холодный морской ветер и палящее летнее солнце. Прогноз погоды не посмотрел — отключил телефон и оставил его в номере. Именно поэтому, чтобы найти кафе или кондитерскую, я вынужден обращаться за помощью к прохожим, и лишь одна девушка показала дорогу. В нескольких кварталах от моей гостиницы относительно недавно открылась новая кондитерская, откуда она и шла.
Поблагодарив её, ухожу, но скоро срываюсь на бег. Он всегда помогает отвлечься от внутренних переживаний; однако я быстро устаю и, запыхавшись, иду пешком. Мало ем, много нервничаю — о какой пробежке может идти речь.
Мне хочется проветриться, отвлечься, забыть, но понимаю, что это невозможно; мои чувства к этому человеку всё-таки сильнее обиды. Это одновременно и расстраивает, и пугает. И я не хочу снова ревновать, ждать его и постоянно думать о том, что на самом деле Мёрфи был не на работе. Всё чаще заставляю себя вспоминать наш последний разговор, но это едва ли помогает снова возненавидеть Дарена.
«Ты мне изменяешь, да, Мёрфи?»
«Да».
Не выходит: чем больше о нём думаю, тем сильнее моё желание вернуться и… Обнять его.
«…Он тебя погубит, придурок!»
А прав ли был мой тренер и другие? Может быть, Дарен действительно очень сильно меня любит, а «манипулирует», как мне говорили, другими людьми?
Наверное, я и правда придурок, но лишь потому, что послушал чужое мнение и принял его за правду.
Не мог же Дарен заставить меня себя полюбить, не мог быть со мной все эти годы просто так. Почти восемь лет! Мёрфи всегда был тем, кто ищет только выгодные знакомства, какой смысл любить спортсмена? Его нет, а это значит, что он действительно меня любит? Но тогда зачем он
это делал?..
Моё внимание привлекает вывеска «Кондиционерская семьи Такер» на противоположной стороне улицы. Я так долго иду и много думаю, что даже забываю для чего вышел на улицу.
Перехожу дорогу и на минуту останавливаюсь у здания, чтобы заглянуть в него через большое окно. Отсюда видно, что помещение небольшое, но в нём достаточно людно; интерьер уютный и светлый, столики расположены близко друг другу.
Мой взгляд падает на сидящего за столиком у окна человека, точнее юношу, лицо которого мне сразу кажется знакомым. Он лениво подпирает голову рукой, склонив её на бок, и следит за происходящим перед ним. Он смотрит на меня, но словно сковозь — не замечает. Позволяю себе осмотреть его внимательнее и попытаться вспомнить, откуда я его знаю.
Но мне хватает его рыжей шевелюры. Я помню лишь одного мужчину с такими цветом волос.
Захожу в кондитерскую. Столик у окна, за которым он сидит, находится у входа, поэтому сразу оказываюсь недалеко от старого знакомого. Его волосы стали длиннее с нашей последней встречи; он попытался убрать их в хвост, но передние пряди всё ещё не достают до затылка. На нём большая (даже не просто объёмная, а именно большая) чёрная толстовка с капюшоном. Он слишком тепло одет для жаркого летнего дня.
Раз я встретил и его, получается, они оба живут в Брайтоне?
Собрав все своё мужество, решаюсь сесть рядом.
— Привет, — говорю бодрее, чем планировал. Он не отвечает, но его взгляд из отрешенного меняется на тревожный. — Ты меня не узнаешь?
— А должен? — довольно грубо отвечает он.
Опешив, я молчу. Почему-то он запомнился мне довольно весёлым и дружелюбным юношей, а сейчас… Но я уверен, что не обознался — голос точно такой же.
— Ну, — рассеянно чешу затылок. Наверное, ему нужно напомнить, ведь прошло уже больше полугода. Я ведь и сам вспомнил лишь благодаря сну. — Помнишь, в Лондоне, тебя за рюкзак почти из-под колёс машины оттащил прохожий? Это я был. Я тогда очень быстро ушёл.
