***
Я до сих пор не знаю, хочу ли я разводиться с Дареном. С одной стороны, я всё ещё люблю его; мне приятно и спокойно находиться рядом с супругом, но с другой... От одной лишь мысли о его поступке, который он даже не может оправдать, мне становится невыносимо больно, словно из моего тела изъяли какой-то важный орган. Я, конечно, могу его простить, но будет ли в этом смысл? Если человек предал однажды, то что помешает ему сделать это вновь? Больше не могу доверять ему, и эта мысль не позволяет передумать — я подам на развод вместе с Мёрфи, переживу все эмоции, научусь жить самостоятельно (в двадцать пять лет уже давно пора). Затем снова посвящу свою жизнь спорту: готовясь к соревнованиям, мне не будет дела до любви. Продолжу работать в том же месте. Этап моей жизни, в котором присутствовал этот человек, подходит к логическому завершению, и я обязан с этим смириться. Перед отъездом я пытаюсь уговорить Дарена заехать к Элиоту: я не могу не предупредить Лайта, а позвонить не предоставляется возможным — телефона у парня нет. Мёрфи не нравится эта идея, но он соглашается при условии, что это не займёт много времени. Стучу в дверь квартиры друга. Ладони становятся влажными от волнения; вытираю их о брюки и сжимаю в кулаки, нервно переминаясь с ноги на ногу. Сердце ускоряет свой темп каждую секунду, пока не раздаётся щелчок открывающегося замка и дверь открывается. Элиот, одетый в уличную одежду, стоит на пороге — он завязывает шнурки на кроссовках. Подняв голову и увидев меня, он удивляется; прежде чем он возвращает нейтральное выражение лица, успеваю заметить на его лице некое облегчение. — Я как раз шёл в магазин за новым телефоном, — непринужденно говорит он, выходит и запирает дверь на ключ. — Пойдете со мной? — Я… — запинаюсь в попытке подобрать слова; опускаю голову, стараясь не встречаться с ним взглядом. — Я пришёл, потому что хотел сказать, что уезжаю; Дарен приехал за мной. Мы не помирились и будем подавать на развод, поэтому я должен вернуться. Но после этого я хочу снова приехать сюда… — Не стоит, — перебивает меня Лайт. В его голосе слышны нотки обиды. — Я собирался переехать к родителям, потому что мне стало страшно здесь находиться. Да и семья давно меня ждёт. Элиот говорил мне, что его родители и сестра живут далеко за городом, и часто путешествовать туда-обратно без личного автомобиля слишком затратно. Это чувство… Точно такое же я испытал, когда услышал признание Мёрфи и отказ Марка Такера в свидании, потому что тот оказался «занят». Чувство, словно меня вновь обломали и предали, хотя именно я пришёл и внезапно заявил о своём отъезде. А ведь я и правда планировал вернуться после развода: почему-то меня тянет помочь этому мальчишке, хоть мы лишь недавно смогли нормально познакомиться. Пусть так! Это не имеет значения, когда я собственными глазами видел его мёртвого возлюбленного; когда слышал голос человека, которого уже как больше полугода нет в живых. Не исключено, что со мной играло моё воображение — на фоне стресса могло произойти что угодно, но… Это было так реалистично, и этот ужас я никогда не смогу забыть. Мне не послышалось, Элиот сказал, что ему страшно находиться в этой квартире? Может, он тоже видит и слышит Марка Такера? Если это так, то… Не знаю, хорошо это или плохо. — Понятно, — тихо отвечаю я, и мои плечи заметно опускаются. Неуверенно протягиваю ему руку для рукопожатия. Мне не хочется произносить этих слов, но приходится: — тогда прощай, Элиот? Он пожимает мою руку в ответ (намного увереннее, чем в первую нашу встречу в этом городе) и неожиданно улыбается: — Может быть, мы снова встретимся. Я надеюсь. Не хочется это признавать, но мне больно уезжать: я не до конца понимаю точную причину моей внезапной привязанности к этому юноше, но от мысли, что мы можем больше не встретиться, становится тоскливо. В неловком молчании мы вместе спускаемся на улицу, где