Убей моё одиночество

      Сидеть на одном месте было невыносимо. А ждать ещё ужасней. Наруто надеялся, что в составе этой дурацкой поисковой группы не будет его друзей.       Узумаки не привык причинять боль близким.       Но была острая необходимость.       Больше всех он не хотел сейчас видеть Шикамару. Больше всего насвете он не хотел причинять ему боль.       Но почему-то был точно уверен, что как раз ему он сделает больнее всего.       Ох, а вот и они.       — Наруто Узумаки, пожалуйста стойте на месте, — произнесла неизвестная Наруто девушка.       Наруто оглядел группу, пришедшую за ним.       Знакомых лиц нет. Есть, в самом конце стоит Неджи и смотрит на Наруто глазами полными болью. Он явно отказывался верить в то, что видит.       — Я и так вроде никуда не убегал.       — Прекратите паясничать, у нас приказ — доставить вас в Скрытый лист, — девушка одарила Узумаки твёрдым взглядом.       А Неджи упорно продолжал молчать.       — А если нет?       — Что нет?       — Не пойду.       — Силой заставим.       — Слышал Неджи? Твой командир хочет заставить меня силой.       Девушка подняла руку, чтобы сделать печать, но её остановил крик Неджи.       — Ханна, пожалуйста постой. Позволь мне поговорить с ним.       Каждый кто знал Неджи только как командира и шиноби, не смог бы поверить своим глазам. Глаза представителей клана Хьюга были белым и холодными.       Но слёзы отражались в их глазах намного отчётливей. В глазах Неджи Хьюго стояли слёзы.       Если говорить откровенно, то даже сам Наруто был удивлён. Он никогда не видел слёз этого человека. Неджи стал подходить ближе.       — Наруто, пожалуйста, вернёмся в деревню. Я не могу знать, что случилось, но я уверен, что всё ещё можно исправить. Они просто запудриди тебе мозги, в деревне тебе помогут, там твоя семья…       —Я не понимаю о чём ты. С чего ты взял, что не я обманул? Тебя, их, всех?       — Ты не мог. Я знаю.       — Плохо знаешь.       — Вернёмся в деревню, — по щеке Неджи уже катилась слеза.       Его мир, который стал цветным благодаря одному маленькому мальчику, который показал ему, что жить тяжело, но ты родился чтобы жить и любить на протяжении жизнь. Любить, а ненавидеть.       Он не хотел верить, что перед ним стоит тот же мальчик. Его глаза потухли, руки опустились. Как Неджи мог поверить, что человек, который всю свою жизнь утверждал, что узы — самое главное, а добро обязательно победит, который светился с каждым днём всё ярче.       Он не знал человека, стоящего перед ним.       Он знал Наруто Узумаки.       А его он не знал.       Неджи попятился.       — Боишься? — спросил Наруто, ухмыляясь.       — Сожалею. Я не знаю кто стоит передо мной.       Удивительно, но Наруто тоже не знал.       — Что ты выбрал вместо своей семьи?       — У меня нет семьи.       — У тебя есть семья!       Неджи кричал. Кричал и плакал.       — Мы твоя семья! Я, Шикамару, Сакура, Хината-сама, Ли — всё мы твоя семья! И ты для нас родной, почему стоять и говорить всё это? Ты ведь и сам прекрасно знаешь!       — У меня нет семьи, у меня есть долг.       — Да о чём ты!?       Наруто и самому захотелось плакать. Он надеялся, что его семья не увидит его таким. Она не должна видеть. Семья — это то, что останется с тобой в вечности.       Только вот Наруто не мог позволить себе эту вечность.       — Не заставляй меня марать руки о слабаков, забирай их и возвращайся.       Неджи сжал свои одежда на груди.       — Эй вы, вернувшись, можете заявить во всеуслышанье, что отныне не существует Наруто Узумаки, которого они знали. Я ушёл по собственной воле, присоединился к Акацки и стал отступником. Каждый, кто решит вернуть меня силой, будет убит.       — Паршивец! — выкрикнул кто-то из поисковой группы.       Глаза Наруто стали краснеть.       — Отставить! Мы не справимся с ним в облике лиса.       А девушка не дура. Сообразила достаточно быстро.       — Хватайте Неджи и уходим.       Отныне Наруто Узумаки — отступник.       Это начало его конца.       — А ты не так уж и плох, — хриплый, скрипучий голос заставил Наруто обернуться.       