Боже, храни короля!

Странно, но самые ужасные годы моей жизни забылись. Мне думалось, что я всю жизнь буду с дрожью вспоминать то время, когда течки приходилось терпеть, когда я не разгибая спины, работал с землёй собственноручно, когда есть приходилось по ломтику хлеба в день, когда больше и больше крестьян приходило покричать на меня. Спустя месяц после того, как Энтони нас покинул, во владениях Аберкорнов осталось от силы полсотни человек из той тысячи, что делала замок прекрасным. Плюс четыре течные омеги на мою голову, что не могут самостоятельно найти себе мужей. Я никогда не просил себя быть сильным, ибо это противоречит моей природе. Просто пришлось взять себя в руки, выхода другого не было. Когда подходишь к чёрной полосе жизни, всматриваешься во мглу, тогда нет времени уговаривать себя собраться с мыслями. Единственное, что остаётся, стремление сделать собственную жизнь чуть лучше. Софья совсем опустила руки, даже не собиралась предпринимать что-либо. К счастью, я имел право распоряжаться замком, поэтому изредка пописывал новые памфлеты к людям, кормившим меня. Это было жестоко, но я ввёл налог на выход из наших земель и снизил его на проживание. Денег это не прибавило. Люди, разумеется, начали задумываться перед тем, как покинуть Аберкорн, но рождаемость оставалась нулевой. Отец денег не давал, а когда же я продал свои земли, просто пришёл в бешенство. Разумеется, так вообще никто не делал. Продавать семейное поместье, значит признать собственную бедность. Свет предпочитает голодать и умирать, но не отказывается от своей гордости. Что вы, никогда. За то, на эти немалые деньги я организовал выплату жителям, что решались завести второго, третьего и более детей. Новшество шокировало моих соседей и, к сожалению, ударило по их кошелькам. Возрадовавшись такой возможности, семьи приезжали из разных концов Англии, я даже знавал семью МакКонноли, что решилась бежать из пылающей Шотландии и поселиться именно на моих землях. Следующие два года население росло. Семьи приходили с просьбами о земле каждый день по три-четыре раза. После двух лет и трёх месяцев от ухода Тони, девушки, Полиандрия и Бернадет, отправились считать количество семей на нашей земле. Недельная мука с бумажками, фамилиями и уставшими ногами, они насчитали 549 семей, примерно по 3-5 человека на участок. Такого не знавала Англия, я уверен. Но, если демографическая проблема была решена, то девушки и Октопус, так рьяно помогавшие мне, оставались несчастны в замке Аберкорнов, не говоря уж о нашем положении в Английском свете, который надменно посматривал на все мои дёргания в попытках исправить что-либо. В тот момент, когда я нервно пытался найти денег, Тони напомнил о себе милым гонцом омегой с сумкой серебра. Не то чтобы я не знал, что делать, если бы не эти деньги, это было лишь быстрое решение моей проблемы. Французская парча и индийский шёлк пришли через три недели. Из них, в самом быстром темпе, были пошиты тридцать шесть женских платьев и четыре камзола. Туфли и различные воротники мне привёз граф Уэссекс, любезно приглядывающий за нами всё это время. Очень надеюсь, что причиной этого внимания к нам был Октопус. В дни сборов в Лондон я часто думал о муже. Представлял, что бы я делал, если бы он не прислал эти деньги. Я написал ему в этот же день, и потом через неделю и ещё пару раз. Люди, что должны были передать ему мои письма пропадали или сообщали, что не нашли Господина. Сколько же он им заплатил? Одумавшись, я жаждал увидеть этого хрупкого мальчика хоть ещё разок, почувствовать его сладкий, влюблённый взгляд. Хотя на самом деле, если бы он решил вернуться, на время, позабыв своего Короля, то он бы наткнулся на мою ненависть и всепоглощающую