Воспоминание о супруге как паразит захватывает мои мысли. Тогда я хотел как можно скорее оказаться в его объятиях. А сейчас… Хочу и сейчас, но нельзя, нужно переждать и перетерпеть. Он ведь предал меня, почему я так скучаю?
Элиот снова безэмоционально отвечает:
— А, понял.
С одной стороны, мы виделись всего раз, и то эту обстановку нельзя было назвать подходящей для знакомства, так что его поведение объяснимо. А с другой стороны, я спас ему жизнь, он мог бы быть и повежливее.
Повисшую между нами неловкую паузу прерывает официантка, принёсшая заказ для Лайта — кусочек торта и кофе, который красиво переливается в прозрачном бокале на солнце.
Мне не хочется уходить. Тем более, если я познакомлюсь с ним, то смогу снова встретиться с тем длинноволосым красавчиком, если они действительно пара. Пусть это и эгоистично.
О чём ещё можно рассказать? Поскольку мы виделись в Лондоне, а они живут в Брайтоне, значит, следовало бы объяснить почему я здесь?
— Я приехал в Брайтон, потому что хочу отдохнуть от Лондонской суеты. У вас и пролив близко, — нагло лгу уже в начале нашего «нормального» знакомства, но не жаловаться ведь на супруга. — Никак не ожидал встретить тебя здесь.
Сначала он не отвечает, и я уже жалею о том, что начал этот разговор. Он шумно выдыхает и говорит:
— Не тот город ты выбрал, чтобы спрятаться от суеты.
Элиот надламывает край торта ложкой, и слух пронзает неприятный скрип металла о керамику, от которого невольно морщусь, но потом улыбаюсь. Он всё-таки ответил.
— Да, ты прав, — смеюсь от своей глупости. Следовало сразу сказать правду. — Честно говоря, просто хотел уехать куда-нибудь, лишь бы не встречаться с мужем; хочу подать на развод.
Он отпивает кофе.
— И ты решил сбежать?
Какое очевидное, но точное замечание. Мысль, от которой я так старался скрыться; заставлял себя не думать об этом и не признавать свою трусость.
«Да, я сбежал. Обиделся и сбежал», — решаю это не говорить, поэтому лишь угукаю в ответ и опускаю взгляд. Теперь уже я теряю желание вести беседу дальше, но у меня возникает весьма логичный вопрос — почему же Элиот один? Если тот блондин — его парень, почему они не вместе?
— А почему ты один? Где тот молодой человек с длинными волосами и татуировкой вот тут? — касаюсь шеи в том месте, где заметил пару дней назад татуировку.
Элиот замирает, не успевая положить ложку с тортом в рот. Он смотрит на меня, потупляет взгляд и опускает руку. В уголках его карих глазах успеваю заметить капельки слёз. Почему такая реакция на мой вопрос, неужели они успели поругаться?
— Что это с тобой? — осторожно спрашиваю я, так и не дождавшись ответа.
— Это довольно долгая история.
Этой фразой он словно пытается отмахнуться от моего вопроса: говорит тихо, невнятно, и, склонив голову, прячет глаза под рыжими прядями.
— Я никуда не тороплюсь, — вежливо улыбаюсь и, опомнившись, протягиваю руку. — Кстати, меня зовут Жерар Эскофье. А ты ведь Элиот Лайт, да? Я правильно запомнил?
Он резко поднимает голову, заставив меня еле заметно подпрыгнуть от неожиданности. Он плачет — глаза красные, а по щекам стекают слёзы, которые он даже не пытается стереть.
Похоже, они и правда поругались… Или даже расстались. И я сейчас, сам того не желая, задел ещё свежую и болезненную рану Лайта.
Он неловко пожимает мою руку: его кисть тонкая, костлявая, сеть вен и капилляров отчётливо виднеется под бледной кожей.
Стараюсь улыбаться как можно добрее — почему-то мне хочется казаться ему дружелюбным. Наверняка это потому, что он похож на самого несчастного человека в этом заведении, а добрая часть меня хочет его пожалеть и поддержать.