Перед ним стоял Хошигаке Кисаме.       — Такой жестокий, довёл до слёз бедного мальчика—таланта из Хьюг.       — Концерт окончен.       — Желаешь аплодисментов?       Наруто грозно зыркнул.       — Обойдусь. У рыб совершенно отсутствует чувство юмора.       — Мальчик— подсолнух хочет и меня до слёз довести? Воистину жесток!       Дурацкая провокация, на которую так и хотелось повестись.       — Переночуем в гостинице в ближайшем городе, а утром отправимся в убежище. Наруто было неловко находиться рядом с этим человеком. Он не пах опасностью, но и доверия не заслуживал.       До гостиницы они шли молча. И только когда зашли в комнату, Кисаме наконец заговорил.       — Эй, мальчик - подсолнух, ну спроси уже. Достал зыркать. Или может ты приглядываешься, потому что предпочитаешь мальчиков?       — Воздержусь от обсуждения этой темы.       — Так и знал!       Наруто рыкнул.       — Ну не рычи, лисёнок, — сказал Кисаме, со скоростью светаподбежав и разлохматив волосы Узумаки. — Что ты там хотел?       Наруто отстранился и сел на кровать.       — Зачем вам быть членом организации, которая хочет уничтожить мир?       — Когда-то один человек задал мне такой же вопрос.       — И что вы ответили?       — Мне просто всё равно.       Наруто удивлённо поднял глаза.       Разве может быть всё равно?       — А как же долг каждого человека перед миром? Ваша судьба — умереть просто так?       Кисаме рассмеялся.       — Видимо он был прав, утверждая, что история циклична.       — Он?       — Не важно. Когда-то у меня уже был подобный разговор.       Наруто поднял брови. Кисаме посмотрел ему в глаза.       — Когда я ответил на вопрос этого человека, он удивился и рассказал мне притчу. Я тоже расскажу её тебе. «Правитель удела Шэ Гун Цзыгао, собираясь отправиться в царство Ци, спросил у Конфуция:       — Поручение, которое дал мне мой повелитель, чрезвычайно ответственное, в царстве Ци послов принимают с почётом, но только очень уж медлят с ответом. Даже простолюдина поторапливать — труд неблагодарный, что же говорить о владыке царства? Я очень этим обеспокоен. Вы как-то сказали мне:       «Немного сыщется в этой жизни дел, больших и малых, которые не побуждали бы нас добиваться успеха. Если мы не добьёмся успеха, нас накажут люди, а если добьёмся, нас накажут стихии. Только человек, преисполненный целомудрия, способен избежать неблагоприятных последствий и в том случае, когда он добивается успеха, и в том случае, когда не добивается». Что касается меня, то я питаюсь простой пищей, и на кухне в моём доме нет недовольных. Но нынче я, получив приказание утром, пью ледяную воду вечером, и вот у меня уже поднялся жар. Ещё не приступив к делам, я уже страдаю от «кары сил Инь и Ян», а если моё предприятие завершится неудачей, не избежать мне и «кары людей», а она ещёстрашней. Я, видно, не в состоянии выполнять свои обязанности подданного, молю вас дать мне совет.       Конфуций ответил:       — В мире для каждого из нас есть два великих правила: одно из них — судьба, другое — долг. Любовь детей к родителям — это судьба, её невозможно вырвать из сердца. Служение подданного правителю — это долг, и, что бы ни случилось с подданным, он не может без государя. Правила, которые невозможно обойти в этом мире, я называю великими. Вот почему в служении родителям извечная вершина сыновней любви — покойно жить с отцом-матерью. В служении государю вершина преданности — хладнокровно выполнять поручения. А в служении собственному сердцу высшая заслуга — покойно принимать судьбу, не давая воли огорчениям и радостям и зная, что иного пути нет. В служении сына или подданного есть нечто такое, чего нельзя избежать. Если делать лишь то, чего требуют обстоятельства, забывая о себе, разве потребуется вам убеждать себя, что лучше сохранить свою жизнь, чем умереть? Вот как вы должны поступать.       