истерию. Я бы прибил его своими чёрствыми руками с мозолями и ссадинами. Всё из-за того, что я позволил себе работать в поле. Когда увидит меня, разлюбит в момент. Точно. Я загорел, на тонких нежных предплечьях появились мышцы, ладони огрубели, рёбра торчат, я отказался от камзолов в пользу хлопковых рубах и кожаных штанов. Не говоря уж о том, что идеальный нрав омеги уступил бывалому землевладельцу с проблемами. Течки без партнёра превратили меня в необузданного жеребца, не подпускающего к себе никого, а также срывающегося на всё что движется и издаёт звуки. Я вёл себя точь-в-точь, как мустанг в плену. Закрывался в кабинете на дни, потом мучил прислугу криками, плакал, рыдал ночами. Со столь неустойчивым существом, люди старались не общаться, и, совсем скоро, девочки стали моими единственными собеседниками. После того, как муж напомнил о себе, я вообще сорвался, прогонял каждую служанку, что София подсылала ко мне по утрам. Разумеется, они продолжали работать в замке, но только так, чтобы я их не видел. Все игнорировали то, что я болен. Если дела шли всё лучше и лучше, то в моей голове всё держалось на ниточках. Ни одна омега ни разу за всю историю не пыталась так долго воздерживаться, а те святоши, что жили без альфы всю жизнь, проживали до сорока и убивали себя. Мне было 27, когда течки начали проявлять себя всё реже и реже. Монах, что имел приход в моих владениях, поставил на мне крест в середине зимы, перед самым моим 28-летием. Его слова о том, что я теряю себя как омега, способная родить, не вызвали во мне ничего. Это было разумно, что моя жизнь закончилась бы без продолжения. Я перестал надеяться, когда впервые встретился с течкой лицом к лицу. На самом деле, то была самая болезненная реакция из всех. Страх просто бы исчерпал себя, боль, к боли я привык, но вот то, что творила пустота с моими нездоровыми мыслями и сознанием было острым и каким-то бесконечным. Знаете, подсознание иногда шутит над нами. Оно снова и снова, во сне и наяву, подсовывало мне это ощущение, когда узел в груди твердеет. Я не знаю, как это описать, но со временем от этого ощущения моя голова опустилась, спина ссутулилась, колени согнулись, а слёзы и прочие эмоции высохли. Да, этот год был бы ужасен, если б не был так хорош. Первое событие, что понесло за собой облегчение пришло в феврале, когда мне исполнилось 28. Снег застелил все парадные входы, поэтому пара именитых гостей, поздравлявших меня с этом датой, вынуждены были провести в замке три дня. На исходе третьего, когда я сидел за столом, читая что-то не особо запоминающееся, робкий стук в дверь отвлёк меня, и я изрядно обрадовался, что появилось занятие освобождающее меня от оков скучной поэзии. Что же может быть хуже? - Войдите. В комнату вошёл лакеи, что вечно сглатывал при виде меня. Ну и тогда, сглотнув, он сказал: - Граф Уэссекс к Господину. Я кивнул головой. Граф впорхнул в комнату словно ураган из бабочек. Потный и с одышкой. Он быстро опустился на кресло подле стола. -Аберкорн… -Ох, Дева Мария, ты будто сто верст преодолел, а не пришёл из соседнего крыла замка. - Если бы я сказал, что счастье двух людей зависит от тебя, что бы ты сказал? Я заинтересованно поднялся в кресле. Ясно, сейчас он попросит руки Октопуса и, наконец-то, одна из омег обретёт кров и счастье. Я криво улыбнулся. Эх, лишь бы не сорвалось. - Я бы не в коем случае не стал препятствовать! -Даже, если бы омега уже была бы обесчещена? Я уж собирался сказать забирай и пользуйся, но тут, меня будто по причинному месту полоснуло. -Что? Уэссекс опустил глаза и, сложив руки, заёрзал. -Видишь ли, прошлой ночью… - Уэссекс, что ты натворил? Он поднял на меня глаза и сглотнул. Лакей всем корпусом подался в нашу