в последний раз пожимаем друг другу руки. Элиот накидывает на голову капюшон чёрной толстовки, пряча копну рыжих и слишком длинных волос от ветра. Машу рукой вслед и иду к стоящему у тротуара белому автомобилю. Из открытого со стороны водителя окна высовывается рука, одетая в кожаную перчатку; между пальцами зажата зажённая сигарета. Думаю о том, что снова салон пропахнет этим мерзким дымом, от которого у меня кружится голова. Мёрфи знает, что мне неприятен этот запах, но всё равно часто курит в машине. Открываю дверь и сажусь в машину, заранее прикрыв рот и нос футболкой. — Ему вообще сколько лет? Не боишься, что тебя посадят? — в привычной для себя манере язвит Дарен, поглядывая в зеркало сбоку от себя; докурив, он бросает сигарету на дорогу. — Ему двадцать, — фыркаю я, пристёгивая ремень, и вновь зажимаю нос. — Поехали уже. Дарен закатывает глаза, заводит автомобиль и наконец отъезжает. Откидываюсь на спинку сидения, повернувшись в сторону окна. Дождь прекратился, однако сильный ветер и мокрый асфальт, отражающий лужами серое небо, всё ещё напоминают о недавней грозе, посетившей небольшой прибрежный город. Сжимаю правую ладонь в кулак — она всё ещё хранит тепло прикосновения худой и холодной руки Лайта. Перевожу взгляд на пока ещё моего супруга: его рубашка помялась после сна, но почти не видна под пиджаком, верхние пуговицы не застёгнуты; галстук завязан неопрятно, и висит небрежно; волосы не уложены и хаотично торчащие светлые кудри делают его голову похожей на одуванчик. Пластырь с носа он так и не снял, а синяки под глазами не прошли, что лишь подтвердило мою догадку об отёке после удара. — А ты не снял кольцо, Жерар, — замечает Дарен, отвлекая меня от раздумий о нём. Бросаю взгляд на свою левую руку — безымянный палец красиво обвивает золото обручального кольца. Накрываю ладонь другой рукой, но делаю это не нарочно, а просто потому что Мёрфи напомнил мне о о нём; сжимаю руки вместе. — Мы ведь ещё не развелись. Дарен коротко смеётся и вновь на время замолкает, пока вдруг резко не вспоминает о необходимости позвонить юристу. Он набирает номер, переключается на громкую связь и убирает телефон на магнитную подставку. После пары гудков женский голос отвечает на звонок заученной фразой: — Частный адвокат Нивес Мартин, чем я могу вам помочь? — Привет, Нивес, это Дарен Мёрфи, — прокашлившись, здоровается супруг. — У меня есть к тебе несколько вопросов и одна просьба. Естественно, я заплачу. — Любой каприз за твои деньги, Аполлон, — теперь уже хихикает девушка на том конце линии. Аполлон? Это… Она точно не обозналась? Почему она зовёт Мёрфи Аполлоном? На мой взгляд, в котором ясно отражается непонимание, Мёрфи шепчет: «Потом всё объясню», и продолжает: — Мне нужно подать на развод и я хочу узнать, как много времени уйдет на это, какие документы нужно заполнить, и что вообще необходимо? Как бы он ни старался скрыть свои настоящие эмоции, я вижу — эта тему ему неприятна: улыбка натянутая, движения чересчур резкие. — Ты что, разводишься с Жераром? Что он такого сделал, что ты хочешь потерять этого потрясающего мужчину, Аполлон? Он же твой Гиацинт! Дарен морщится, вновь цыкает и резко говорит: — Вообще-то, у них судьба была куда сложнее, Нивес… — Виноват не я, — не выдержав, перебиваю я. — Причиной нашего развода является супружеская неверность со стороны Мёрфи! Теперь замолкают и Дарен, и его адвокат. — Понятно, — задумчиво произносит девушка. — Значит, вы хотите разводиться по этой причине? Если ты, Аполлон, так спокойно мне позвонил, и рядом с тобой сидит Гиацинт, то ты, должно быть, не имеешь ничего против? Если вы будете подавать иск и причиной будет именно измена, то будет куда сложнее; однако если вы оформите документы так, чтобы это выглядело как обоюдное согласие, то можно обойтись без суда, и уйдет не так много времени. Если ничего не изменится, и суд не откажет, то ваш брак