***
— Почему ты не защищался? — тихо спрашиваю я, виновато скрывая глаза за тканью капюшона; руки прячу в карманах, нервно топаю носком кроссовок, спрятав ноги под скамьей, на которой сижу. Джек громко выдыхает, щипает себя за переносицу и тихо ойкает, когда слишком сильно зажимает повреждённый нос. Помимо этого у него большие синяки на скуле, глазу и возле рта: губу рассекает белая полоса лейкопластыря, а также его лицо покрывают множество отёков. — Ты бы видел себя, Эскофье! — недовольно рычит он. — Как демон, вот честно! Я испугался; не успел ничего понять, как ты налетел на меня, — Клиффорд раздражённо цыкает и встаёт со скамейки. Прежде чем выйти из раздевалки, бросает: — если у тебя проблемы с нервами, мозгами, психикой или с твоим чёртовым муженьком, то вали — тебе не место в боксе. Я уверен, что он прекрасно осознаёт смысл сказанных слов, и с помощью интонации пытается нанести максимально болезненный удар. Должен признать, Джек Клиффорд не уступает в этом Дарену Мёрфи — они умело справляются с задачей «заставить человека захотеть сдаться». Я хочу заниматься боксом и дальше не только потому что я делаю это с подросткового возраста, не потому что мне нравится спорт как удовольствие от физических нагрузок и хорошей формы тела, и даже не из-за моей странной способности получать удовлетворение от избиения человека. Я просто хочу. Я обязан сделать всё, чтобы избавиться от этих видений, которые в последнее время сопровождаются паническими атаками, принося с собой миллион проблем. Не могу точно сказать, почему они случаются. Неужели стресс из-за приближающегося развода так повлиял на мою психику? Но почему тогда я вижу Марка Такера? Почему он вообще приходит ко мне? Я для него не должен иметь никакого значения, ведь при его жизни мы виделись всего раз. «Я не смогу доверить тебе Элиота, если ты продолжишь избивать этого человека». Так он сказал во время последнего видения… Панической атаки… Или он действительно существует, приходя как настоящий призрак, и видеть его могу только я? Я совершенно не могу объяснить это явление! Что это такое? Как оно называется? Чем же оно вызвано? Почему я? Это из-за того, что я познакомился с его парнем? Потому что я подружился с Элиотом Лайтом? Зачем я вообще познакомился с Элиотом? Это из-за него, так? Нельзя было с ним знакомиться! Если бы он тогда не вышел на дорогу, если бы мне не пришлось его спасать, если бы он не ответил мне, когда я с ним заговорил, если бы он не позволил себя проводить, если бы он не попал в передрягу, если бы он не пригласил меня к себе, если бы он не разрешил мне спать с ним в одной кровати! Не будь Элиота Лайта — все было бы хорошо! — А недавно ты думал иначе, — говорит Марк, сидя на том месте, где только что был Джек; затылком мужчина опирается о шкафчик, задумчиво изучая потолок и люминесцентные лампы над ним. — Ты думал, что тебе повезло с нами познакомиться, и что мы помогли тебе отвлечься от твоего мужа. А сейчас ты обвиняешь Элиота в том, что с тобой происходит? — он издаёт нервный смешок. — Это не я пришёл к тебе, а ты к нам. Советую тебе провериться, вдруг у тебя шизофрения? Его красивые волосы золотистого оттенка убраны в тугой пучок и не скрывают ни чёрного крыла на шее, ни даже небесно-голубых глаз, цвет которых отвлекает меня от его слов — они ранят меня не хуже, чем недавнее высказывание спарринг-партнёра. Невероятно красив. Но мёртв. Я вновь испытываю трудности с дыханием. Лёгкие словно отказываются работать, не позволяя сделать полноценный вдох; горло уже саднит от частого кашля. На этот раз мне не страшно, и я без испуга реагирую на его неожиданное появление. — У меня нет никакой шизофрении, — задыхаясь, хрипло отвечаю я. — Если бы не вы, я бы так не страдал. Зачем ты пришёл во время боя? Это ты виноват, что я набросился на Джека! Я всегда выхожу из себя, когда ты приходишь! — Подумай сам, Жерар. Подумай своей головой, хватит обвинять всех подряд, — спокойно произносит блондин и поворачивает голову в мою сторону: — вспомни, какой ты был агрессивный восемь лет назад. Твой муж приручил тебя как бездомного бешеного пса, и научил тебя не кусаться. Ты был вынужден сдерживать в себе зло, которое сейчас обильно выходит из твоей гнилой душёнки. Как ты думаешь, почему он запретил тебе драться как