ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В С Ё З А М Е Ч А Т Е Л Ь Н О
Столица, декабрь, 1996 год
- Опозорите меня перед моими друзьями, - начинает Пейдж, угрожающе тыкая пальцем в зимнее небо, - и я вас всех убью. Никакой пощады. Я знаю место, где никто и никогда не найдёт ваши тела. Рей проглатывает смешок. С годами она полюбила чувство юмора Пейдж. Особенно, когда в невозмутимых угрозах старшей девушки проскальзывает доля правды. - Пейдж, дорогая, обещаю, ты можешь рассчитывать на меня. Я даже помогу тебе расчленить тела и избавиться от следов крови. - Эй! – протестует Роуз. Она пытается ударить Рей локтем в бок, но Рей быстро делает шаг назад, так что её удар проходит мимо. – Тебе запрещено вступать в сговор с моей сестрой против меня. Рей сдаётся и начинает смеяться. Её хихиканье становится громче, когда Роуз краснеет ещё сильнее. - Роуз, детка, любовь всей моей жизни, я не виновата, что тебя так легко взбудоражить. Рей смотрит на Пейдж, которая быстро кивает в знак согласия. Лицо Роуз морщится. - Вовсе нет! – Её глаза мерцают, словно наполняются слезами. Странно. На мгновение Рей не может понять, подыгрывает ли ей подруга или она действительно расстроена. Роуз склонна много болтать, благослови её бог. Она говорит обо всём, даже о том, о чём никто не хочет слышать. Это и побудило Рей отточить своё умение притворяться, что якобы она слушает, и кивать в нужный момент. Но теперь ей кажется, что Роуз что-то скрывает. Это настолько очевидно, что даже комично. Рей кидает на подругу долгий взгляд. Несмотря на то, что её тело повёрнуто к Пейдж, а руки скрещены на груди, она незаметно бросает взгляды на Финна, через оправу своих массивных очков. О. Финн качает головой и надувает губы в блаженном неведении о том, в каком положении находится. Рей задаётся вопросом, должна ли она сказать ему. Или принести пресловутый попкорн и смотреть, как разворачивается мыльная опера. - У меня идея. Что насчёт того, чтобы мы все успокоились? – Морозные клубы дыхания смешиваются с дымом наполовину выкуренной сигареты Финна, когда он продолжает. – Нам есть чем заняться. Так что давайте покончим с этим, пока мне не пришлось засунуть в уши это дерьмо, чтобы заглушить не только чёртов шум, но и твоё тявканье. – Он достаёт из кармана упаковку силиконовых беруш и тычет ими в лицо Пейдж. – Я потратил на них целое состояние. - Как скажешь, мальчик-неприсоединение, - фыркает Пейдж, используя прозвище, которое ненавидит Финн. – Я пойду впереди. Не дай бог, твои чувствительные уши ещё хоть на мгновение подвергнутся воздействию шума. Однако Финн прав. Шум просто невыносим. Сейчас полвосьмого вечера и улица кишит людьми. В толпе десятки тысяч душ. Все они хорошо оснащены: свистки, сирены, будильники, колокольчики всех форм, брелки, погремушки, пищащие игрушки, крышки кастрюль, сложенные парами, как тарелки, деревянные ложки, стучащие о кастрюли. Всё, что может звенеть, реветь, визжать, пищать, греметь, барабанить, производить любой шум. Чем неприятней, тем лучше. Участвуют все: пожилые дамы с посиневшими от свиста морщинистыми лицами, молодые пары, выгуливающие перепуганных собак, чей лай усиливает какофонию, дети, которые понятия не имеют, что происходит, но всё равно с энтузиазмом стучат по кастрюлям и трясут погремушками. На соседней улице особый умелец вынес свой пылесос на балкон и прикрепил к шлангу музыкальную трубу. Это, должно быть, немалая жертва, потому что инструмент дорогой. Рей думает, что на ней точно не должен играть пылесос, но звук, который издаёт хитроумное устройство, восхитительно адский. Каждый раз, когда они проходят мимо его дома, Рей останавливается, чтобы помахать человеку, который размахивает своей ревущей трубой, как парадным флагом. Сейчас полвосьмого вечера и в течение следующего часа город будет поглощён шумом. Ритуал повторяется день за днём с единственной целью. В начале ноября произошло грёбаное чудо. Впервые с тех пор, как пал коммунизм, а фальшивая демократия позволила людям голосовать за любого кандидата, которого они предпочли – даже если режим найдёт способ одержать верх – оппозиция победила на