***
Два года назад, апрель. Бросаю спортивную сумку возле входа и закрываю за собой дверь. — Я дома! — кричу в надежде, что супруг меня услышит, но отвечает мне лишь тишина, слабо нарушаемая гудением холодильника с кухни и звуком льющейся воды в ванной комнате. Включаю свет на первом этаже, но система закрывания окон шторами снова не срабатывает одновременно с щелчком переключателя. Раздражённо фыркаю и включаю её через пульт управления; с тихим лязгом, издавая характерный звук, механизм скрывает наш дом от уличной тьмы за не менее тёмными полотнами ткани. Не найдя сил на то, чтобы переодеться, плюхаюсь на диван и беру смартфон; без интереса листаю ленты социальных сетей, но лишь в Инстаграме моё внимание привлекает «история» Дарена. Все его фотографии красивые, заслуживающие быть распечатанными и повешенными в галерее, и эта ничем не отличается: здесь Дарен очень близко стоит к неизвестному мне парню, обнимая его одной рукой, а во второй привычно держа сигарету. На обоих деловые костюмы, но второй мужчина, правильнее будет сказать «парень», значительно моложе моего супруга. Фотография сделана на одной из главных улиц Лондона: тёплые солнечные лучи заката красиво подсвечивают город и лица людей, а облака на небе, розовые как сладкая вата во вкусом клубники, ярко дополняют фотографию. Сегодня был такой красивый закат. Сердце неприятно щемит от дурных мыслей, но я решаю, что прежде чем делать поспешные выводы, правильнее будет спросить супруга — кем ему приходится этот юноша. Уже почти двенадцать часов ночи. Я вернулся так поздно, потому что после того, как ушёл последний ребёнок, решил дополнительно потренироваться с грушей, увлёкся и не заметил, как уже стало поздно. Да и дорога занимает немало времени, если еду на метро, а потом иду пешком. Взгляд цепляется за цветную бумажку, лежащую на журнальном столике рядом с диваном. Тянусь к ней не вставая, едва не падаю на пол, но хватаю и ложусь обратно. Знакомым аккуратным почерком написано: «Я заказал нам ужин, курьер будет около 00:20. Забери, я уже оплатил». Вопросов к Дарену стало больше: почему он не посоветовался со мной? Знает же, что мы любим разную кухню. Сколько он собрался сидеть в душе, если сейчас без десяти двенадцать? Сам же, скряга, будет ворчать, что мы платим слишком много за электричество, воду и прочие услуги (единственные траты, которые действительно заботят Мёрфи). Курьер приезжает точно в указанное на листочке время, а Дарен до сих пор плещется под душем. Открывая контейнеры с ужином, молюсь о том, чтобы это была хотя бы европейская, если не моя любимая японская кухня. У Дарена странные предпочтения в еде: может съесть кошку и не подать виду, поэтому когда он берёт инициативу и покупает еду, шанс, что это будет что-то съедобное — пятьдесят на пятьдесят. Стоит уловить знакомый запах, как все сомнения улетучиваются: курица терияки, рис с яйцом, два рамена с креветками и даже, чёрт возьми, дайфуку — рисовая лепёшка со сладкой начинкой и цельной клубникой. Знает, гад, что я люблю. Хоть на первый взгляд еды много, но я так голоден, что ещё чуть-чуть и я не смогу дождаться супруга, начав трапезу в одиночку, и с лёгкостью съем всё. Не проходит и пяти минут как Дарен, вместе с клубами пара, выходит из ванной комнаты, одетый в махровый халат. Волосы, ещё мокрые, но вихреватые, спали на лоб и от привычного объёма ничего не осталось. — Почему ты так долго был в душе? — Ты ещё недостаточно вырос, чтобы знать такие подробности, — он смеётся, отодвигает стул возле обеденного стола, где я уже распаковал наш ужин, и садится. Цыкаю в ответ, но не могу сдержать улыбки. Всего-то три года разницы, а пошутить об этом для Мёрфи святое дело. Сажусь напротив, протягиваю супругу палочки для еды и достаю свои. — А почему ты так поздно пришёл и до сих пор не переоделся? — с толикой беспокойства, но больше с подозрением, интересуется супруг. — Тренировался. — Один? — Один. А с кем ты на фотографии в Инстаграме? — парирую я. Дарен задумчиво выгибает бровь, вспоминая что выкладывал в социальные сети сегодня. — А, точно, — он разделяет наконец свои одноразовые палочки и придвигает к себе рамен. — Это, можно сказать, мой новый подопечный. Должен признать, он хоть и очень молодой, ему вроде девятнадцать, но сообразительный и перспективный парень. Так вышло, что общий друг познакомил нас на одном из банкетов, и Оли представил мне свой бизнес-план. Он показался