Королевский премьер

      Гермион сидит на стуле, задумчиво подперев подбородок кулаком, и смотрит телевизор. В камере тепло и сухо; отливают серым глянцем стены, пол и потолок. За дверью неслышно ходит охранник — Гермион выучил его шаги наизусть. Бездонную тишину этого застывшего во времени царства, где владычествует серый, нарушает лишь мерный говор диктора на маленьком экране. Гермион склоняет голову набок, поправляет рукав. Белая тюремная униформа неудобна: легко и быстро пачкается и совсем не греет зимой, а верхней одежды в Аштоне не выдают, но попросить у Астори чего-то более пригодного у него язык не повернулся. Она и так слишком многое делает для него.       Телевизор, газеты, даже телефон; правда, односторонний, может только принимать вызовы — и всё же… Она возвращается к нему. Приходит. Смотрит настороженными тёмно-карими глазами — ах, эти глаза, которыми глядела на него Эссари, такие нежные и глубокие, ему никогда их не забыть! — и молчит. В её взгляде то напряжённая враждебность, то загнанная мольба. В поджимаемых губах — вечное сомнение. И Гермион боится, что однажды его дочь закроет за собой дверь и больше никогда не отворит её вновь, и он потеряет её во второй раз. И не переживёт этого. Двадцать восемь лет назад он смирился с мыслью, что его жизнь разрушена: по воле случая он утратил жену и по собственной вине — дочку. Но теперь, когда ему, казалось, дан шан всё исправить и стать хорошим отцом для своей дорогой девочки, когда он осознал, каким был подлецом, теперь, спустя почти три десятилетия за решёткой, он не может представить себя без неё. Она, гневный призрак прошлого, вернула смысл в его настоящее.       Гермион любит её так сильно, как никогда не любил, пока она была младенцем. В те годы он, молодой, гордый и вспыльчивый, толком не умел любить — даже своего ребёнка, маленькое пухленькое существо, с которым нянчилась его жена и которое он почему-то должен был обожать. Астори появилась незапланированно. Они с Эссари хотели завести малыша попозже, когда как следует встанут на ноги.       Гермион ждал мальчика, крепкого здорового пацана. Но родилась девочка. Он почти боялся её, опасался сначала брать на руки и качать, но Эссари терпеливо и мягко приучала его к ребёнку. Его ребёнку. Живой угукающей частичке самого Гермиона.       Он до сих пор ощущает эту часть в Астори. Стальной внутренний стержень, упрямство, болезненная гордость, запальчивость… это его девочка. Эссари была другой, покладистой, осторожной, тихой; от неё Астори досталась лишь наружность.       Гермион любит её, потому что любит в ней эти две уравновешивающие друг друга половинки. Любит молодого себя и мёртвую Эссари.       А вот Астори ненавидит его, боится, не принимает и вряд ли примет. Гермион не осуждает её за это. У неё хватает причин не доверять ему.       Он смотрит федеральный новостной канал; показывают Астори на какой-то пресс-конференции. Гермион впитывает её голос, её собранные энергичные движения, когда она взмахивает рукой или царственно откидывает голову, впитывает взгляды — удары кинжала — резкие, пронзающие насквозь, высокомерные и повелительные. Он так скучает по ней. Гермион не имеет права просить её, чтобы она приходила хотя бы чуточку чаще. Это опасно для них обоих. Репутация королевы — превыше всего, а на него и так уже косятся другие заключённые, прослышавшие о тайных и частых визитах некоей высокопоставленной особы. Отчасти это его вина. Гермион слишком рад и горд, чтобы скрывать это; он едва сдерживается, чтобы не крикнуть на весь Аштон: «У меня есть дочь!»       Его милая, милая девочка.       Он наблюдает за ней через экран телевизора и со страниц газет. Иногда там попадаются заметки о его внуках, Луане и Джоэле. Они ни капли не похожи на мать: голубоглазые и светлокожие, двое лисят с одинаковыми мордашками, и Гермион уже любит их каждым осколком своего истерзанного сердца.       Он бы всё отдал, чтобы хоть разок увидеть их вживую.       Его вызывают в комнату свиданий. Пришла Астори. У Гермиона спирает дыхание от юношеского окрыляющего счастья, и он, с плохо замаскированной радостью позволив обыскать себя и защёлкнуть на запястьях наручники, со всех ног спешит за охранником по гулким пустым коридорам Аштонской тюрьмы. Почти напевает под нос. Его доченька… совсем скоро он увидится с ней. Гермион волнуется, точно мальчишка на первом свидании, перед каждой новой встречей.       