выборах. Правда, лишь на местных выборах. К ужасу Рей, до её восемнадцатилетия оставалось ещё несколько разочаровывающих месяцев, и она не могла голосовать. Несмотря на это, она пристально следила за ситуацией, прижимаясь к Роуз в маленькой комнате, которую они делили в школьном общежитии. Слушая новости на шипящих радиостанциях, когда по всей стране подсчитывали голоса. Результаты были настолько возмутительно оптимистичными, что девочки подпрыгнули и громко зааплодировали, щипая себя, чтобы убедиться в реальности происходящего. Режим потерял семь крупных городов, включая столицу. Грёбаная оппозиция восторжествовала. Наконец, силы, выступавшие за мир и гражданские права, взяли очко. Ещё несколько лет назад такая победа была немыслима. И всё же, как и ожидалось, режим не был готов признать поражение. На следующий день они солгали о результатах – вот так просто. Но затем последовал ещё один поворот. Признак того, что жизнь в этой несчастной стране не была столь испорчена, как боялась Рей. Народ восстал. И вот они здесь, протестуют на улицах семи свободных городов в течение целого месяца, освистывая режим и требуя признания результатов. Они шутят, несут дурацкие транспаранты, придумывают лозунги, которые открыто высмеивают президента. Они играют музыку, призывающую к революции. Так громко, что динамики потрескивают и тысячи голосов подпевают в толпе. Они совершают шумовой ритуал – ровно в семь тридцать, когда по расписанию должны начаться вечерние новости режима, каждый гражданин обязан греметь и шуметь, чтобы заглушить ложь правительства. И каждый с радостью вносит свой вклад. С каждым днём народу становится всё больше. Улицы наполнены радостью, песнями и давно утраченным чувством товарищества. Здесь нет страха, только юмор и вера в то, что всё может измениться к лучшему. Это даже не похоже на гневные антиправительственные протесты, думает Рей, а скорее на бесконечный карнавал. Это весело. Но, похоже, что не все её друзья разделяют это чувство. - Ты не одобряешь это. – Рей опускает свисток и косится на Финна, замедляя шаг, чтобы они могли отстать от сестёр Тико. – Я чувствую, как ты излучаешь волны неодобрения. Какого чёрта, Финн? Финн засовывает силиконовые беруши поглубже в уши. Его движения нарочито медленные. - Ненавижу этот грёбаный шум. Сколько бы он ни говорил, что потратил на затычки кучу денег, они, похоже, не особо помогают. Он по-прежнему хорошо её слышит и съёживается всякий раз, когда шум становится громче. Рей вздыхает. - Мы оба знаем, что дело не только в шуме. Ей это не нравится. Подначивать его и поднимать темы, которые он не хочет обсуждать. Но она чувствует себя лучше, когда получает его одобрение за то, что она делает. И все вздохи, хмурые взгляды и утомлённые комментарии лишь подтверждают, что Финн невысокого мнения о гражданской активности. - Одно дело протестовать против фальсификации выборов, - ворчит он, качая головой. – Это я могу понять. Но ввязываться в это дело? Ты всё ещё учишься в школе, Рей. Ты даже не ходила на выборы. Что заставляет тебя так отчаянно стремиться попасть сюда? Рей прислоняется к нему и слегка обнимает, цепляясь за рукав его синей куртки. Ткань скользкая. - Ты не понимаешь, не так ли? – Она протягивает руку, чтобы вынуть затычку из его уха, но он отталкивает её. – Дело уже не в местных выборах. Мы говорим о настоящих переменах. Происходит восстание. Ты слышал, что Пейдж говорила о студенческой забастовке. Все эти люди, Финн, студенты, профессора – именно они образуют костяк протестов – не чёртовы политики, а они. Они настоящее сопротивление! Они рискуют своей учёбой и карьерой, чтобы бороться с режимом. Тебя это не вдохновляет? Ты не хочешь пожать им руку? Пейдж, она… она дружит с самим Дэмероном! Чем пыльче она говорит, тем сильнее Финн закатывает глаза. Это её раздражает. Она хочет объяснить лучше, но не знает, как это сделать. Прислушиваясь к себе, она сама для себя звучит по-детски, как будто повторяет за кем-то, а не излагает факты. Но почему он не может понять, что это может быть последним шансом их страны на нормальную жизнь? Если протесты увенчаются успехом, думает Рей, в мире