будет расторгнут в течение шести-семи недель. Или вас заботит раздел имущества? Если вы не можете определиться, то можно обратиться в суд и там уже решат за вас, но это долго и дорого… Ах, да, с тобой точно можно не волноваться о деньгах. Почему-то Дарен заливается смехом, чем пугает меня, и, поёжившись в кресле, я думаю о том, что хочу скорее доехать до Лондона: наверняка он ведёт себя странно из-за усталости и обиды — его можно понять, но тем не менее… …За последние три дня я научился бояться всего. — Да, это тоже, — наконец отвечает Дарен. — Но я готов отдать ему хоть половину своих денег и имущества... Или всё что у меня есть. Мёрфи пытается мило улыбнуться, повернувшись в мою сторону, и, прочтя мои мысли по выражению лица, снова заливается хохотом. — Обсудим это при встрече, — перебивает его девушка-адвокат. — Завтра сможете? Дарен задумывается, и соглашается встретиться после пяти часов вечера, так как днём он обязан появиться на работе. О моей занятости никто почему-то не спрашивает, словно я безработный, хотя «из отпуска» планирую вернуться уже завтра. И, помимо работы, я хочу вернуться в спорт, совмещая свои тренировки с тренировками детей. Спустя несколько минут дождь вновь начинает лить с новой силой, но уже без сопровождающих его молнии и грома. Устало следя за стекающими по стеклу каплями, я засыпаю до самого приезда.***
— Почему она называет тебя Аполлоном, а меня Гиа… Гиацинтом? — вспоминаю я, когда мы входим в дом. Ставлю чемодан у двери и снимаю обувь, а Мёрфи включает свет, начав раздеваться уже у входа. Ничего не изменилось за эти дни: всё тот же кажущийся родным запах… Даже непонятно, от чего конкретно он исходит; любой предмет, который может источать запах, смешавшись с остальными, создаёт тот самый аромат. — Я знаком с Нивес ещё с университетских времён. Тогда она была влюблена в меня, и часто по красоте сравнивала с греческим богом Аполлоном, — Мёрфи идёт к душевой, по пути растёгивая рубашку. — А тебя называла Гиацинтом ещё с тех пор, когда я рассказал о наших отношениях. По древнегреческим мифам, в царевича невиданной красоты, которого звали Гиацинтом, влюбился бог солнца Аполлон, но случайно убил любимого во время игры в метание диска. В этом мифе говорится, что из крови царевича появился цветок Гиацинт. От такой схожести причины влюбленности Аполлона и Мёрфи по телу проходятся мурашки и я невольно вздрагиваю. Даже вина за расставание лежит на том, кто влюбился первым. Теперь совершенно неудивительно, почему юрист Ап… то есть Дарена так его называет. Мёрфи закрывается в ванной комнате, как обычно обещая долго не задерживаться; беру чемодан и поднимаюсь на второй этаж. Раскладываю обратно те вещи, которые не успел надеть за время пребывания в Брайтоне, и жалею о том, что сгоряча выбросил рубашки Дарена. Порывшись на верхних полках гардеробной, наконец-то нахожу свою спортивную сумку, с которой ходил в зал все университетские годы: она слегка потрёпана по краям и на ремешках, но в целом выглядит прилично. Перчатки, спортивная форма и шорты аккуратно сложены рядом; убираю их в сумку и с довольной улыбкой спускаюсь вниз: возможность просто держать сумку несказанно радует меня. Мёрфи ещё не вышел из душа, и я, решив не дожидаться его, ухожу без предупреждения. То, что я не встретил его перед уходом, определенно к лучшему: пришлось бы выслушивать его негодование и чрезмерное беспокойство. Будет говорить: «Дурак, тебе нельзя драться!». Мёрфи наверняка беспокоится не только за моё лицо, но и за здоровье, ведь частые удары по голове и телу вряд ли приведут к чему-то хорошему. Но мне нравится получать удовольствие от побед; от этих ярких вспышек адреналина; от того, как моя рука в перчатке касается противника, нанося ему болезненный или выбивающий из колеи удар… …одно удовольствие.***