Он мерит белую камеру беспокойными шагами. Открывается дверь. Гермион моментально оборачивается, слегка вздрагивая, и встречается глазами с подтянутой настороженной Астори, которая сжимает руки в перчатках и хрипло дышит через рот. Секунда молчания. Он делает шаг вперёд.       — Милая…       — Здравствуй, — обрывисто произносит она. — Садись.       Они одновременно опускаются на стулья. Астори водит пальцами по краю стола, нервно сглатывая и не поднимая взгляда, пока Гермион любуется ею с отеческой нежностью.       — Ты так похожа на свою маму, — шепчет он с ласковой улыбкой. По плечам Астори пробегает дрожь. — Такая же красивая… смотрю на тебя и вижу её.       Она решительно поднимает голову и облизывает губы.       — Я пришла поговорить как раз об этом. О том… словом, расскажи, что случилось с мамой и как ты… оказался в тюрьме.       Гермион меняется в лице. Он ждал этого вопроса, но надеялся, что Астори задаст его ещё не скоро. Беседовать с родной дочерью о собственном преступлении — сомнительное удовольствие.       — А разве ты не прочла в моих документах, когда… когда нашла меня?       Астори переплетает пальцы.       — Я хочу услышать это от тебя. Начинай.       Гермион тяжело вздыхает. Он не может отказать, если его девочка требует.       — Что ж… ты знаешь, что родилась в Аркаде, а мы с твоей мамой выросли в Кристоне. Моя семья… была состоятельной. У нас было своё семейное дело, несколько домов в разных частях Эльдевейса, солидный счёт в банке… мы с братом, твоим дядей, Вэем, учились в Пелленоре. Он умник… был умником. Сам поступил в столичный университет. А за меня платил отец, твой дедушка Арамил. Он воспитывал нас в строгости и дисциплине. Вэй покорялся, а я бунтовал… выкидывал всякие фокусы… как последний дурак.       Астори ждёт, покусывая губы.       — Меня исключили из университета за прогулы и плохую успеваемость, — с трудом продолжает Гермион. — Отец был в ярости… я думал, он убьёт меня. Но и то сказать, я дурил тогда ужасно: связался с дрянными ребятами, пил, курил, кутил с ними напропалую, вовсе не учился… я ведь был наследником. Старшим сыном. Дело должно было перейти мне… а как с ним управиться, я бы как-нибудь уж разобрался потом. И только… я позабыл, какой крутой нрав у моего отца.       Он проводит рукой по лбу. Воспоминания гудят в мозгу колоколами.       — А потом я… встретил Эссари. Ты не представляешь, какой твоя мама была в те годы…       Гермион закрывает глаза и видит её — невысокую, смуглую, хрупкую, с кудрявыми короткими волосами тёмно-каштанового цвета и ласковыми карими глазами.       — …Чудесной. Я не знаю, почему она выбрала меня, но она просто появилась рядом и не уходила. И я… я бы без неё пропал. Мы встречались в парках, в магазинах, на прогулках, у ночных клубов и библиотек, и я не помню, когда эти встречи переросли в свидания. Она была дочерью друга нашей семьи. Родители одобряли наше сближение. Эссари… она вытащила меня из дерьма, в которое я превратил свою жизнь. Просто перетряхнула меня всего. Если бы не она, я бы пропал с концами. Твоя мама сделала невозможное. Она спасла меня.       Астори приоткрывает рот, но ничего не говорит. Сипло дышит.       — Эссари убедила меня поступить ещё раз — на юридический факультет дома, в Кристоне. Я с горем пополам закончил его. Стал следователем. — Гермион сглатывает. — Я любил её больше всего на свете. Поверь мне, дорогая… больше жизни, семьи, друзей. Больше себя. Я хотел, чтобы мы поженились, я мечтал об этом, собирался сделать ей предложение… и внезапно отец объявил, что лишает меня наследства. Полностью. Всё отходит Вэю. Я оставался нищим… О Мастер, я ненавидел отца в тот момент. Он припомнил все мои грешки, все дерзости, которые я наговорил ему, все мерзкие поступки… проклятье. У меня не было ничего… и я не мог попросить Эссари выйти за меня, потому что в моём случае я мог предложить ей буквально только руку и сердце. Никакого будущего.       Астори поднимает на него беглый осторожный взгляд.       — И знаешь, что? Твоя мама… она сама сказала, что была бы счастлива выйти за меня. И попросила жениться на ней. — Он шмыгает носом, горько усмехается. — Я чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. Мы сыграли свадьбу, переехали подальше от моего отца — в Аркад, к морю, сняли там квартирку. Кое-как перебивались. Я работал в полиции, Эсси — в городской библиотеке… а потом родилась ты. Моё солнышко…       Он накрывает её ладонь своей ладонью, но Астори отдёргивает руку и прячет её под стол. Сидит ссутулившись. Кусает пересохшие губы.       — Мама очень любила тебя. И я… я тоже. И у нас… была семья. Маленькая, но семья. А потом всё пошло наперекосяк. — Гермион моргает, чувствуя, как щиплет глаза. — М-мы гуляли… я, твоя мама и ты в коляске… переходили через дорогу, и вдруг из-за поворота вылетел автомобиль. Твоя мама успела оттолкнуть тебя. Коляска отъехала к тротуару и перевернулась. А Эссари…       Молчание. Холодная белая пауза.       — Её не успели спасти.       Гермион сжимает кулаки в бессильной скорбной злости. На шее ходят желваки. Астори смотрит на него почти не дыша и чувствует, как пульсирует кровь в жилке на виске.       — Я никогда не прощу себе, что не успел тогда вовремя… со смертью твоей мамы для меня погасло всё. Жизнь… жизнь потеряла смысл. Мне казалось, что я остался совсем один, и даже ты — даже ты, родная, — не спасала. Я так сильно любил твою маму… я не хотел жить без неё. Снова начал пить. Не ходил на работу. За тобой присматривала наша полуглухая престарелая соседка, пайтис Туань.       Астори глядит на отца и не произносит ни звука.       — Я… я как-то оставил тебя с ней, ушёл… долго пил в баре… очень долго… и решил убить ту тварь. Его нашли… но он был из богатеньких. Адвокаты его отмазали. Я знал его адрес, он жил на другом конце города. И я пошёл. Ночью. У меня с собой было табельное.       Астори прищуривает левый глаз. Гермион стискивает зубы.       — Я пришёл. И просто… я… я стал расстреливать в упор его машину. Выбежали люди, пытались оттащить меня, я орал, палил куда ни попадя… не видел, кого задевал. Меня оглушили. Приволокли в участок. Я оклемался на следующий день, и… понял, что дело дрянь. Написал чистосердечное, попросил… попросил только увидеть тебя, дал адрес пайтис Туань… но ни её, ни тебя в её квартие не нашли. Пайтис Туань отыскали мёртвую на скамейке в парке… сердечный приступ… вероятно, она вышла с тобой… отнесла в приют? Зачем? Я не знаю… она всегда была немного не в себе… больше о тебе я никогда не слышал.       Гермион замолкает. Астори изучает свои колени, проводит языком по краям рта. Воздух в камере сгущается от глухой угрозы, таящейся в четырёх шагах, разделяющих отца и дочь. Недосказанности больше нет. Легче ли от этого?       Гермион не выдерживает первым и делает робкую попытку примирения, даже не зная точно, а была ли ссора. Он тянет к ней руку:       — Моя девочка…       — Замолчи.       Словно удар хлыста по обнажённой коже.       — Я, — она глотает воздух, — не, — тонкий свист, — твоя, — в глазах двоится, — девочка.       — Н-но… родная…       — Хватит! — Она ударяет ладонями по столу; взгляд бегает лихорадочно и горячо. Глаз дёргается. Её ощутимо колотит. — Ты оставил меня с полоумной бабкой и отправился напиваться? А потом… потом пошёл убивать людей? Вот так просто, да? Да как ты вообще смеешь говорить, что любил меня или маму?       — Милая… — растерянно говорит Гермион. Астори вскидывает голову; её глаза бешено сверкают.       — Молчать, я сказала! — рявкает она. — Ты!.. Ты даже не представляешь, что мне пришлось пережить — из-за тебя! У меня мог бы быть нормальный отец, свой дом, своя семья… а вместо этого у меня не было ничего — ничего! Ты не любил меня… ты никого не любил, кроме себя!       Она с грохотом поднимается, опрокидывая стул. Гермион медленно встаёт вслед за ней.       — Неправда, дорогая, нет, я очень любил Эссари и до сих пор люблю тебя…       — Ложь! Ложь! Если бы любил, ты был бы в тот вечер со мной! А я… — Она конвульсивно двигает горлом. — Я росла в приюте. Ты… ты понятия не имеешь, каково это — знать, что ты никто, что у тебя ничего нет, что ты должна выгрызать себе дорогу — сама, без помощи!       Астори шатается. Гермион с измученной тревогой наблюдает за ней, не смея приблизиться.       — Но, доченька… — говорит он ошарашенно и наобум, — но ведь… ты прошла через всё это и… стала сильнее. И если бы твоя жизнь сложилась по-иному, ты… не была бы той, кто ты есть сейчас. Не оказалась бы… на этой вершине. И получается, что то… то, что сделал я, сделало тебя.       Астори криво улыбается.       — Ты?.. — Её брови изламываются так же, как брови Гермиона в минуту презрения и гнева. — Чёрта с два. Я сама себя сделала.       Она нажимает на браслет.