Или действительно просто понимаю, что он — единственный шанс получше познакомиться с его другом, а если они поругаются, то это станет невозможным.
— Жерар Эскофье? — неожиданно переспрашивает Элиот. — Француз?
Он застаёт меня врасплох: я привык к тому, что никто этим не интересуется, ведь давно не заводил новые знакомства. Совсем забыл какого это — иметь французское имя в Англии.
— Мой отец француз. Я вырос в Лондоне, если тебя смущает отсутствие акцента.
Элиот понимающе кивает и задумывается, а я уже готовлюсь к новому вопросу. Он так быстро привык ко мне и начал проявлять заинтересованность в диалоге — это в какой-то мере льстит мне.
— Рядом с этой кондитерской есть парк, — говорит наконец Лайт. — Мы могли бы сходить туда, я кое-что тебе покажу и обо всём расскажу. Идёт?
Киваю. Это неожиданное предложение, однако, правда хочу знать что же заставило его расплакаться.
Он больше не кажется мне грубым, и мне не хочется закончить беседу и уйти. Теперь я испытываю к нему лишь жалость и желание помочь. Да, скорее всего в собственных целях, но ведь помочь? Это главное.
Элиот не доедает, а я вовсе забываю о том, что хотел поесть что-то сладкое.
***
Элиот и правда привёл меня в парк. Он объяснил, что ещё недавно сад был закрыт для посещения, поскольку является личными владениями семьи Такер (той самой, которой принадлежит и кондитерская), но они договорились с мэрией города о том, что люди смогут свободно посещать их территорию.
Этот парк действительно отличается от остальных: здесь нет ни ларьков с едой, напитками и прочим, нет аттракционов; даже скамейки можно пересчитать по пальцам, несмотря на его площадь. Все тропинки аккуратно вымощены белой плиткой, между стыками которой не растет ни один сорняк; каждый куст пострижен, а некоторые деревья я вижу впервые. Здесь даже есть настоящий фонтан, какие обычно встречаются на улицах Рима. Всё так и кричит о том, что раньше здесь отдыхали только члены местной богатой семьи.
На противоположной от входа стороне есть что-то вроде «лесной зоны», где деревья посажены вразброс, и солнечный свет едва проникает сквозь их широкие кроны. Недалеко этой посадки Элиот молча сходит с тропы и, не боясь идти по стриженому ярко-зелёному газону, куда-то направляется. Мне остаётся лишь следовать за ним.
Замечаю, что он идёт прямо к посаженному недавно дереву, вокруг которого выложено небольшое ограждение в виде треугольных камней. Подойдя ближе, я понимаю, что это настоящий белый мрамор. К горлу подступает ком — мне становится неуютно находиться среди этой роскоши, хоть я и прожил три года под одной крышей с успешным бизнесменом. Что же заставило этих людей позволить чужакам расхаживать по их территории? А если сад испортят вандалы?
У самого основания ростка какого-то дерева замечаю небольшую табличку, на которой написано:
Это вишневое дерево было посажено двадцать пятого марта две тысячи девятнадцатого года.
В память о младшем сыне семьи Такер.
Последняя строчка словно выстрел впечаталась в моё сознание. То есть в память? Кто это — младший сын семьи Такер?
В голове всплывает образ заплаканного Элиота после того, как я напомнил ему о длинноволосом парне.
Неужели?..
Нет, не может быть. Я же
видел его. Это было два дня назад, а здесь написано «двадцать пятое марта». Или я видел не его? Но Элиот не стал отрицать наличие татуировки у того мужчины, и вряд ли в Брайтоне много красивых парней с длинными светлыми волосами и большими тату на шее.
Мне страшно озвучивать эти вопросы, поэтому лишь смотрю на Элиота в надежде, что он сам всё объяснит. От вида поникшего рыжего юноши мысли в моей голове начинают путаться, а по телу пробегают мурашки.
— Марк… — он делает паузу, жмурится и сжимает ладони в кулаки; громко вздыхает и наконец говорит: —
Марк умер в декабре прошлого года.
Умер.
В декабре.
Но как? Что за… Это был не он, выходит? Только бы это был не он!
