***
Тадеуш мурлыкает навязчивый мотивчик из рекламы, читая утреннюю газету, и не глядя наливает себе вторую чашку кофе. Трещит телевизор. В просторной кухне, наполненной посвистыванием закипающего чайника и теплом от нагретой плиты, раскинул сети белёсый водянистый свет; пахнет чистотой и фруктами. Эйсли, болтая ногами и покачивая головой в такт музыке в наушниках, поливает свою яичницу шоколадной пастой. Тадеуш цокает языком. — Ну кто так ест? — спрашивает он неодобрительно. — Посадишь себе желудок… Она морщится. — Да брось, сам питаешься всякой бурдой во Дворце Советов или где там ещё, а на меня наезжаешь. Ну тебя. Ем что хочу. Эйсли ковыряет вилкой в тарелке, мычит и попивает неизменный зелёный чай. Тадеуш бессильно вздыхает. — Хотя бы пообещай, что сразу скажешь, если почувствуешь себя нехорошо. — Угу. Ладно. Он наблюдает за ней исподтишка пару минут и опять утыкается в газету. Эйсли безнадёжна. С ней совсем трудно сладить в последнее время, он никак не может найти с ней общий язык: она мрачно отшучивается, язвит, игнорирует или замыкается в себе. Тадеуш не понимает, где просчитался. Ведь всё шло так замечательно. Надо сесть и откровенно побеседовать с ней. Как только закончатся выборы — обязательно. — Ты же знаешь, что сегодня я снова уезжаю на весь день и не смогу забрать тебя? — Знаю. Ты вчера говорил. Я не глухая, — бубнит Эйсли, отправляя в рот сосульку. Тадеуш откладывает газету. — Я дам деньги на такси. — Не надо. Пройдусь. — Ладно, — не спорит Тадеуш. — Как скажешь. Тогда… выходим? Проедешься со мной до университета, высажу тебя на углу и… Эйсли почёсывает ореховую растрёпанную кичку и плотнее запахивает вязаную шаль. — Я на метро или автобусе. Не надо. Тадеуш с сомнением хмурится. — Уверена? — Ага. — Она отодвигает тарелку и хватает с пола рюкзак. — Ладно, пошла я, к первой паре опоздаю. Пока. — Возьми ключи! — прикрикивает он ей в спину. Эйсли оборачивается, щурит зелёные глаза и призывно вытягивает ладонь. Тадеуш бросает ей связку ключей — Эйсли ловит их и суёт в карман. — Что-то ещё? — Не гуляй дотемна, — обеспокоенно частит Тадеуш, — запирай за собой дверь, сразу звони, если… — Если что-то случится — помню! — Эйсли закатывает глаза. — Мне двадцать один, а не шестнадцать! Все старшие братья такие зануды или только те, которые политики? И прежде, чем он успевает что-то ответить, она выбегает в коридор. — Бывай, Тед! Тадеуш только качает головой и допивает кофе. Сёстры. Один Мастер их разберёт. Он ведь любит её, хотя порой стесняется, робеет перед ней, не всегда понимает, как это показать, но это его маленькая сестрёнка. Он не хочет, он не может её потерять, как уже потерял мать. Потому что не был рядом, когда она нуждалась в нём. Остаётся надеяться, что эта девочка не попадёт в беду. Он поднимает со стула папку с речью и проверяет пуговицы на рукавах пиджака. Надо отправляться.***
Астори гладит Луану по голове, игриво щипает за ухо, трогает её строгий пучок из светло-каштановых мягких волос. Дочка хлопает голубыми глазами, наблюдая за проносящимися за окном деревьями и невысокими домами. Астори смотрит в небо. Пристроившийся с другой стороны Джоэль сопит ей в бок, дремлет, разговаривая во сне; Астори аккуратно поддерживает его, чтобы он не сполз вниз. Он упирается затылком в спинку сиденья и дышит застывшим воздухом салона. Ей не по себе. Её дети… Обожаемые, милые, любимые дети. Она не готова расстаться с ними. Они же совсем малыши. Будь её воля, она бы оставила их на домашнем обучении ещё на год или два… или вовсе не отпустила бы в пансионат, но такая роскошь непозволительна для королевы, балансирующей на грани новой гражданской войны. Традиции нерушимы. Ну, большая часть традиций. И потом, Тадеуш прав — она не сможет держать детей при себе вечно. Однажды им придётся выйти в мир, где она не сумеет защитить их, и они должны будут сделать