Я всегда приходил на тренировку поздно: после школы, после университета — занимался только вечером и часто до самой ночи. Упорными тренировками я добился того результата и успеха, о котором мечтал ещё будучи подростком. Всё это я с лёгкостью потерял за три года: за мной больше нет статуса «непобедимого», никто больше не поставит на мою победу крупную сумму. Теперь боксёр Жерар Эскофье — никто. Под вечер в спортзале как обычно много людей: оба ринга и половина груш заняты, даже в части с тренажёрами занимается немало людей. Ничего не изменилось — от этого и радостно, и грустно. Всё тот же запах пота, смешанный с освежителем воздуха, и постоянный гул, из которого иногда вырываются изнеможённые короткие вскрики тренирующихся мужчин. — О, это же Жерар! Смотрите, там Жерар! Что, от муженька своего сбежал? Сколько бы лет не прошло, этот противный голос я узнаю всегда; он всё также будет вызывать раздражение и желание ударить его владельца. Мы одного роста и весовой категории, однако Джек Клиффорд никогда не упустит возможности наброситься на меня сзади, и, если повезёт обоим не упасть, попытается прокатиться на моей спине. Если бы он сделал это три года назад, я бы ужасно разозлился на эту выходку, но сейчас мне почему-то… весело? Очень непохоже на меня: пусть Дарен и научил меня быть вежливым и не грубить людям (на самого Мёрфи это умение не особо распространяется), но когда дело касается моего спарринг-партнёра, мало чем отличающегося от супруга по характеру, я не привык терпеть и молчать. И всё же мне правда весело! Это потому что меня так долго здесь не было? Нет, скорее всего, просто Джек ещё не успел мне надоесть. Знакомый шлепок тяжёлой ладони по затылку сидящего на моей спине мужчины заставляет его слезть. Довольная ухмылка по привычке мелькает на моем лице, и я быстро превращаю её в дружелюбную улыбку. Время идёт, люди становятся старше, но что-то остаётся неизменным. — Сказал же тебе не прыгать на людей, — ворчит тренер Грин на Джека, и отвешивает новый подзатыльник. — Ай, ну хватит, я всё понял, — ворчит тот и отходит от старшего на безопасное расстояние, по-детски обиженно хмурясь и потирая голову в месте ударов. Две недели назад я зашёл в бар после работы, где собирался купить виски для Мёрфи, но случайно наткнулся на Томаса Грина — своего первого и единственного тренера. На тот момент мы не виделись с моей свадьбы, и, честно говоря, я боялся дня, когда снова поймаю на себе его сердитый взгляд. Я знал о своей ориентации ещё с детства, и когда пришёл на бокс молчал об этом; я планировал делать это до конца жизни. Кто же знал, что я вдруг выйду за такого человека, как Мёрфи, и об этом заговорят в СМИ? До сих пор помню шок и панику, что я ощутил, увидев заголовок статьи в местной жёлтой газетёнке: «Наследник именитой логистической компании Дарен Мёрфи объявил, что вступает в брак с мужчиной!» И цитата ниже, которую я помню наизусть: »…им является известный в Великобритании двадцатидвухлетний боксёр с французским происхождением Жерар Эскофье…» И виноват действительно был Мёрфи — сфотографировал наши руки с кольцами на безымянных пальцах (мне сказал, что просто оставит фото себе на память!) и выложил фотографию в Инстаграм, а журналисты самостоятельно сложили пазл. Наши с Дареном совместные фотографии, где отлично видно моё лицо, сыграли в этом немалую роль. На моё удивление, от общественности никакой «такой» реакции не последовало, лишь пару раз слышал шепотки за спиной: «Говорят, что он скоро выйдет замуж за какого-то богатенького бизнесмена! Вот же повезло!», и разок: «— Он вроде бы гей; — Да ладно? Ха-ха, интересно, каково ему соревноваться с полуголыми мужчинами на ринге?» Я умело абстрагировался от этого бреда, ведь самой страшной для меня была реакция моего, можно сказать, «второго отца». Я места себе не находил, когда ехал на тренировку после выхода этой статьи: даже если сам мужчина мог её не заметить, то кому-то другому — например, Джеку — точно пришло