Королевский премьер

      — О Мастер, неужели это всё должна разбирать я?       Астори в отчаянии перелистывает толстую пачку бумаг и вскидывает глаза на Тадеуша — он лишь беспомощно пожимает плечами.       — Боюсь, да, Ваше Величество.       — Но неужели… неужели учёные из Академии наук… в конце концов, это их программа!       — Они уже отобрали пятьдесят наиболее перспективных проектов, а дальше дело за вами. Это же Королевская премия… таковы традиции. Может, глупые, но какие есть. И не нам с вами нарушать их.       Астори вздыхает. Тадеуш прав, им сейчас не хватало только новой заметки в «Арлекино» о неуважающей эглертианские устои королеве и её премьере. И так забот достаточно. Уолриш и Север ненадолго отступили на второй план, и тем не менее… Сар-Санпиенс и Новый Вольтрам до сих пор лежат в руинах из-за землетрясения в горах Эрко-Ас-Малларас, между Бисмутом и Чанкалавой нужно строить мосты через реку Нуэ-ди-Казолло, в следующем году планируется дипломатическая поездка в Эльдевейс, к которой тоже надо подготовиться. К тому же, со дня на день запустится предвыборная гонка, борьба за кресло премьер-министра — сами выборы состоятся в сентябре, и тогда же Луана и Джоэль отправятся в школу.       Этого Астори боится больше всего.       Её малыши… как-то они будут одни, без неё, в незнакомом месте, среди чужих людей? Принцы и принцессы Эглерта издревле отправлялись на обучение в частные пансионы для мальчиков и девочек в разных частях страны. Астори не хочет, чтобы Луана с Джоэлем разлучались. Они двойняшки, очень привязаны друг к другу. Им будет гораздо тяжелее врозь. И потом, если они поступят в школу в окрестностях Метерлинка, где она сможет часто их навещать, ей станет спокойнее. И Астори определяет их в смешанный пансион «Зелёная ветвь» в пригороде столицы.       Общественность не слишком одобряет такой шаг, но Астори всё равно. Это её дети. Она сама решает, как и где им учиться.       — О Мастер… — Она снимает очки и массирует переносицу. — Я ничего не понимаю, Тадеуш, честно. Искусственный интеллект, робототехника… это всё очень здорово, я бы каждому премию выдала, но… наугад, что ли, пятнадцать раз пальцем тыкнуть? Так честнее.       Тадеуш елозит в кресле, поправляет галстук и улыбается — расползается паутинка ласковых морщинок, двигаются уши.       — Что поделать, Ваше Величество, это скучные будни монарха.       — Издеваешься, да? — тянет Астори и с безнадёжной тоской открывает очередной проект.       В последнее время в газетах всё чаще появляются ехидные статейки о том, что королеву и её премьер-министра связывают далеко не официальные отношения. Астори это раздражает. В самом деле, пропускать в печать такие намёки — непристойно. Они с Тадеушем никогда не давали повода для подобных сплетен. А если бы и давали… это ведь абсолютно не влияет ни на что! И… они не имеют права, это практически оскорбление члена королевской фамилии… она их засудит… Астори горячо рассуждает об этом раза два в неделю, после каждого свежего номера — нервно вышагивает по кабинету, пока Тадеуш, сложив очки, подпирает подбородок и глядит на неё. Вправо-влево. Вправо-влево.       Что страннее всего — народу эти слухи нравятся. Люди любят Тадеуша (её саму всё ещё терпят), и мысль о том, что «их премьер» крутит шашни с неприступной королевой за спинами лордов их, кажется, веселит. Астори этого не понимает. Что в этом забавного? Это мерзко!       А лгать самой себе и тому, кто тебя любит, — мерзко вдвойне.       Астори старается не думать, что впустила в их с Тадеушем отношения слишком много личного. Прикосновения, интонации, взгляды, улыбки… имена. Она пыталась не допустить этого и не справилась с собой. Поддалась искушению. Теперь поздно лихорадочно восстанавливать дистанцию, поздно притворяться, будто ничего не изменилось — Астори почти физически больно улыбаться ему на публике и подавать руку для поцелуя. Сплошной обман. Мистификация. Иллюзия.       