Моё сердце, кажется, сейчас остановится от охватившего меня ужаса. Если он мёртв, то… Это же просто невозможно!
— Погоди, пожалуйста, — сгибаюсь и упираюсь руками в колени как после длительной пробежки — дышу так же часто. — Ты не мог бы мне показать его фото?
Элиот удивляется моей просьбе, вытирает рукавом кофты слёзы, и достает телефон из кармана джинсов. Пока он ищет нужное фото, замечаю, как дрожат его руки. Ему тоже трудно сдерживать свои эмоции.
— Вот, — он поворачивает экран на меня, но из-за тряски не могу ничего разглядеть, поэтому забираю смартфон.
Чёрт возьми.
Сердце, кажется, пропускает удар. Чувствую, как на коже выступает холодный пот, в глазах скапливаются слезинки от поступившего в ещё бо́льшей дозе страха, тело словно застывает.
Медленно возвращаю телефон, чуть его не выронив.
Это он. Этот красавчик с пляжа — Марк. Марк Такер. Младший сын этой богатой семьи, умерший в декабре прошлого года — в тот же месяц, когда я впервые встретил их.
— Это какой-то бред, — случайно говорю это вслух, чем злю Лайта.
— Это не бред, — шипит он сквозь зубы. — Он был болен, как его старший брат и отец. Но только он смог вылечиться и избежать рецидивов. Уилсон и
Марк умерли! И это не бред, Жерар!
«Ты не так меня понял», — хочу ответить ему, но не могу даже открыть рот.
Да, это не бред. Это я сошел с ума?
Или мне приснилось?
Да, мне приснилось, определено приснилось. Это же не правда. Это же был не… при… зрак? Нет, нет, конечно нет — их не существует.
Ноги подкашиваются, теряю равновесие и падаю на колени. Ладони касаются мягкой, недавно скошенной, травы. Сжимаю её в кулаках, случайно выдернув несколько травинок. Такая мягкая трава, интересно, почему?
— Что с
Вами, Жерар? — Элиот садится рядом и обеспокоено заглядывает в мои глаза, несмотря на то, что сам заливается слезами. —
Вам плохо?
Тело пронзает холод, от чего я начинаю трястись. Почему он так резко изменил своё отношение ко мне?
— Что за уважительный тон, Элиот?! — рявкаю я. — Я не сильно-то и старше тебя!
Он испуганно округляет покрасневшие глаза и, поднявшись, отходит на несколько шагов.
— Простите, — он разворачивается, хочет убежать, но я успеваю встать на ноги и поймать его за рукав кофты. — Отпустите, пожалуйста!
Дёргаю на себя, и он падает прямо в мои объятия — почти как в тот первый день нашей встречи. Он слишком удивлен, чтобы попытаться сопротивляться, но в ответ меня не обнимает.
— Прости, прости, — шепчу я. Но я не могу объяснить ему свою реакцию. Как я должен сказать, что
видел Марка два дня назад? — Я просто очень устал, и эта новость меня поразила.
Это ведь не совсем ложь, всего-навсего не договорил. Просто ему в таком состоянии действительно не стоит знать правды, да и я сам бы не отказался об этом не думать.
Элиот выставляет перед собой руки и, прижав их к моей груди, отталкивает от себя. Даже под большой кофтой заметно, как вздрагивают его плечи от тихих всхлипов. Он прячет лицо за ладонями.
— Я пойду домой, — быстро говорит юноша и вновь уходит.
Теперь, когда эмоции от услышанного отошли на второй план, понимаю, что мне его жалко. Ему пришлось вновь ощутить эту боль утраты из-за меня — потому что мне стало интересно. Это я виноват в слезах Элиота, и мне следует извиниться.
И я боюсь остаться один, вдруг вновь встречу Марка? Пока не буду уверен, что встретил другого человека, не смогу нормально думать об этом.
— Погоди, можно я тебя провожу? — добегаю до парня и, подстроившись под его быстрый темп, иду рядом.
Элиот не отвечает, и я принимаю это за согласие.