это сами. Астори самой слишком рано пришлось понять, каково это — бороться за своё место под солнцем. Ей хочется, чтобы её дочь и сын, её самые лучшие детишки поняли это как можно позже. Они подъезжают к пансионату. «Зелёная ветвь» раскинулась гостеприимным ухоженным замком, выстроенным в лучших традициях эглертианской архитектуры: с изящными светлыми балкончиками, рядами балюстрад и широкими окнами. Машина паркуется у медной затейливой ограды, увитой зелёным плющом. — Мам… мы теперь тут будем жить? Луана крепче сжимает её ладонь. — Да, золотце… какое-то время. Идём, Джо, не отставай. Они вступают в прохладный, отливающий серебром холл. Гулкие звуки шагов растекаются каплями ртути. Дети пугливо прячутся за ней, Астори оглядывает далёкий купол потолка и думает, что здесь слишком неприветливо и угрюмо для школы. В её собственном интернате чувствовалась жизнь, а здесь — одна затверделая торжественность. — Ваше Величество! К ним семенит директриса. Астори выдыхает, старается улыбнуться Луане. Всё хорошо. Всё будет хорошо.***
До пресс-конференции не больше получаса. Тадеуш успевает выпить ещё кофе и позавтракать домашними бутербродами, которые привёз для него предусмотрительный Бен. Он закусывает, перечитывая речь, капает соусом на стол, ругается, роняет пачку с салфетками и ругается уже громче, локтем смахивая на пол листы с заготовленным текстом. Проклятье. Да что ж это с ним сегодня творится! Бен покачивает головой и собирает рассыпавшиеся бумаги. — Тед, ты чего? Спокойнее. Из-за Габотто нервничаешь, что ли? Да плюнь. Ты его под орех разделаешь, как всегда разделывал. — Ну, наверно, наверно… — Тадеуш вытирает пальцы. — Конечно, ты прав. Я не с той ноги встал, только и всего. — Расслабься. Ты на три шага впереди него. У Габотто ни малейшего шанса, хоть он в лепёшку расшибётся. Тадеуш кивает, нервно облизывая губы. Бен плюхается на стул и, склонив голову, пытливо смотрит на друга. — Или ты из-за королевы тут как на иголках? Сердце пропускает удар. В горле встаёт липкий ком, лоб покрывается испариной, в руках трясётся стаканчик с кофе, но Тадеуш овладевает собой в считанные мгновения и безразлично поводит плечами. — Причём здесь Её Величество? — Да хорош ломать комедию. — Бен хмыкает. — Ежу понятно, что у вас там с ней что-то… Ладонь пристукивает по столу. — Я бы попросил, — медленно произносит Тадеуш, — воздержаться от подобных замечаний. Ты клевещешь на королеву, Бен. Не стоит. Можешь поверить, у нас — исключительно деловые отношения. Друг разваливается на стуле и густо смеётся. — Как хочешь. Мне-то что. Но ты ж башковитый, Тед, ты понимаешь, что тебе с ней ничего не светит… а сам около неё как привязанный торчишь. — Закрыли тему. — Тадеуш поднимается, смотрит на часы. — Мне не пора в комнату ожиданий? — Ага. Ты с Габотто, Мастер знает, кто распределил так… сдюжишь? — Ещё бы. — Он усмехается. — Идём. Тадеуша провожают в тесное душное помещение, смахивающее на необитаемый лет эдак тридцать офис: заваленные грудой пыльных документов столы, кресла-вертушки, этажерки и тусклые лампы. Чем-то похоже на тот кабинет, в котором он сам начинал работать — его приходилось делить с тремя такими же деятельными и честолюбивыми молодыми политиками, ещё не искушёнными в пылу словесных боёв и схваток в зале совещаний. В груди скребётся ноющая ностальгия. Тадеуш осторожно проходит вперёд, касается створок шкафа и отрешённо улыбается. За спиной кто-то кашляет. Он оборачивается: в дверях стоит Леонто ди Габотто, сухопарый, подтянутый, с колкими тёмно-серыми глазами и острым носом с горбинкой. Губы кривит жёсткая недружелюбная усмешка. — Здравствуйте, господин Бартон, — хрипло лает он. — Позволите присоединиться? — Пожалуйста. — Тадеуш слегка кивает. Леонто проходит к соседнему столу; Тадеуш косится на него. Они редко встречались до предвыборной кампании, а во время неё