сторону. - Я люблю его, Бендж… Я сорвался с места и рванул вон из комнаты. Покои Октопуса были в этом же крыле, на этом же этаже, через пролёт. Служанки словно полевые цветы под моими ногами, прижались по разным сторонам, как можно ниже к земле. - Бен? Он сидел на своей кровати, смотря в пол. Я подошёл к нему, схватив за грудки, прижимая к себе. Носом прикоснулся к голой шее. Запах альфы и связки ударил в нос. Спустя секунду я понял, что он наполняет комнату, медленно садясь даже на меня. Я отпустил родственника. - Двое сумасшедших! Как прикажете теперь замазывать этот запах до свадьбы!!! -Но, ты же рассказывал, что сам не раз до… - Я ИРЛАНДЕЦ, ЧЁРТ ТЕБЯ! А ты в Англии!!! В это время в комнате появился Уэссекс. Он медленно подошёл к нам и плечом прикрыл Октопуса от меня. Всё его тело говорило : «Отойди». Мне тогда было достаточно просто заглянуть ему в глаза. В глаза альфы. Я уронил голову на ладони. Что-то во мне на минуту замкнуло, и я просто не мог дальше ругать их. Любовь, что связала омегу и альфу, она ведь навсегда. Что я могу поделать с репутацией, сплетнями и мнением о нас, когда они и так опускают Аберкорнов ниже плинтуса. Это связка ещё один камень в мой огород. -Карл, - медленно прорычал я, - забирай его, и всем у себя скажи, что у гостя преждевременная течка. На следующих выходных, в воскресенье, я привезу Аберкорнов на свадьбу младшей омеги. -Спасибо… -Рот закрой. И это была первая свадьба. Когда Полиандрия пришла и сама заявила мне, что выйдет замуж за соседа, которого я не соизволил запомнить, барона Кофл, Октопус был на шестом месяце беременности. Пошёл четвёртый год без Энтони. Я забыл, как звучит его голос. На пятом году, в день моего дня рождения, гордая тридцатка, замуж была выдана Кристина. А именно за моего кузина Грега, что приехал на три месяца раньше, перепутав дату моего рождения. Конечно, я не был этому рад, ведь оплачивать и организовывать бракосочетание пришлось мне. В тот же год, в сентябре, я и Берни, решили съездить в Лондон за подарками малышу Гарри Уэссексу, которому вот-вот стукнуло бы год. Генрих II прознал, что я в городе, решил любезно пригласить наглого ирландца, цитирую, который нахально обыгрывал его в шахматы, на приём в честь его сына, что готовился выступить в Шотландию. Пришлось изрядно похлопотать, чтобы приодеть себя и Бернадетт перед балом. Это была прекрасная возможность для неё. Вероятно, даже последняя. Тем вечером, в коляске, она заявила, что если на этом балу никто на неё не взглянет, то она обрежет волосы и сбежит в паладины, притворяясь мужчиной. Я пожал плечами и сказал, что, по крайней мере, теперь знаю где её искать. Она обиженно надула губки и игнорировала меня. На балу все интересовались моим состоянием, удивлялись, как я изменился, и корили Энтони за то, что завладел такой омегой, а потом скрылся. Неудивительно, что той ночью я не мог уснуть. Было как-то кисло на душе, поэтому, с часик почитав, я решил заглянуть к Берни, которая всегда выслушивала меня по ночам и успокаивала. Каково же было моё, черт возьми, удивление, когда Бернадетт Аберкорн к комнате не оказалось. Я поднял на уши дворец, разыскивая глупую девчонку, часы били 4 утра, когда я забылся на кресле в приёмной. Меня разбудило мягкое прикосновение в обнажённой ключице и тихий голос. - Ох, Бенджамин, непригодно для такого мужчины, как Вы, спать тут почти без одежды, - наследный принц улыбался. - Я потерял свою подопечную. На всю ночь куда-то запропастилась, - парировал я, приподнимаясь и поправляя волосы. - Бернадетт в своей комнате, барон. Когда же я поднялся, обнаружил девчонку, снимающей конный комбинезон. Служанки ворчали и копошились подле неё, а она просто улыбалась, как пришибленная, и