только вы стали законной парой? Он боялся, что ты кого-то убьёшь и это повлияет на его бизнес. И я не прихожу к тебе — я всегда с тобой, вот тут, — пальцем он дотрагивается до моего лба, но я чувствую это не как настоящее прикосновение, а как дуновение холодного ветра. — Я часть тебя, я — материальное воплощение твоего зла. Ты сам придумал мне образ Марка Такера, и произошло это тогда, когда ты невзначай вспомнил про него и Элиота. Что, не помнишь? Это было ещё до признания Дарена, но после твоей встречи с тренером; ты тогда стал так сильно ревновать Мёрфи. Ты явно болен, да? Болен… Я болен? Я правда сумасшедший? Я всегда так называл Мёрфи, когда он вёл себя странно, а оказалось, что сумасшедший из нас двоих только я? — Ты несёшь какой-то бред! — со всей силой, что осталась в моих трясущихся руках, которые я почти не чувствую от недостатка кислорода, пытаюсь ударить Марка, но видение мгновенно растворяется и кулак проходится по железной дверце шкафчика, оставляя после себя слабую вмятину.***
Воздух. Мне нужен воздух. — Твою мать! — ахаю я, резко поднимаясь на мягкой кровати. …кровати? Протерев глаза от слёз, в панике оглядываю помещение, но успокаиваюсь, когда узнаю белый интерьер. Я дома. Это был сон? А что именно было сном? Последнее видение Марка, моё возвращение в клуб, знакомство с Элиотом, признание Дарена, день, когда Мёрфи сделал мне предложение? С какого же момента я спал? Боль в правой руке заставляет меня вспомнить, осознать и оцепенеть от поступившего ужаса. Так это не было сном? — Да, конечно, это всё твоя жизнь, Жерар, — Марк лежит рядом, сложив руки за головой, как это любит делать Мёрфи, а затем, лениво растягивая гласные, уточняет: — это был не сон. — Да пошёл ты! — яростно бью кулаками по кровати, где только что находился надоедливый гость. Моя кровь закипает, охваченная яростью и непониманием. Я всё-таки болен? Это невозможно. Что за бред?! Просто усталость, так ведь, да? Просто усталость. — Твою же мать! — снова рычу я и с досадой бью кулаками по кровати. Обратиться за помощью к врачу? А если я действительно сумасшедший и меня отправят в психиатрическую клинику? Нет, не хочу! Не хочу, чтобы люди думали, что я псих; выходит, говорить кому-либо постороннему опасно. Я не болен, нет, нет, я просто устал! — Чего ты тут разорался? Наконец-то в себя пришёл? — Дарен спешно поднимается по лестнице и идёт ко мне; на его лице непривычно читается волнение, но оно внезапно меняется на удивление и мужчина вдруг вскрикивает: — Ты чего ревёшь?! Я? Плачу? Настороженно подношу подушечки пальцев к лицу, словно кожа поражена ожогом, и, коснувшись влажных щек, резко отдёргиваю руку. Как это происходит? Плачу и сам не замечаю? Начинаю всхлипывать: грудная клетка словно в судороге поднимается и опускается. Прячу заплаканное лицо за руками и ложусь обратно, перевернувшись на живот, чтобы Дарен больше не видел такого слабого и плаксивого меня. Кровать прогибается под весом тяжёлого тела Мёрфи; чувствую, как он пододвигаться ко мне и шепчет рядом с ухом: — Тебе снова виделся тот парень? Я не отвечаю. Лишь стискиваю зубы, подавляя новый гортанный рык, и сжимаю в кулаках одеяло. Супруг мягко кладёт руку на мою спину и поверхностно проходится ладонью по напряжённым мышцам сквозь ткань футболки. Тело содрогается от прикосновения, и я внезапно перестаю судорожно плакать. Он тихо спрашивает разрешение меня обнять, и, не дождавшись ответа, прижимается ко мне, обхватив одной рукой; носом Мёрфи зарывается в мои короткие волосы и оставляет невесомый поцелуй над ухом. Это забота? Такое лёгкое прикосновение его тонкой ладони, крепкое объятие и слабый поцелуй, но благодаря этому я мгновенно успокаиваюсь. Это любовь? Я привык к тому, что в трудной жизненной ситуации Дарен всегда рядом, готовый помочь, и поэтому неосознанно расслабляюсь, когда он вот так проявляет заботу. Он не может уснуть без меня, а я не могу собраться с силами без него. Я не хочу разводиться. Мысль о расставании разрывает меня на части, принося невыносимую боль. Не могу больше представлять жизнь без него. Это привязанность? Нужно об этом сказать — если я буду молчать, то так всё и закончится. — Д-дарен, — неуверенно зову я, повернув голову в его сторону; шмыгаю носом и бормочу: — давай не будем расставаться? Выражение