всё будет хорошо. Дерьмо будет убрано, кнопка слива будет нажата. Ей больше не придётся строить навязчивые иммиграционные планы. Что бы сделала Маз? - Это наш спасительный бросок, чтобы положить конец грёбаному концу времён, - говорит Рей, и Финн невольно усмехается. - Это не восстание, сестрёнка. Вот увидишь, - мрачно заключает он, наконец, отвечая на её объятия. – Но справедливости ради мы встретимся с твоими героями сопротивления. Просто пообещай мне, что не сделаешь ничего глупого. Он не говорит «снова», но невысказанное слово невольно повисает между ними. Рей хмурится, её настроение резко падает. Есть вещи, о которых они никогда не говорят. Даже спустя столько лет. Есть вещи, о которых лучше забыть. - Вы идёте? – Пейдж оглядывается и машет им, чтобы они поторопились. – Марш скоро начнётся, и я не советую пропускать речь профессора Органа. Рей ускоряет шаг, дёргая Финна за рукав, чтобы он шёл за ней. Студенческая забастовка началась через несколько дней после уличных протестов. У них были, по сути, те же требования: больше демократии, меньше лжи, признание украденных выборов. Однако лидеры забастовки дистанцировались от оппозиционных партий, настаивая на том, что они выступают не за политические варианты, а за фундаментальные социальные реформы. Это именно то, что нравится Рей. А также тот факт, что самые умные лозунги и самые смелые речи исходят прямо из аудиторий университетов. Издалека это похоже на мир праведности и мужества: шумный, причудливый и героический. Рей не может дождаться увидеть это вблизи. К чёрту отрицание Финна. Оставив шум позади, они идут на философский факультет - неофициальный штаб забастовки. Пол в вестибюле липкий и серые кроссовки хлюпают, когда Рей переступает через окурки, пустые бутылки из-под воды и раздавленные пивные банки. К её подошве прилипает скомканная листовка. На стенах граффити - ¡No pasarán!* – читает она. Лозунги, написанные крупными буквами, переплетены с фигурками президента и его прекрасной жены, подвешенных на виселице. Волосы первой леди похожи на улей, преувеличение ради юмора. Студенты разбивают лагерь вдоль коридоров. Сонные лица выглядывают из спальных мешков неоновых цветов. Гремит музыка. Воздух душный. Жара такая сильная, что капли пота стекают по спине Рей под пальто. Всё вокруг воняет. И всё же, так пахнет победа. Чувство благоговения охватывает её именно так, как она и надеялась. - Идите за мной, - говорит Пейдж, идя по коридорам, останавливаясь только для того, чтобы поприветствовать своих сокурсников. Она знает всех по имени или прозвищу. Они обмениваются, шутками, сплетнями и информацией, которая звучит как шифрование, словно разговор ведут настоящие лидеры повстанцев. Рей очарована. Пейдж движется сквозь толпу, как королева вечеринки, и наблюдение за ней в действии вызывает новый прилив волнения. Рей словно становится свидетельницей того, как разворачивается история. Однажды она хочет стать такой же. Когда они входят в главный лекционный зал, молодой мужчина машет Пейдж рукой. Рей узнаёт его. Его фотографии во всех газетах. Порой даже на первой полосе. С тех пор как начались протесты, он давал интервью каждому журналисту, готовому слушать. Его заявления всегда были взвешенными, обаятельными и умными. Увидеть его во плоти сюрреалистично. Всё равно, что увидеть кинозвезду. Рей едва может подавить трепет предвкушения, который расцветает у неё в животе. - Привет, Пейдж, - здоровается мужчина, и его улыбка вспыхивает жемчужно-белым цветом. – Смотрю, ты привела подкрепление. В жизни По Дэмерон разочаровывающее низок. Они одного роста, замечает Рей. Его кожа сияет загаром, несмотря на середину зимы, а тёмные глаза обрамлены длинными ресницами, которые смягчают его дерзкое поведение. Он говорит с сильным южным акцентом, подчёркивая неправильные слоги слов. Неожиданная черта для лидера студенческой забастовки в столице. Он держится с отработанной уверенностью человека, знающего, что каждый его шаг оценивается обществом. Однако он заставляет всё это казаться таким непринуждённым. - Я же говорила тебе, что сделаю это. – Пейдж быстро обнимает его. – Это моя младшая