Так не может продолжаться бесконечно.       — Так вы всё же решили баллотироваться? — спрашивает она, не поднимая взгляд от бумаг.       — Да. В следующем месяце, полагаю, начнём избирательную кампанию. Мои ребята подобрали дизайн, слоган… всё. «Великое будущее великой стране». Неплохо звучит?       — Отлично, — кивает Астори. — Я уверена, вы победите.       Тадеуш кидает на неё быстрый взгляд, проводит пальцами по линии рта.       — А вы бы хотели, чтобы я победил?       Карандаш в её руке замирает. Астори медленно отводит со лба тёмно-каштановую прядь и, неловко усмехнувшись, слегка двигает головой.       — Да. Да, конечно.       — Почему?       В его тоне сквозят болезненно-испытующие нотки, от которых у Астори сосёт под ложечкой и спина покрывается мурашками. Тадеуш смотрит на неё не моргая и ждёт. Его правый глаз слегка дёргается.       — Ну… — Она сглатывает. — Потому что вы… отличный премьер-министр, лучший из возможных… мы с вами сработались… понимаем друг друга… и я убеждена, что вы будете великолепно справляться со своими обязанностями и дальше.       Тадеуш прикусывает губу и выразительно приподнимает брови. Закидывает ногу на ногу.       — И… это всё?       Виснет, расходится трещинками хрупкое, словно стекло, молчание. Астори облизывает губы. Дышит через рот.       — И ещё потому… потому что…       Скажи это. Скажи это. Скажи это.       — Ты нужен мне, Тадеуш.       Зелёные глаза смягчаются; он перегибается через стол и кладёт ладонь на её запястье.       — Давайте отвлечёмся. Вы устали. Хотите… хотите, я сыграю вам?       — Ты умеешь? — слабо удивляется Астори и позволяет ему поднять себя с кресла и отвести к рецанскому пианино в углу гостиной.       — Умею. В пансионе научили, даже советовали становиться музыкантом, но… а ещё я пою. Так, немного.       Он садится перед инструментом, поднимает глухо щёлкающую крышку и пробегает пальцами по клавишам — ручеёк беспорядочно звенящих звуков рассыпается по комнате. Астори опирается на пианино, рассеянно глядит на Тадеуша сверху вниз.       — Что выберете? — спрашивает он. Она неопределённо машет рукой.       — Что пожелаешь… мне… просто будет интересно всё, что ты выберешь.       Тадеуш встряхивает кистями.       — Тогда «Soel sagidaro». Вы её знаете?       — Разумеется! На парах по рецанскому мы её разучивали…       — А мы — на парах по оспинскому. Смешно, да?       Тадеуш медлит с полминуты, мысленно нащупывая ткань музыки, и начинает играть. Гостиную наполняют солнечные прожилки лучезарной, торжественно-ясной мелодии, безоблачной, чистой, как полуденное летнее небо, ликующей и радостной. Это первый весенний зов жизни. Это первая ниточка любви от матери — к ребёнку. Празднично и светло. У Астори внутри что-то мелко обрывается. Она захлёбывается от переполняющей её тоскливой и весёлой пустоты.       И Тадеуш запевает.       Нерешительно, с фальшивинкой, но щемяще-искренно, так, что трясутся руки и к горлу подкатывает ком. Она знает эту песню. На ином языке и иными словами — но знает. Он смотрит на неё, нежно терзая стонущие клавиши, подмигивает и едва заметно кивает, приглашая присоединиться к нему. Серьёзно? Ей, королеве, спеть прямо здесь и прямо сейчас? Но она ведь совершенно не умеет! Она же… она…       Тадеуш улыбается. Астори силится криво улыбнуться в ответ, но немые губы не слушаются. Глаза щиплет. Это песня её юности… ведь ей уже двадцать восемь. Она мать. Она вдова.       И так хочется забыть об этом, возвратиться лет на десять назад, когда казалось, что весь мир лежит у ног и стоит только протянуть ладонь — удача сама найдёт тебя.       Астори, шмыгая носом и смущённо смеясь, подпевает — на рецанском. Слова, сталкиваясь и звеня, сливаются в нескладную робкую разноголосицу; они смотрят друг другу в глаза, и Астори не думает ни о чём, кроме музыки и Тадеуша.       Она мать. Она вдова.       Она дочь.