всё. Мне уже так надоело на неё кричать, так что я просто сел в кресло подле ширмы и попросил принести воды. -У меня только один вопрос. Где же ты была? Она лукаво выглянула из-за ширмы, скинула подштанники и прошла к наполненной ванне. -А почему наследный принц знает, где я, тебя не интересует? Я нахмурил брови и разразился напряжённым кашлем. Мигель принёс графин с водой. Плеснув воды в кружку, я залпом выпил её. Берни рассмеялась, жестом приглашая служанку. -Сегодня мы идём на ещё один бал, на котором Ричард Плантагенет объявит о своей скорой женитьбе до выступления. О женитьбе на баронессе Бернадетт Аберкорн. С кресла меня буквально подняло. Все объятия, поцелуи и поздравления, как в тумане. Бал тоже. Все подходили, поздравляли меня с успешным замужеством подопечной, и, вообще, хвалили меня, говорили какой я молодец и спаивали меня вином, что лилось рекой. Я только сглатывал и кивал, стараясь улыбаться. На свадьбе я плакал. Стоял в окружении всей моей семьи, смотрел на прекрасную Берни, слушал священника, а в голове, будто, ни одной мысли. Всё летело мимо, а я лишь говорил себе: «И что теперь?» И вот сейчас, я лежу на той кровати, на которой началась эта жизнь, смотрю на тёмно-коричневый потолок и чего-то жду. Так проходит каждый мой день. Ричард уже вернулся в Англию, агрессорская Шотландия усмирена, но я не лезу в эти дебри, в моей семье уже трое новорождённых и подрастающий Гарри, Берни дождалась мужа для продолжения рода, София уехала к ней. В этом замке остались люди, всей душой ненавидящие меня, ну, и Мигель. Он сидит сейчас напротив и читает письмо от отца на испанском. Я не слушаю его, а всё думаю, что это конец. Даже не представляю, что мне делать дальше. Я сделал всё, что обещал, по истечению этих пяти лет. Что же я буду делать на шестом году одиночества, если не на что не гожусь? Это как сбывшаяся мечта всей жизни. Вроде достиг всего, а на душе от этого пусто. Мигель кончил читать. Я поднялся. -Что мне делать, Мигель? Старик улыбнулся и передал мне письмо. -Знаете, монаху Константину, кажется, нужна была помощь. Когда он вышел, я опять откинулся на кровать. Делать было настолько нечего, что я иногда готовил на кухне, о чём речь, когда помощь требуется представителю духовенства. Через полчаса лошадь была готова, и я, мурлыча стихи под нос, медленной рысью поскакал к церкви. Здешняя природа всегда делала меня чуточку счастливее. Я любитель туманов и дождей, пурги и метели, но никак ни солнца и жары. Именно поэтому сопки, укрытые лениво ползущим туманом так радует мой запыленный взгляд сейчас. Середина декабря не хвастала особым морозом. Удивляла повышенная влажность и временами духота, так погода себя никогда не вела. У церкви шумели дети. Увидев меня, они радостно замахали руками. Удивительно, но я знал каждого из них. Другой бы постыдился такого тесного общения с крестьянами, а я его ценил. Без этих детей было бы гораздо хуже. Они будущее этого поместья, так почему бы мне не быть с ними чуточку добрее? Монах стоял среди них, говоря что-то, но как только я пришпорил коня, остановился и поздоровался. В церкви было темно и прохладно. Кожаная накидка с рукавами поверх рубахи уже не грела. -Я рад, что вы откликнулись на мою просьбу, Милорд. -Ну, что вы, Святой Отец. Я присел на первую лавку, он медленно опустился рядом. -Слишком много детей, что ходят учиться читать в этом году. Я подумал, раз уж Вы теперь настолько свободны, как говорит Мигель, Вы могли бы поучить их немного, вместо меня? Я удивлённо поднял на него глаза. Молодой монах, альфа, давно присматривает за моим здоровьем, так что я знал, что он пытается учить детей грамоте и чтению. Его голубые глаза пытливо изучали мою реакцию, руки немного