мне достойным, и мне так понравилось, что я решил его финансировать, а в будущем он заключит сделку с нашей компанией… — Оли? — перебиваю я. — Почему ты зовёшь его Оли? — Ну, сокращённо от Оливера. Это не важно, слушай дальше. На чём ты меня остановил?.. А, сделка. Это пока тоже не столь важно; сейчас он хочет выкупить несколько «загнивающих» предприятий в Уэльсе. Кажется, в городе Порт-Толбот… О, там же твои родители живут? Именно так. И к тому же моя мама работает бухгалтером в одном из местных металлургических предприятий. — Да, и что дальше? Что он хочет делать с этими «загнивающими» организациями? — Разумеется, он хочет их выкупить; поменять весь штаб и нанять людей, чтобы работали на него. Может чёрная металлургия довольно сложный бизнес для такого мальца, но ведь у него есть я, — Мёрфи одаряет меня самодовольной улыбкой и гордо кладёт руку на грудь. — Ну да, конечно, у тебя вообще логистическая компания, которую тебе оставил отец. Дарена это ничуть не задевает, он так и продолжает улыбаться. За весь разговор он так и не притронулся к ужину, а я, уже давно привыкнув к своему болтливому мужу, доедаю рамен. — А обязательно увольнять всех сотрудников? — спрашиваю я, пододвигая к себе следующую порцию еды. Мёрфи чуть не давится, когда пытается ответить с набитым ртом. И это успешный бизнесмен? Пока не откроет рот, он похож на солидного человека — особенно это подчёркивают его костюмы, в которых он не ходит разве что дома. Настоящий взрослый ребёнок, иначе не скажешь; разве что нецензурными выражениями. — Если мы оставим всех, то мало что изменится. От квалификации и опыта рабочих зависит судьба организации; то есть, организаций. Не переживай, я не единственный инвестор, так что проект не должен прогореть. — А завод «Isparks»¹ тоже попадёт в ваши руки? — к горлу поступает ком. Меня волнует совсем не будущее их бизнес-плана: для меня главное то, где будет работать моя мама. Родители переехали в Уэльс ради спокойной жизни, но деньги им всё равно нужны. Мой отец имеет инвалидность, и ему приходится принимать множество недешёвых лекарств, а получать материальную помощь от Дарена они с мамой отказались. — Я пытался договориться, чтобы твою мать оставили, но не получится, — Мёрфи неожиданно сменил тон с весёлого на печальный. — Мне жаль. Ничего ему не было жаль, его совершенно не тревожила судьба моей семьи, только понял я это не сразу. Он хотел лишь успешного осуществления проекта своего любовника и не более. И то, что Оливер был его «партнёром» во всех смыслах, я догадался позже — когда муж признался в своих похождениях. Но на следующий день я позвонил своей семье по видеосвязи и как круглый идиот убеждал их в том, что это не страшно, что мама сможет найти работу, и Дарен ей в этом поможет. Разумеется, никто никому не помог, а родители оборвали со мной все связи, когда я сказал, что в потере работы виноват не Оливер, а сама мама, ведь работник должен соответствовать уровню организации.***
Удон, который я оставил вечером, за ночь испортился, и воздух в номере пропитан неприятным запахом. Мне приходится проветрить комнату, прежде чем расслабленно лечь на кровать. Нужно ненадолго забыть о супруге, об Элиоте и его мёртвом возлюбленном, и позвонить семье. Но что мне сказать? Как мне объяснить, почему я два года не писал, не звонил и не приезжал, и, главное, что заставило меня сделать это сейчас? Я ведь даже не скучал — такой себе из меня сын. Родители помогали мне с деньгами до тех пор, пока я не… предал их? Как бы не неприятно было признавать эту правду, но так и есть: я не лучше Мёрфи, такой же эгоист. Самому становится от себя противно. Номер мамы сохранился в моей телефонной книге, но оказался более недействительным, та же история и с отцом. В голове болезненно мелькает страшная мысль, которую старательно прячу глубоко в своём сознании — они в порядке, они должны быть в порядке. У меня ещё есть их электронная почта; уж её-то мои родители точно не могли поменять. Пишу одновременно на два электронных ящика: «Привет, мама и папа, Простите меня, пожалуйста, что не пытался с вами связаться на протяжении этих двух лет, но я пойму, если вы всё ещё злитесь; я сам себя за это ненавижу. Я пишу вам, потому что соскучился и хочу приехать к вам Уэльс. Я также пойму, если вы не захотите меня видеть. Надеюсь, что с вами всё хорошо, Ваш никудышный сын, Жерар Эскофье». Решаю утаить правду о причине возможного