пересекались раз или два на пресс-конференциях, но оба успели изучить друг друга: врага надо знать лучше, чем союзника. Леонто замечает чёрные запонки Тадеуша — официальный знак траура. — Слышал о вашей потере… соболезную. — Благодарю, — сухо, в тон ему отвечает Тадеуш. Они не просто соперники — враги. Тадеуш уверен. Леонто из тех ручных псов Уолриша, кто травил королеву в газетах. Они насупленно молчат, и почти слышно, как вытаскиваются из ножен мечи. Спину сводит от напряжения. Битва начнётся задолго до официального выхода к прессе, и им обоим это известно. — Ну и конура. — Леонто презрительно оскаливает зубы. — Неужели ничего получше не могли подыскать? Куда утекли средства? Кажется, вы год назад вложили в эту дыру полтора миллиона. Встань в позицию. Обнажи клинок. Выпад. — У вас отменная память. Жаль, что энергии недостаёт. Вы отчего-то предпочитаете следить за тем, что делают другие, а не делать самому. — Придёт срок — и сделаю. Не сомневайтесь. Тадеуш расстёгивает папку, притворяясь, что погружён в чтение. Кусает губы. Не атакует, ждёт, пока противник ослабит внимание и первым откроется для удара. — Надеетесь задавить меня осуждающим молчанием? Тадеуш улыбается, прищуриваясь. — Если вы и впрямь говорите, что думаете, я вам сочувствую, а если нет, то сочувствую вдвойне. — Почему же? — Потому что в противном случае вы вовсе не думаете, что говорите. Леонто рассыпчато хихикает. — Очевидно, вы питаете слабость к дешёвым плакатным фразам. Уши двигаются, веснушчатый нос морщится — Тадеуш расплывается в сиятельнейшей из своих улыбок. — Судя по статьям, к которым вы приложили руку, то же можно сказать и о вас. Не вы ли наградили меня лестным прозвищем «королевский премьер»?***
— А здесь у нас расположены комнаты для девочек. Три этажа, половина западного крыла. Вверху — библиотека, внизу — столовая и спортивный зал, а дальше… Астори слушает жизнерадостно щебечущую директрису вполуха. Луана и Джоэль уже осмелели, не льнут к ней, как перепуганные лисята: бодро бегают по коридору, сталкиваясь с другими, только что приехавшими детьми, нюхают цветы в горшках на подоконниках и ловят солнечных зайчиков. Кажется, им нравится здесь. Астори отчего-то тяжело. Значит, придётся-таки их оставить… А она тайно лелеяла надежду, что дочь и сын попросятся домой и она сумеет отвоевать право на домашнее обучение для них. Плевать, что там подумают лорды и герцоги. Это её дети, она решает, как им жить. — Мам, тут красиво… — шепчет Джоэль. — Здорово. — Да-да-да! — визжит Луана, хлопая в ладоши. Астори треплет сына во волосам. — Я рада, мои хорошие. Пойдёмте смотреть ваши комнаты. Джоэль хмурит лоб. — А мы разве будем жить… в разных?.. — Да, милый. Так надо. Пойдём. Астори проводит с ними целый день, не отпускает от себя ни на минуту, словно пытаясь сторицей возвратить упущенное за годы непрерывной работы. Сердце ноет в предчувствии расставания. То, что ушло, никогда не вернётся. Она опоздала. Так же, как опоздал её собственный отец… и всё же иначе. Она променяла их — своих детей! — на корону. Когда наступает время прощаться, в лёгкие словно набивают свинца. Дышать тяжело от прогорклых сдерживаемых слёз. Астори при всех опускается на корточки, крепко обнимает Луану и Джожля, тыкаясь носом им в плечи, целует и долго гладит по головам. Они тоже плачут. Астори силится улыбнуться непослушными губами. — Не надо, дети. Вы — принц и принцесса. Вы должны быть сильными… и умными… и должны помогать друг другу, пока меня нет, хорошо? — Он стирает слезинку с щеки Луаны, которая всхлипывает всем телом. — Вы приедете домой на Сайоль… и летом, а я буду часто навещать вас и звонить. Ладно? Она чувствует, что ещё чуть-чуть — и потеряет над собой контроль. — Будьте умницами. — Мамочка… Астори поднимается и идёт к машине, сдерживая рыдания. — Мамочка… мамочка… Она не может оторвать от них взгляд, пятится и едва не спотыкается. Держись. Ты же королева. — Мамочка-а-а… Она не выдерживает, всхлипывает и зажимает рот ладонью, почти задыхаясь. — Я скоро позвоню, солнышки, — говорит она севшим голосом. — Очень скоро. Я люблю вас! Астори садится в автомобиль. Водитель заводит мотор. Она не отрываясь глядит, как за окном исчезают её дети, и, касаясь лбом запотевшего стекла, чувствует себя невыразимо одинокой и осиротевшей. И тихо плачет.***