тряслись из-за того, что он осмелился попросить. Звонарь забил в колокола в честь нового дня. Я люблю детей, а своих уже никогда не воспитаю. Что же мешает мне, без мужа, счастья репутации и занятий преподавать детишкам по утрам? Если нужно, об этом никто не узнает, так что мне от этого хуже не станет, а если и станет, то куда уж хуже? Они единственная возможность избежать полнейшего одиночества. Я положил ладонь на плечо монаха и кивнул. Его лицо просияло. *** На следующее утро я стоял в приходе прямо перед семью скамейками, ибо больше не помещалось, и смотрел в ошеломлённые лица двадцати ребят. Я нервно сглатывал, потел, как грешник на исповеди. - С это дня Милорд Бенджамин будет учить вас читать, дети. Ребята дружно охнули. Я улыбнулся и попытался взять себя в руки. Ровно сорок сияющий глаз смотрели на меня с нескрываемым уважением и интересом. Только в тот момент, я понял, насколько это важно, оправдать их надежды. -Просто Бенджамин для вас. Сегодня мы просто поговорим, если хотите. Давайте познакомимся по вот этому списку, а потом вы спросите, что вас интересует. Я часто вдыхал и запинался, произнося эту отрепетированную речь, но восхищение не сошло с их милых лиц. Итого в моём классе было семнадцать мальчиков и три девочки. Каждый из них, услышав своё имя, вставал и робко рассказывал о себе. Я обрадовался, увидев, что каждый из них хорошо одет, выглядит сытым и весёлым. Они спрашивали меня обо всём, начиная от моей жизни в Ирландии, заканчивая тем, как выглядят мои здешние покои и какие книги я люблю. Я с упоением выложил им всё о себе, безо лжи и притворства всё как есть и как я чувствую. - Скажите, а вы любите своего мужа, Бенджамин? Папа говорит, что нет, поэтому он и уехал. Я резко повернулся, смотря на щуплого паренька, сидящего дальше всех от меня. Он, видимо, испугался, что задал этот вопрос, поэтому свёл брови и жалобно поджал подбородок. Я попробовал смягчить взгляд. -Знаешь, мы слишком поздно понимаем, что в этой жизни действительно важно и дорого. От этого наша жизнь становится тяжёлой и пустой. Дети дружно закивали. Вошёл Константин и погнал их по домам. До дома я ехал, сдерживая презрение к самому себе. Вопрос о Тони, будто в прорубь меня окунул. Сейчас я потихоньку вспоминаю, то, что каждый вечер перед сном, представляю его рядом, вспоминаю его глаза в ярости и в спокойствии, его улыбку и бесконечную ауру заботы, и только после этого могу спокойно забыться. Прокручивая в голове всё, что связанно с этим маленьким человеком, я и не заметил, как дошёл до дома. Если подумать, что наши ужасные ночи были самыми лучшими моментами в моей жизни, ведь ничего более яркого и нежного со мной не происходило. Мигель принёс мне письмо от Берни, когда я обедал. Тушёная утка с кашей остывала, а я быстро распечатывал письмо в надежде увидеть сообщение о том, что ещё один малыш в нашей семье ожидается. «Милый Бен, Позавчера группа паладинов вместе с Энтони получала выплату и чины за заслуги перед королём. В землях Шотландии из тридцати выжило только шесть из них. Как же я была счастлива, увидев братца. Ох, Бен, как он вырос и возмужал, ты его не узнал бы. Это великолепная новость, не правда ли? Ужас в другом, он и его друзья едут в Аберкорн, дабы, по его собственным словам, даровать тебе свободу! Он хочет развода, милый, дорогой, Бен! Ох, он так изменился! Стал так жесток! Не интересовался ничем, кроме матери. Эти мужланы вокруг него только и делаю, что дерутся и кричат « Виват, Король!» Мне страшно, Бен, завтра поутру они выезжают, прямо не знаю, когда они будут у тебя! Не отпускай его! Прошу! Вечно любящая тебя, Бернадетт Плантагенет.» Я выронил письмо прямо в тарелку. Стоит ли говорить, что я не уснул той ночью?