приезда — о Дарене расскажу позже. Написать что либо ещё не могу: пелена влаги перед глазами закрывает экран. Если они ответят и разрешат приехать, я потрачу бо́льшую часть оставшихся накоплений и вряд ли смогу вернуться в Лондон или Брайтон, не заработав ещё денег. Но Элиота оставлять тоже не хочется; я уверен, что мне не показалось — он действительно стал веселее, когда я был у него дома, пусть и ненадолго. После отправки письма я чувствую небольшое облегчение, но дела ещё не закончены: с Дареном меня связывает законный брак, поэтому просто игнорировать это нельзя. Я уверен, что Мёрфи позвонит мне первым. Он ведь приехал в Брайтон чтобы встретиться со мной? Может я кажусь самонадеянным, но это он здесь во всём виноват. Однако время идёт, а телефон всё ещё не разрывается от его назойливых звонков; звонить самому не хочется — это будет выглядеть так, словно я согласен на перемирие. Тишина отдаёт в голове неприятным писком, а мысли так и накрывают бесконечными волнами, желая утопить остатки моего разума. Начинаю прислушиваться к каждому звуку: шаги в коридоре, шелест листьев, утреннее пение птиц и редкие голоса на улице. Чуть не засыпаю, и в итоге не выдерживаю. Скорее, пока не передумал, нахожу его номер и звоню. Мёрфи точно ждал — берёт трубку с первого гудка, но молчит. — Эм, привет, — неуверенно здороваюсь я, — ты в Брайтоне? — Да, — его ответ мне кажется грубоватым, а голос… хриплым? Поудобнее сажусь на кровати, поджимая ноги к себе; молчу, раздумывая над вопросом, но собеседник опережает меня: — Скажи где ты сейчас, я на машине. — Отель «У Стивена», сможешь найти? Дарен не отвечает и сбрасывает звонок. Сказать, что я поражён — ничего не сказать. Это точно был Мёрфи? Проверяю журнал вызовов — точно он. Но что такого могло случиться, что Дарен так резко изменился? Ещё недавно он звонил, писал и казался вполне обычным, а сейчас… Нам точно надо поговорить: это странное поведение пугает сильнее, чем возможность слышать и видеть мёртвого человека. Быстро приняв душ и переодевшись в свежую тёплую одежду, я выхожу на улицу — людей ещё не так много: всё-таки семь часов утра, выходной день. Чтобы скрасить ожидание, я нахожу под ногами камушек и пинаю его туда-сюда. Так увлекаюсь, что не замечаю, как возле гостиницы останавливается знакомая мне белая машина, и водитель коротко сигналит, привлекая к себе внимание. Сажусь на переднее пассажирское сидение; в салоне пахнет таким привычным запахом «ёлочки», табаком и одеколоном супруга. Бросаю на него короткий взгляд, но этого мне достаточно, чтобы заметить пластырь на его переносице — там, куда судя по всему пришёлся мой кулак; тёмные круги под глазами (и непонятно от чего они: то ли от недосыпа, то ли это оттёк после травмы), и самое, пожалуй, неожиданное — кожаные чёрные перчатки на его руках. — Ты уверен, что тебе в таком состоянии можно за руль? — осторожно спрашиваю я, когда мы уже на протяжении нескольких минут куда-то едем, а Дарен то и делает, что зевает, потирает глаза и иногда пьёт стоящий рядом в подставке кофе. — В каком «таком» состоянии? — его грубый тон напрягает, мурашки стадом проходятся по телу. Растерянно пожевав губу, озвучиваю своё предположение: — Ты выглядишь сонным. Дарен издаёт нервный смешок и еле заметно ухмыляется, но не так, как я привык видеть — без веселья; его улыбка полна обиды и злости. — Интересно, из-за кого я выгляжу сонным? — он окидывает меня взглядом прищуренных бледных глаз; синяки под ними делают его похожим на злодея. — Чтобы ты знал, я не спал несколько суток, пропустил работу, стёр руки в кровь, пытаясь смыть с них грязь. Уж не знаю как выгляжу, но чувствую я себя паршиво, Жерар. Моё имя он произносит с особой ненавистью. — Почему ты говоришь так, словно я в этом виноват?! — не выдерживаю я. — Насколько помню, это ты мне изменял! Я, между прочим, тоже не радовался, когда сюда приехал. Ты даже представить себе не можешь какую хрень я пережил за эти три дня! Дарен резко тормозит на парковке возле городского пляжа; ещё чуть-чуть и я бы столкнулся лицом с бардачком Мерседеса, если бы не ремень безопасности и выставленные вперёд руки. Ругаюсь на Мёрфи, но он игнорирует меня; выходить не собирается, поэтому я тоже остаюсь в автомобиле. — Да, я тебе изменял, и у меня нет никаких оправданий на свой счёт, — уже спокойно признаётся он, стараясь не смотреть мне в глаза. — Вчера я весь день пытался смыть всю эту