лица Мёрфи не меняется, он только хмурит брови и переспрашивает: — Я не понял, повтори внятно. — Я не хочу разводиться с тобой, Мёрфи! Хочу, чтобы ты дальше был со мной — мне страшно быть одному! — едва ли не кричу я, и, почувствовав, как загорелось моё лицо, прячу его, уткнувшись в подушку. Не вижу его лица, не слышу реакции, но в ту же секунду Мёрфи переворачивает меня на бок и, устроившись сверху, крепко обнимает чуть ли не до хруста костей. Он такой тёплый и мягкий в обычной одежде: в домашнем его обнимать куда приятнее, чем в костюме. — Я буду с тобой столько, сколько ты захочешь, дурак, — шепчет он и обнимает ещё крепче. — Помогу тебе разобраться в этом, обещаю. И никогда больше не предам тебя. Он шмыгает рядом с моим ухом, от чего я вздрагиваю — не привык слышать, как плачет Мёрфи. — А почему ты это сделал? Почему ты так поступил, Мёрфи? — робко спрашиваю я, нарушив тишину. Ощущаю неприятный укол ревности где-то под сердцем, но он быстро заглушается, стоит мне увидеть слёзы раскаяния в глазах супруга, резко поднявшего голову; он поджимает губы и говорит нескрываемой болью в голосе: — Давай поговорим об этом позже? Ты сейчас пытаешься испортить такой трогательный момент, — не дожидаясь ответа, он наклоняется ко мне и целует. Опешив, я хочу отстраниться, но скоро расслабляюсь и отвечаю на поцелуй. Так тепло и хорошо. За эти дни, длившиеся словно вечность, мы столько пережили: Дарен открылся для меня с совершенно новой стороны, о которой я не догадывался целых восемь лет нашего знакомства; я убедился, что люблю его так сильно, что готов переступить через свои моральные принципы и простить измену. Не успеваю заметить, как Дарен, не отстраняясь от поцелуя, который из нежного превращается в страстный, кладёт руку на мой торс; тело пронзает резкая острая боль и я, ойкнув, случайно прикусываю губу Мёрфи. — Ай, за что? — обиженно спрашивает он, большим пальцем касаясь раненой губы. Замечаю пятнышко крови, прежде чем он слизывает его. В памяти всплывают фрагменты недавно спарринга с Джеком, где я пропустил немало ударов по телу — синяки не заставили себя ждать. Осторожно задираю свою футболку и, приподняв голову, осматриваю торс — несколько и правда осталось. Но это пустяки по сравнению с тем, во что я превратил лицо Джека в порыве безумного гнева. — Ого, красиво выглядит, — ахает Дарен и снова касается моей кожи в ушибленном месте. На его лице мелькает привычная ухмылка, напрочь затмившая всю тревогу. Ему нравятся мои синяки? — Ты не перепутал слова, Мёрфи? — неловко смеюсь я. — Ты должен был сказать «ого, извини». Он мотает головой, и, наклонившись, невесомо целует кожу в повреждённом месте. Тело пронзает дрожь, и я подскакиваю от неожиданности. Супруг продолжает покрывать поцелуями мой торс, не обращая внимания на беспокойное ёрзанье. Боль никуда не делась, но потихоньку затухает, оставляя за собой лишь наслаждение. Робко опускаю руку на его затылок, пальцами зарываюсь в светлые и мягкие кудри. Когда Дарен слишком сильно надавливает на кожу, я непроизвольно сжимаю ладонь и тяну его волосы. От действий Мёрфи по всему телу растекается приятное, успокаивающее удовольствие, словно спустя много лет непроглядной тьмы солнце наконец пробивается сквозь толщи облаков, и все мои монстры погибают или скрываются в самых потаённых и тёмных уголках, из которых нет выхода, но куда вскоре доберётся свет. Я не готов менять тепло и уют солнца на холод одиночества и тьмы. Может я и дурак, но ничего не смогу сделать с той любовью к мужу, окутавшей моё сердце. И Дарен Мёрфи по-настоящему меня любит! Иначе он бы не приехал в Брайтон после нескольких бессонных дней в том состоянии, не стёр бы руки в кровь и не согласился на развод. Он ведь сделал это из любви ко мне? Он думал, что я правда этого хочу, и не стал перечить. Внезапно чувствую, как Мёрфи отодвигает резинку моих… Почему я не сразу заметил, что очнулся будучи в одном белье и футболке? Тут я осознаю, что штаны с меня снял Мёрфи пока я был без сознания — он бы не позволил мне лечь в кровать в том, в чём я хожу на улице и сажусь в общественный транспорт. Даже футболку переодел на домашнюю. — Эй, Мёрфи, не надо! — поднимаюсь на локтях и обеспокоено смотрю на супруга, который даже не планирует останавливаться. — Тихо, — цыкает он.