сестра, её соседка по комнате и друг. - Привет, - выпаливает Рей, протягивая руку. Она чувствует, как её губы растягиваются в безнадёжно девичью улыбку, которую она не может контролировать. - Рад познакомиться. – По держит её за руку на мгновение дольше, чем необходимо. Рей может сказать, что краснеет. Ладони потеют, а жара в зале становится невыносимой. Позади неё хихикает Роуз. - А я думала, что меня так легко взбудоражить. По Дэмерон изящно делает вид, что не расслышал. - Добро пожаловать в восстание, ребята. Здесь есть чем заняться. Идите сюда. Выступление вот-вот начнётся. Профессор Органа возьмёт слово, это будет впечатляюще. По и Пейдж направляются к передним сиденьям зала, где собрались другие лидеры забастовки. - Он тебе нравится, - шепчет Финн ей на ухо. - Финн! – Рей пытается вести себя тихо, но Пейдж бросает на неё строгий неодобрительный взгляд. - Он тебе определённо нравится. Я понимаю, почему. Большие искренние глаза, улыбка латиноамериканского любовника, развязность, мужественная аура лидера сопротивления, даже акцент… - Ради всего святого, - фыркает она. – Это ты говоришь так, словно он тебе нравится. Финн усмехается, но веселье не касается его глаз. - Я не осуждаю, сестрёнка. Я, правда, думаю, что это хорошо. Знаешь, тебе пора начать нравиться парням. Сойдёт даже долбанный Дэмерон. - Отстань, - ворчит Рей. Её достоинство странно уязвлено. – Я здесь ради протеста, а не свиданок. - Знаю, орешек, знаю. – Финн притягивает её в объятия, и она радостно склоняется к нему. – Просто дразнить тебя так весело. А теперь давай послушаем, что там припрятано в рукаве у этой профессорши, о которой все говорят. Рядом с лекционной трибуной стоят три человека: пожилой мужчина и две женщины. - Разрешите представить, - объявляет По Дэмерон с лихой улыбкой, указывая на профессоров. – Вон там – Джиал Акбар. Раньше преподавал римское право, но сейчас он на пенсии. Такой же старый, как тот дверной косяк. Он легенда старой гвардии. Он был одним из профессоров, участвовавших в студенческих беспорядках в 68-ом году. Наверное, последний, кто ещё жив. Старик чешет свою большую лысую голову. Его рыбьи глаза оглядывают толпу, как будто он не уверен, чего они от него ожидают. - Это Эмилин Холдо. – По указывает на худощавую женщину в элегантно сшитом пальто. Её серебряные браслеты звенят, когда она тянется заправить прядь идеально уложенных волос за ухо. – Она заведует кафедрой психологии на факультете. И она также является одной из первых среди профессоров, открыто поддержавших забастовку. Она руководит штаб-квартирой. Не позволяйте неприлично дорогой одежде обмануть вас, она одна из самых подлых… хм, людей. Его улыбка почти незаметно исчезает, и Рей замечает искру между профессором Холдо и По Дэмероном, которую не может точно описать. Как странно. Но, прежде чем она успевает подумать над этим, По продолжает. - И, наконец, как мы её называем - наша генерал. В голосе По слышится явное восхищение, когда он представляет последнюю женщину. Невысокую, слегка полноватую, с волосами, уложенными в сложную причёску, которую Рей находит очаровательной и глупой одновременно. Осанка женщины властная и царственная, но без капли высокомерия. В её глазах горит огонь. Она дышит как прирождённый лидер, который с лёгкостью внушает уважение. - Профессор Лея Органа, - объясняет По. – Раньше она преподавала на факультете политологии, но уволилась после того, как отказалась включать пропаганду режима в свои курсы. Она – наш мозг. Вы сами в этом убедитесь. Просто слушайте. Профессор Органа делает шаг вперёд и поднимает руки. Мгновенно весь зал замолкает, будто выполняя приказ. Стулья скрипят, когда студенты сдвигаются на край, стремясь ухватить каждое слово. Рей задерживает дыхание. Она может представить себе толпу, следующую за этой женщиной в глубины ада. - Эти люди, - начинает профессор, её голос хриплый, но удивительно приятный, - разрушили мою страну. Заявление встречено попыткой аплодисментов, но Лея Органа пресекает его. - Позвольте кое-что уточнить. Я не говорю о страданиях, которые они навлекли на нас: хаос, коррупция и безнаказанность. Война и всё