Позвольте мне напомнить вам кое-что из того, что я понял в этой жизни. В общении с ближними мы должны доверять им и сами внушать доверие. В общении же с чужими людьми мы должны убеждать в своей преданности при помощи слов, и кто-то должен эти слова передавать. А на свете нет ничего труднее, чем передавать речи сторон, которые друг другом довольны или, наоборот, недовольны. В первом случае непременно будет слишком много восторгов, а во втором — слишком много упрёков. Но всякое преувеличение есть пустословие, а пустословие не породит доверия. Если же нет доверия, то и человек, доносящий эти речи до государя, вовек не добьётся успеха. А потому существует правило, гласящее:       «Если ты сообщаешь только то, что есть на самом деле, и не говоришь ничего лишнего, ты едва ли подвергнешь себя опасности».       И заметьте ещё: те, кто состязается в каком-либо искусстве, сначала стараются как можно лучше показать себя, потом становятся скрытными, а в самый разгар состязания пускаются на разные хитрости. Участники торжественного пира поначалу держатся церемонно, потом перестают соблюдать приличия, а в разгар пиршества веселятся до непристойности. То же самое случается во всех делах: начинают сдержанно, а заканчивают развязно. И то, что поначалу кажется нам делом простым, под конец уже нам неподвластно. Речи наши — как ветер и волны. Дела наши их подтверждают илиопровергают. Ветру и волнам легко прийти в движение. И так же легко наши поступки могут навлечь на нас беду. Следовательно, гнев, угрожающий нам, порождается не иначе как лукавыми речами и пристрастными суждениями. Когда зверь чует свою смерть, он исступлённо кричит, собрав воедино все свои силы, так что крик его проникает прямо в сердце охотника и пробуждает в нём такой же яростный отклик. Если чересчур настаивать на своей правоте, собеседник обязательно будет спорить с вами, даже сам не зная почему. Если он не понимает даже того, что побудило его поступить так, как он может знать, чем закончится беседа? Вот почему существует правило, гласящее: «Не пренебрегай указаниями, не домогайся успеха, во всём блюди меру». Пренебрегать указаниями и домогаться успеха — значит подвергать себя опасности. Блестящий успех требует времени, а дело, закончившееся провалом, уже невозможно поправить. Так можете ли вы позволить себе быть неосмотрительными? И последнее: привольно странствовать сердцем, пользуясь вещами, как колесницей, и взращивать в себе Срединное, доверяясь неизбежному, — вот предел нашего совершенства. Как же можно ожидать вознаграждения за то, что мы сделали? В жизни нет ничего важнее, чем исполнить предначертанное. И ничего более трудного.»       — Тогда я спросил у него, как же может человек следовать судьбе в незнании?       — И что он ответил?       — Что человек, слишком ничтожен, чтобы противостоять судьбе. Этот человек умер. Выполняя свой долг, как он думал. Он знал, что его судьба будет такой. Тогда я не мог ничего сказать ему в ответ и согласиться, но сейчас я могу сказать, что в корне не согласен с ним. Недавно я услышал другую притчу.       «Великий японский воин по имени Нобунага решил атаковать противника, хотя врагов было в десять раз больше. Он знал, что победит, но его солдаты сомневались.       По дороге он остановился у синтоистской святыни и сказал своим людям:       — После того, как я навещу святыню, я брошу монетку. Если выпадет орёл — мы победим, если решка — проиграем. Судьба держит нас в руках. Нобунага вошёл в святыню и молча помолился. Выйдя, он бросил монету. Выпал орёл. Его солдаты так рвались в бой, что легко выиграли битву.       — Никто не может изменить судьбу, — сказал ему слуга после битвы.       — Конечно, нет, — ответил Нобунага, показывая ему монетку, у которой с обеих сторон был орёл.»       — Только тогда я понял, что эту судьбу он выбрал для себя сам. Он сам поставил долг, который тоже является довольно спорным понятием выше себя.       Наруто молчал.       — Подумай, мальчик-подсолнух, очень хорошо подумай.       — Почему вы говорите это мне?       — Ты смотришь прямо как он. Поступаешь как он.       — Но я не он.       — История циклична.       Кисаме лёг на кровать и отвернулся к стенке. Разговор был окончен. Наруто продолжил сидеть в раздумьях, а Хошигаке снова почувствовал боль от утраты семпая.       Итачи Учиха был великим человек. Но по мнению Кисаме очень глупым.