грязь с себя и своих рук. Так сильно пытался, что стёр кожу до крови. Он аккуратно стягивает перчатки и демонстрирует свои красные кисти, доказывающие его слова. С трудом подавляю нахлынувшее желание к ним прикоснуться, несмотря на то, с какой болью отдалось в груди его «я тебе изменял, и у меня нет оправданий». — Так что ты хотел, зачем приехал? Я уже не вернусь — это точно. Супруг тяжело вздыхает и надевает перчатки обратно; слегка морщится, когда ткань соскальзывает и слабо шлёпает кожу руки. — Тебе придётся вернуться в Лондон как минимум для того, чтобы подать на развод, — даже по голосу понятно, что Мёрфи не рад такому раскладу. Он отворачивается, жмурится и его голос становится тише. — А потом ты можешь вернуться к своему рыжему другу. Ту-дум. Холодный клинок его обиды вонзается в мою грудную клетку. Откуда он знает? Неужели меня правда заметили его знакомые? Поразительно, как же быстро — вот это связи у человека. Я знаю только малую часть его друзей, что говорить про обычных знакомых! — Ты уже всё знаешь, — раздражённо констатирую я. — Обязательно вернусь, я не собираюсь оставлять Элиота надолго. Моя неосторожная фраза задевает Дарена; он с силой сжимает руки в перчатках, от чего натуральная кожа неприятно скрипит. Он передразнивает меня и с силой бьёт по рулю ладонью. — Что же такого для тебя сделал этот Элиот, что ты так к нему рвёшься? — Он помог мне отвлечься. Если бы не Элиот, я бы сейчас не смог найти в себе сил выйти к тебе. Это настоящая правда. Уехал бы я в другой город, никогда не встретил бы Марка, пусть и ненастоящего; не познакомился с Лайтом, и не смог бы сосредоточиться на чём-то другом. Так бы и погряз в пучине самокопания и саморазрушения. — Вот же, здорово как! — смех Дарена больше похож на смех демона. — А я, получается, последняя сволочь, не достойная поддержки? То есть ты думаешь, что я пировал все эти три дня, и потому не спал? У меня не было никакого Элиота-спасителя; у меня были только сигареты, куча твоих вещей, дом, полный воспоминаний, и гигантское чувство вины! Ты что, действительно считаешь, что я тебя не любил? Ты такой дурак, Эскофье, просто удивительно. Ты второй человек в моей жизни, кого я полюбил так сильно, что готов в полусонном состоянии сесть за руль и на огромной скорости ехать за тридевять земель. Пусть я и влюбился поначалу лишь в твоё лицо, но если бы отец не решил стать спонсором того чемпионата, я бы не смог понять, какой ты на самом деле красивый и удивительный парень. От его слов я смущённо краснею, но одна фраза из его монолога неприятно цепляет меня, и потому я спрашиваю: — А кто был первым? Ты никогда не рассказывал мне о своей первой любви. Дарен удивлённо открывает и закрывает рот, походя на рыбу. Он зажимает его рукой, поняв, что сболтнул лишнего, и словно боится проболтаться вновь; в его округлившихся глазах легко читается: «Я не хотел этого говорить». Откашливается, и тихо отвечает, озадаченный моим внезапным вопросом: — Не об этом я хотел поговорить с тобой. — А я хочу знать. — Ладно, всё равно нечего терять, — он быстро сдаётся, вздыхает и полушёпотом продолжает: — Я тебе рассказывал, только немного иначе, потому что обещал молчать. Но раз ты спросил… Помнишь, я говорил тебе, что у меня был старший брат, погибший в авиакатастрофе, когда мне было шестнадцать? Молча киваю. Трудно забыть то, как резко он переменился в лице и настроении, когда ему пришлось делиться со мной переживаниями об этой странице его жизни. Продолжая прятать от меня глаза, он наконец-то признаётся: — Вот… Вот он и был моей первой любовью, Жерар. — Т-то есть, ты любил его как брата? Как члена своей семьи? — не понимаю я. — Это не считается. Не может же быть, что Дарен любил брата иначе — это просто невозможно. Да, он гей, но не… Нет, не бывает такого. Может, я и не имею права делать какие-то выводы, потому что я единственный ребёнок в семье, но любому понятно, что дальше семейных уз и обычной братской любви заходить нельзя, ведь так? — Ты такой дурак, Эскофье. Тебе точно все мозги отбили, — Дарен жмётся лбом к рулю и тихо смеётся. — Я любил его как парня, и он меня тоже. А умер он не в случайной авиакатастрофе: он был в самолёте нашей компании, лично сопровождая груз по поручению генерального директора, нашего отца. Этому самолёту суждено было разбиться тогда, понимаешь, нет? Папа всё узнал, Жерар, и Лео погиб далеко не по вине якобы попавшей в двигатель птицы.