то, что они на ней сделали, даже если продолжают отрицать. Санкции и изоляция. Бедность. Голод: голод по миру, достоинству, нормальной жизни. Дело не в том дерьме, которое мы пережили за шесть лет их нахождения у власти. Профессор владеет ненормативной лексикой с поразительной точностью и Рей расплывается в улыбке. «Доверяй людям, которые умеют ругаться», - говаривала Маз. Это заставляет поверить в близость с ней. - Речь идёт о более личном, - продолжает профессор Органа. – Для меня, они разрушили мою страну. Она делает паузу, позволяя словам осесть в головах. Толпа молчит. Все ждут следующей реплики. - Все эти годы, эти шесть ужасных лет, они утверждали, что то, что они делают, все эти зверства, которые они совершают, они заявляют, что вершат их от моего имени. Национальные интересы. Мы знаем, что это их любимое оправдание. Но подумайте хорошенько, что это значит. Национальные интересы – не абстрактный термин из политической теории. Это то, что касается каждого из нас. Меня, - она указывает на себя, - тебя, всех нас. Сидящие в этой аудитории должны понимать, что эти люди выступают от нашего имени. Можете представить, что я при этом чувствую? Рей очень хорошо может себе это представить. Профессор, кажется, облачает в слова все беспорядочные мысли, которые она никак не могла сформулировать. - Мне стыдно. Стыдно. Мне стыдно за свою страну и её «национальные интересы». Мне неловко говорить, откуда я родом, когда об этом спрашивают иностранцы. Я съёживаюсь при виде национального флага. Из-за таких людей я рассматриваю его не как символ гордости, а как клеймо позора, символизирующее зверства, свершённые от моего имени. Они опошлили слово «патриот», теперь оно звучит как ругательство. Они осквернили нечто священное. И знаете что? Я никогда, никогда не прощу им этого. Лица в толпе торжественно кивают. Рей чувствует, как позади неё напрягается Финн. Его тело становится твёрже. Она протягивает руку, чтобы сжать его ладонь. - Наша задача – вернуть наш патриотизм, - заявляет Лея Органа. – Вернуть нашу страну. Стать свободными. Свободными от стыда, свободными от войны, свободными от коррупции – и с гордостью нести наш флаг. Снова стать частью мира, признанной и уважаемой страной в мировом сообществе. Думаете, нам это под силу? Публика шумит. Их рёв настолько воодушевляет, что Рей практически присоединяется к ним. Профессор Органа одобрительно улыбается. И внезапно в её глазах вспыхивает смутно знакомая искра, открывая шлюзы размытых воспоминаний, которые Рей не может понять. Она моргает и чувство исчезает. Что бы только что ни произошло, это убавило её волнение, и она откидывается на спинку стула в объятия Финна, скрываясь в безопасности. Требуется усилие, чтобы продолжить слушать. - Мир судит нас по поступкам этих людей. На карте Европы мы – затемнённая зона: здесь водятся драконы. Тщеславные, надменные, упивающиеся мученичеством, готовые убивать ради наших национальных интересов. Они видят в нас агрессора. Людей в камуфляжной форме, которые убивают мирных жителей ради забавы. Насильники. Сказочные злодеи. В глазах всего мира мы - монстры. Рей ахает. Она ненавидит это слово. Она давным-давно вычеркнула его из своего словаря. Но запретное слово, используемое в качестве кульминации, звучит с тревожной силой. Блять. - Сегодня вечером мы должны доказать, что мир ошибается. Все будут смотреть: CNN, BBC, французы, итальянцы, немцы, все те, кто называл нас монстрами последние шесть лет. Они будут на улицах, снимать наши протесты. И мы должны показать им, как они ошибаются. Они должны увидеть, что здесь, в этой дыре, есть порядочные люди. Тысячи хороших, честных, миролюбивых людей, которые достаточно храбры, чтобы бороться с режимом и упорно трудиться, чтобы превратить нашу страну в лучшее место. Думаете, нам это под силу? Весь зал взрывается радостными возгласами. Рей понимает, что принимает участие, неистово хлопая в ладоши. Они почти онемели. Позади неё фыркает Финн. Он не аплодирует, но она может сказать, что он тронут. - Вот что мы сделаем. – Генерал поднимает кулак, чтобы подчеркнуть свои слова. – Сегодня вечером мы выйдем на