Леонто усмехается. — Вы умело уходите от неприятных тем, Тадеуш. Визжит застёгиваемая молния на папке. С потолка беззвучно сыплется пыль. — Возможно. Однако хочу напомнить — для вас я всё ещё «господин Бартон», господин ди Габотто. Я вам не школьный товарищ, а ваш премьер-мини… — Наш? — Леонто глухо фыркает. — Нет. Вы её премьер, а не наш. Он выразительно указывает глазами наверх. Тадеуш поджимает губы: меткий удар. Он барабанит пальцами по краю стола, вскидывает голову — рот изгибает вызывающая улыбка. — А вы чьим премьером собираетесь стать? Лорда Уолриша? — Неплохо, — смеётся Леонто. — Вам стоило приберечь это для прессы. — Для неё я придумаю что-нибудь ещё. — Ничуть не сомневаюсь в вашей фантазии. — Благодарю. Пауза — как щелчок взводимого курка. Леонто облизывает тонкие губы, ехидно оглядывая профиль хмурого Тадеуша. — Всё не могу понять, чем вы их взяли? Избирателей. Неужели пустым трёпом о правах северян? Пытается вывести его из себя, понимает Тадеуш. Знает, на что давить, уж наверняка его светлость подсказал. — Вероятно. Люди не хотят войны, к которой вы, с вашей-то радикальной программой, несомненно приведёте их в ближайший год. Я предлагаю им иной путь. — То есть нападения на королевскую семью для вас совсем ничего не значат? Северяне первыми объявили нам войну! Тадеуш окидывает его быстрым взглядом. — Южане объявили её столетия назад, — произносит он негромко, — просто вели её не в открытую. Душить налогами — это тоже война. Дискриминировать по происхождению — война. Но я потушу угли, пока не разгорелся огонь… Худой мир лучше доброй ссоры. — Ещё одна плакатная фраза. Её стоило сделать слоганом вашей избирательной кампании. Тадеуш наклоняется к Леонто. — А слоганом вашей, вероятно, стало бы «Эглерт — для южан»? Не так ли вас науськивает лорд Уолриш? Когда вы перестанете прятаться за ним? Леонто надменно ухмыляется. — А когда вы перестанете держаться за королевскую юбку? Руки Тадеуша недобро подрагивают. Он берёт со стола чей-то исписанный лист. — Это уж вовсе недостойно политика. Перестаньте, — отзывается он ледяным тоном. — Бросьте, на правду не обижаются, — скалится Леонто. — Только слепому не ясно, что королева держит вас на крючке… — Лучше замолчите. — …Что вы — её верная собачка… Пальцы Тадеуша лихорадочно комкают бумагу. — …Её мальчик на побегушках. Тут нечего стесняться. — Он хрипло хохочет. — Мягкие постели в Серебряном дворце? — Очень, — кивает Тадеуш и, резко бросившись вперёд и схватив Леонто одной рукой за шиворот, заталкивает ему в рот бумажный комок. Ошалелый Леонто давится и кашляет. — Так лучше? — Встрёпанный как воробей Тадеуш наскоро приглаживает волосы. — Вы… да вы с ума сошли! — Мне показалось, вам стоит прочистить глотку. — Что вы наделали?! — в ужасе восклицает Леонто, оглядывая помявшийся костюм. Тадеуш пренебрежительно отмахивается. — Ничего особенного. Ну же, соберитесь, не ведите себя как мальчишка, у нас пресс-конференция с минуты на минуту начнётся. — Вы испортили мне галстук! — Я куплю вам новый. — Тадеуш выпрямляет собеседнику пиджак, оттягивает рукава и слегка шлёпает его по щекам. — Всё? Готовы? — Вы сумасше… — Я политик. Кажется, это стучится Бенральд. Нам пора.***
Через неделю Тадеуш Бартон становится премьер-министром во второй раз. Первое, что он делает после вступления в должность, — покупает Леонто ди Габотто галстук с вышитой надписью «От любителя плакатных фраз».