бы в голову рассказать об этой «счастливой новости» — он любитель вызывать в людях исключено отрицательные эмоции. Стоило мне зайти в зал, первое, что прозвучало в его стенах: — А вот и наша невеста приехала! — воскликнул Клиффорд, только завидев меня — я как в воду глядел. Тогда я покраснел как никогда раньше и уже готовился к ругани и презрению со стороны напарников, но единственное, чем меня одарили, были слова тренера: — Пришёл наконец-то, полуфранцузский недомерок?! — прозвучил сердитый возглас, после чего раздался громкий хлопок закрывающейся двери раздевалки, из которой буквально вылетел тренер Грин. Поёжившись, я зажмурился, готовясь к смачному подзатыльнику. Шлепок пришёлся по моей спине, но силы он своей не убавил: — мог бы и приглашения нам на свадьбу прислать, не чужие же люди! Позже я действительно поговорил с женихом и мы выслали приглашения всем членам нашего клуба, и все до единого пришли. Мне было ужасно стыдно от их взглядов во время бракосочетания, но я так и не услышал ничего неприятного и оскорбительного в свой адрес. Не исключено, что их мог заставить молчать тренер, или же аура Мёрфи не позволяла никому выразить какие-либо претензии. — Каким ветром тебя занесло, а? — хриплый голос тренера вырывает меня из воспоминаний; мужчина складывает руки на груди и с лёгким прищуром недоверия всматривается в меня, готовясь подловить на возможной лжи. Рассеянно чешу затылок, стараясь не встречаться ни с кем взглядом: возле нас уже собрались все мои бывшие товарищи, которых в последний раз я видел пьяными на свадьбе. Мне правда стыдно, что я взял и ушёл три года назад (точнее, больше не приходил) из спорта, из зала, из их жизни, хотя со многими я был знаком ещё с самого начала. — Ну, как сказать-то… — мне не хочется говорить правду, но понимаю, что должен… Нет, я не могу. — Просто понял, что сложно без вас всех, без соревнований. Не смог дальше так жить. Как тогда я до последнего молчал о свадьбе, так и сейчас буду до последнего молчать о разводе. Мне не хочется вмешивать старых друзей в свои проблемы, ведь они их никак не касаются. И слышать подбадривающие речи я тоже не готов: они мне и не нужны; мне достаточно было услышать советы Элиота, чтобы наконец-то немного успокоиться и начать принимать «взрослые» решения. — Да кто тебя допустит к соревнованиям? Небось уже и пузо отрастил? — Джек внаглую задирает мою футболку, но так называемого «пуза» не обнаруживает. Внешне моя форма почти не изменилась, поэтому пресс остался на месте несмотря на то, как много я ел, приходя уставшим с работы. — Я работаю детским тренером, а детишки так и норовят прописать кому-нибудь накаченному в живот, — ухмыляюсь я в ответ на растерянное мычание спарринг-партнёра. Со мной соглашаются одновременно несколько парней, у которых, насколько я знаю есть либо дети, либо младшие братья и сестры. Мы не успеваем продолжить разговор — тренер Грин разгоняет нашу толпу, пригрозив «побить к чёртовой матери», и я отправлюсь в раздевалку. Томаса Грина мы уважаем и боимся не только за высокий рост и развитую мускулатуру в неполные пятьдесят пять лет, но и потому, что каждый человек в Великобритании мечтает о том, чтобы Грин стал его наставником. У Томаса уже давно пробивается седина меж прядей чёрных волос; серые как у меня глаза смотрят на каждого его учебника либо с надеждой и уверенностью, либо с недоверием и желанием ударить (в котором он себе никогда не отказывает). Он умён и опытен, и наверняка мой внезапный уход «из-под его крыла» стал для него неожиданностью. Никто так и не вспоминает мой последний бой, позорно закончившийся нокаутом, который для всех, кроме тренера, является основной причиной моего внезапного ухода.***