марш, присоединяясь к протесту против фальсификаций. И мы понесём знамя с очень важным посланием: «Мы – часть мира». Мурашки пробегают по спине Рей. И всё же это придаёт сил. - Мир должен услышать наше послание громко и ясно. Они должны видеть, как вы несёте его. Нашу молодёжь, наше будущее. И мы будем хитры, когда сделаем это. Девочки... – Она протягивает руки к Пейдж и группе девушек, стоящих неподалёку. – Я хочу, чтобы вы были в первом ряду и несли знамя вместе со мной. Если мир рисует нас головорезами и скотами, мы должны показать ему, насколько мы чертовски разные. Аплодисменты настолько громкие, что соперничают с шумом снаружи. Рей делает глубокий вдох, чувствуя головокружение от перевозбуждения и духоты. Должно быть, так ощущаешь себя под кайфом, думает она. Пейдж и другие девушки быстро запрыгивают на сцену, берут знамя у профессора Холдо и разворачивают его. Полотнище белое, буквы жирные и красные, а знамя большое – чтобы его пронести, потребуется много людей. - Я тоже хочу нести его, - говорит Рей. Финн морщит нос. - Сестрёнка. Что мы недавно говорили о глупостях? - Это не глупость, Финн. Так надо. – Её голос не дрожит и на этот раз она не похожа на чрезмерно старательного ребёнка. Она почти гордится собой. Финн изучает её долгое мгновение. Он слегка хмурит брови, но она чувствует в нём неодобрение. Возможно, это беспокойство со странным оттенком грусти. - Тогда действуй, - вздыхает он. – Делай, как надо. Роуз Тико уже на сцене, занимает место рядом со своей сестрой, пока они возятся со знаменем. Когда Рей присоединяется к ним, Роуз сияет от уха до уха. Это так мило, что Рей хочется ущипнуть её за щёки. Пейдж коротко кивает ей, как в военном приветствии. По Дэмерон коротко улыбается со своего места рядом с профессором Органа. Лея Органа поднимает голову и выпрямляет спину. Даже если она едва достигает подбородка Рей, несмотря на пышную причёску, вблизи она кажется меньше. - А теперь на марш! – говорит она свирепым, но игривым тоном. Когда они выходят с факультета, неся знамя, зимний холод сильно кусает после часа, проведённого в душном зале. Рей кажется, что она никогда не чувствовала себя сильнее. В течение следующих двух недель она проводит каждую секунду своего свободного времени на философском факультете. Она добровольно вызывается помогать с уборкой. Раздаёт листовки. К её удивлению, в ней развивается талант к разговору – с течением дней её шутки против режима становятся всё смелее, когда она приглашает прохожих присоединиться к ним. Люди говорят, что им нравится её улыбка. Правда, иногда случаются неприятные вещи. Не все поддерживают протесты, и есть те, кто комкает листовки и плюёт в неё за то, что она делает. Но она быстро учится читать по лицам, оценивая, кто может быть союзником, а кого лучше оставить в покое. Она берёт деньги у Пейдж и ещё одной девушки – кажется, её зовут Кайдел – а иногда даже у самой Эмилин Холдо, чтобы купить воды и сэндвичей для штаба. Однако в последнее время всё больше и больше людей присылают им еду. Домохозяйки среднего возраста пекут печенье и рогалики, рестораны присылают фургоны полные пиццы. Картонные коробки тёплые на ощупь и липкие от расплавленного сыра. Рей разгружает фургоны вместе с парнями, и те дразнят её, когда она умыкает кусочек. Каждый вечер она марширует, неся плакат с надписью «Мы – часть мира». Она смотрит на протестующих на улицах, которые стучат кастрюлями, дуют в свистки, машут мимо проходящим студентам, посылают воздушные поцелуи, поднимают кулаки. Всё это заставляет её чувствовать себя лучше. Надежда есть. Она много работает. У неё всегда была способность упорно трудиться, но теперь это стало ещё приятнее. У неё есть цель. Всё это достигает кульминации, когда однажды По настолько сильно смеётся над её шуткой, что приказывает напечатать её на наклейке. Всякий раз, когда она видит её, Рей украдкой самодовольно ухмыляется. Роуз проводит с ней каждый день. После школы они вместе спешат на факультет, и Пейдж светится от гордости за то, что её младшая сестра так хорошо вписывается в коллектив. Иногда заглядывает Финн, но не особо часто. Он дымит как паровоз, когда