***

      — Милая… я так рад, что ты пришла.       Астори останавливается у входа, в смятении сжимая кулаки. Глотает. Тёплый взгляд отца пробегает по её напряжённым выпрямленным рукам, обескровленному лицу и глазам, сухим, воспалённым от бессонницы, тревоги и судорожного ожидания этой встречи.       Ещё одной встречи, которой не должно было быть.       Астори потеряла счёт этим свиданиям; каждый раз она клялась, что этот визит — последний, и каждый раз находила причину и оправдания для нового.       Она хочет видеть отца. Нет, не так. Ей нужно его видеть. Астори не знает, отчего, но ей кажется, что только здесь, в тесной и холодной белой камере, она сумеет найти ответы на вопросы, мучающие её долгие годы. Кто она? Кто она такая? И почему её бросили?       Она приходит с твёрдым желанием доискаться до истины и — не решается откровенно спросить об этом, словно чего-то боится. Любая правда лучше неизвестности, но Астори не может заставить себя открыть дверь, ведущую к этой правде. Это чересчур мучительно. Заглянуть в глаза своим чудовищам и увидеть их отражение в сутуловатом пожилом человеке, который улыбается тебе и зовёт тебя «доченька».       У них одни ручные монстры на двоих, но Астори держит своих на привязи. А отец…       — Добрый день, — отчуждённо здоровается она. — Садись.       Зачем она возвращается? Из раза в раз — зачем? Неужели у неё не хватает сил разорвать эту больную связь, пульсирующими артериями прошившую их тела и души?       — Как провела Сайоль, родная? — Гермион осторожно улыбается, смотрит на неё с влюблённой отеческой лаской. — Как мои внучата? Знаешь, я так… так хотел подарить вам что-нибудь, но сама видишь… заключённым нечем побаловать ни себя, ни других… прости, солнышко.       — Не извиняйся, — отвечает Астори на автомате. Её взгляд скользит по полу. — Я… я-я вот пришла узнать, не нужно ли тебе… ну, з-знаешь… может, чего-то не хватает. Телефон, радио, газеты… телевизор… тебя в-всё устраивает?       — Всё отлично, дорогая. Правда… если тебя не затруднит… я бы не отказался от газет, любых, а вообще — я буду благодарен, если ты просто будешь навещать меня… чуточку чаще.       Их ладони соприкасаются, и по жилам Астори проносится волна огня — она вскидывает голову, презрительно щурится.       — Жаль, если наши встречи вошли у тебя в привычку, — отчеканивает она. — Не стоит воспринимать это как закономерность. Я не должна… я вообще не должна была приходить сюда…       — Но ты пришла, — тихо перебивает Гермион. — И мы с тобой знаем, почему.       Он берёт её дрожащую руку в свои большие крепкие руки, гладит ей пальцы.       — Моё золотце…       — Не называй меня так, — вяло огрызается Астори, чувствуя, что ей уже не хватит сил дать отпор. Гермион улыбается. Любовно проводит ладонью по её щеке.       — Моя милая, милая…       — Перестань…       — Моя маленькая дочурка… — Он склоняет голову набок. — Я знаю, ты ненавидишь меня.       — Ненавижу, — кивает Астори, кусая губы, чтобы не расплакаться — как глупо! — перед ним, не показать себя слабой. Словно она нуждается в нём… словно ей не безразлично, что он о ней думает… чушь. — Ты… трус, убийца, преступник, ты… ты испортил мне жизнь… я не хочу, чтобы ты был моим отцом… я жалею, что вообще с тобой увиделась, ты… я тебя ненавижу, ненавижу… ты убийца… ненавижу…       Стальные глаза заволакиваются беспокойной тяжёлой печалью, оседающей свинцовой пылью на дне зрачков.       — Говори. Говори, моя дорогая девочка, я согласен с каждым твоим словом. Я кошмарный отец.       — Да… — позорно всхлипывает Астори, перчаткой утирая злые непрошеные слёзы.       — И ты… ты, конечно, не поверишь, если я скажу, что ты и твоя мать — лучшее, что случалось со мной в жизни?       Она упрямо мотает головой, мычит в кулак:       — Не поверю…       — Имеешь право. — Гермион с горечью вздыхает. — Я понимаю, ты обижена. Я поступил с тобой, как… солнышко моё, я… я не знаю… если ты захочешь узнать, я расскажу тебе, что тогда произошло. Моя вина огромна, и я понимаю, что не заслуживаю твоей любви. Я даже не надеюсь на неё. Но… золотце…       Он стискивает ей ладонь, греет её.       — Позволь хотя бы мне любить тебя. Спустя двадцать восемь лет… наконец-то любить. Иначе я задохнусь.       Астори не отвечает. Не может. Её перетряхивает изнутри, в груди разрастается что-то большое и горячее, и от этого тянет то смеяться, то плакать, словно она влюбилась.       — Я… я не…       Её так редко любили просто так. Ни за что. Потому что она — это она. Не этого она ждала от убийцы, которого природа по ошибке сделала её отцом.       — Моё солнышко…       Самообладание изменяет ей. Астори прячет лицо и глухо воет.       — Не см-мотри… не смотри на меня… — выдавливает она. — Не н-адо меня трогать…       Гермион встаёт, в два шага оказывается рядом и притягивает её к себе за плечи.       — Моя девочка, иди ко мне…       Он преступник. Она ненавидит его.       Астори плачет, уткнувшись в край белой тюремной кофты, и цепляется пальцами за чужие тёплые пальцы.       И ей не одиноко.