Первый пропущенный удар Джека приходится мне в бок, под рёбра. Волна боли разносится от эпицентра по всему телу, и я с непривычки морщусь. Заметив довольный взгляд мужчины, решаю не отставать, но моя рука не попадает по его лицу — Клиффорд ловко уворачивается. — Ха, и это наш быстрый Жерар? — с этими словами он бьёт меня в солнечное сплетение, выбивая весь воздух из лёгких. Да, он прав, я уже не тот. Пока Джек продолжал оттачивать свои навыки, я учил этому детей; тренировался в одиночку с грушей и не более. Чтобы как минимум вернуться в свою старую форму, я обязан пахать не меньше полугода. Теперь он старательно отыгрывается на мне за те годы, когда я не раз побеждал его в спаррингах. Мышцы уже забиты, капли пота застилают глаза, а боль от пропущенных ударов пульсирует по телу. Я выдохся слишком быстро, когда мой противник даже не начал драться в полную силу — он словно играет со мной, о чём говорит победный блеск в его взгляде. Три года ушло впустую. Я мог бы уже стать известным боксёром, выступать на международной арене, сражаться с лучшими из лучших. Но вместо этого я просто отдал своё будущее одному единственному человеку, который в итоге предал меня, и даже не может придумать достойного оправдания. Да при чём тут достойного, он никакой причины назвать не может! — Какой ты медленный! — вновь смеётся Джек; тон, с которым он это произносит, болезненно напоминает мне привычную манеру общения Мёрфи. Последнее, что вижу перед последующим ударом в челюсть — горящие искренней ненавистью голубые глаза Клиффорда. Я не чувствую боли: лишь знакомый металлический привкус крови во рту и слабая пульсация в губе. Почему я то и делаю, что пропускаю такие простые удары? Почему мои мысли забиты тем, что Мёрфи предал меня? Почему во время спарринга я думаю о своём, почти уже бывшем, супруге? Даже сейчас, находясь на другом конце города, он причиняет мне боль. Небрежно размазываю кровь по щеке перчаткой. Внутри меня закипает ярость — сжимаю кулаки посильнее и делаю шаг вперёд. Хочу ударить левой, и она, конечно же, проходит мимо лица Джека, но тут же, не позволяя ему среагировать, бью правой в солнечное сплетение. Не успеваю удивиться своей удаче, как продолжаю наносить удары по телу противника. Мои движения действительно становятся быстрее, или Клиффорд наконец устал? Удар. Удар. Удар. Моя ярость выходит за пределы, но я не прекращаю. Мне это нравится. Мне нравится слышать глухой звук от соприкосновения перчатки и человеческой кожи; нравится, когда он кривится от боли, которую ему приносят мои действия. Мне это нравится. Я хочу сделать это со своим предателем. Хочу избить его до полусмерти, но даже так он не поймёт, какую боль я ощутил от его поступка. Он получит от меня сполна. Я буду дальше избивать Дарена, я продолжу бить, пока он не потеряет сознание. Он уже не пытается ударить ответ, лишь жалкие попытки защититься спасают его от моего гнева. — Я не смогу доверить тебе Элиота, если ты продолжишь избивать этого человека, — с нескрываемой злостью рычит знакомый голос. Инстинктивно оборачиваюсь на него — Марк следит за боем, стоя в углу ринга. Я останавливаюсь и замираю; делаю это не потому что меня попросил Марк или потому что тренеру с другим парнем наконец-то удалось меня оттащить — я вновь не могу дышать. Что-то холодное обхватывает мою шею, сдавливает и не пропускает воздух. Отступаю на несколько шагов, упираясь в канаты, ограждающие ринг. Судорожно снимая перчатки, хватаюсь за горло в надежде, что смогу убрать эти невидимые тиски. Забиваюсь в кашле, что как бритва режет горло. Не вдохнуть. — Дышите носом! Успокойтесь, пожалуйста, Жерар, ну же, давайте, дышите через нос! — я вижу перед собой Элиота, он кричит и бьёт меня по щеке. Лайт трясёт меня за плечи; в его карих глазах я не вижу ничего кроме искренней тревоги и испуга, однако в этот раз ничего не получается: пытаюсь сделать вдох через нос, но это вновь не приносит успеха. Перед глазами уже давно маячат тёмные пятна, образы Марка и Элиота начинают расплываться, и стоит мне упасть, как тьма окутывает моё сознание.