идёт за Рей во время марша, толкая её в спину и бормоча циничные комментарии. Она благодарна ему за то, что он рядом, но не говорит ему об этом. Она полагает, что он и сам это знает. Рей подталкивает профессора Акбара рассказать ей историю о 1968-ом году, крича, как уличная зазывала, чтобы он мог услышать её вопросы. Ей нравится болтать с По. Мастером широких улыбок, светских бесед и беззаботного флирта, который ни к чему не приводит к её облегчению и разочарованию одновременно. Но что заставляет её по-настоящему радоваться достижениям, так это когда сама генерал начинает приветствовать её тёплой улыбкой, называя по имени: «Рей, наша маленькая электростанция». Проходят недели, и Рей приходит к странному осознанию: она счастлива. Ей потребовалось какое-то время, чтобы распознать это чувство. Она уже забыла, каково это. Когда в школе начинаются каникулы, Роуз и Пейдж уезжают в свой родной город. Сёстры Тико родом из шахтёрского городка на юго-востоке страны. Ржавой, нищей, адской дыры, как описывает её Роуз. Разрушенной санкциями, промышленным коллапсом и сомнительной приватизацией, в ходе которой магнат, дружественный режиму, купил шахты и уволил более половины рабочих. Тем не менее, Роуз с нетерпением ждёт возвращения домой к своим родителям. Рей не уверена, завидует ли она ей или радуется, что вся комната наконец-то будет в её распоряжении. Она продолжает проводить время на факультете даже без Роуз. Протесты продолжаются второй месяц и ни правительство, ни народ не желают уступать. Распространяются слухи, что в канун нового года на главной площади столицы состоится грандиозный концерт. Бунтарский праздник, на котором будут бесплатно выступать многие известные музыканты, рискуя своей карьерой, чтобы поддержать протесты. Все в восторге от подготовки, и Рей считает дни, оставшиеся до 1997 года. В пятницу вечером, в конце декабря, свежим и холодным настолько, что пробирает до костей, с тучными облаками, закрывающими небо, словно надвигается снежная буря, Рей остаётся на факультете дольше обычного. Слишком много дел, слишком много людей, с которыми нужно поговорить. Взгляд на часы заставляет её опасаться, что она пропустит свой комендантский час. Сейчас ей можно возвращаться позже, не как в детском доме, но всё равно ожидается, что она будет в своей комнате в разумное время. Она спешит в общежитие, срезая путь от автобусной остановки. Её шаги отдаются эхом на маслянистом асфальте тёмных улиц. У неё мёрзнут пальцы ног в туфлях, а от шерсти шапки чешутся уши. Глядя на небо, она гадает, когда пойдёт снег. Рей надеется, что в канун нового года погода не испортится. Им нужен предстоящий концерт. Она замечает, что на улице кто-то есть. Одинокая фигура, сидящая на корточках на тротуаре, прислонившаяся спиной к зданию, одетая в большую куртку с капюшоном. Бездомный мужчина, предполагает она. Ему нелегко. Ветер продувает его одежду, и он сидит на замёрзшем тротуаре, весь сжавшись, с капюшоном, плотно натянутым на голову. Возможно, он слишком пьян, чтобы обращать на это внимание. Она роется в карманах. Её пальцы в тонких перчатках занемели. Если у неё найдётся лишняя мелочь, она бросит ему пару монет. У неё хорошее настроение, она готова поделиться своей радостью с мужчиной, которого жизнь согнула пополам. В конце концов, это чувство ей хорошо знакомо. Когда она приближается, мужчина сдвигается, и её поражает, насколько он огромен. Рей останавливается. Волосы на затылке встают дыбом. Это ещё ничего не значит. Она вытаскивает руку из кармана и ускоряет шаг, склонив голову, не отрывая взгляда от своих ног. Но как раз в момент, когда она собирается пройти мимо него, мужчина встаёт. Он настолько высок, что его тень поглощает улицу. Нет. Рей одолевает чувство нереальности происходящего. Словно из ночи высосаны все звуки, а воздух жидкий или слишком густой, чтобы дышать. Она хочет убежать, но её ноги прирастают к асфальту. Мужчина входит под свет уличного фонаря и опускает капюшон. Длинные чёрные волосы рассыпаются по плечам. Прошли почти три года. Его губы кривятся в подобии улыбки, и он шепчет. Его голос скрипит, как зимний ветер. - Рей.