Королевский премьер

      Тадеуш перелистывает страницу газеты, цокает языком. Взгляд внимательно скользит по мелким печатным строчкам; карандаш в руках подчеркивает, обводит и надписывает точно и быстро, напряженные зелёные глаза сосредоточенно рассматривают фотографии и вчитываются в жирные заголовки. Он решает, какие заметки стоит обсудить с Астори, какие — с Беном, а какие можно или нужно проигнорировать.       Тарахтит телевизор: показывают послеобеденные новости. Тадеуш краем уха прислушивается к монотонному голосу диктора, облизывает губы; в комнату входит заспанная Эйсли в розовых шортах, пушистых тапочках и мешковатой футболке. Зевает. Почесывает неряшливую кичку из ореховых волос.       — Ты что, до сих пор торчишь тут? — бурчит она. Тадеуш пожимает плечами и мельком глядит на наручные часы.       — Ага… я почти закончил. Посидишь со мной? Или ты хочешь есть? У нас в холодильнике есть холодная курица и салат, а ужин через три часа.       — Не, мне нормально. Подожду.       Она устраивается с ногами в соседнем кресле, потягивается. Тадеуш возвращается к работе.       — Я переключу, ладно?       Он на миг замирает, затем приподнимает брови в знак согласия.       — Конечно… конечно, да, делай, как тебе удобно.       Эйсли щелкает пультом. На экран врывается глупый оспинский фильм про любовь, смерть и детей; кажется, он так и называется «Между свадьбой, похоронами и родами». Тадеуш тихо и раздраженно фыркает. Грифель карандаша ломается, и приходится лезть в портфель в поисках точилки; Эйсли заливисто хохочет над пошловатой шуткой.       Тадеуш посматривает на неё поверх очков. Она окончательно пришла в себя после аборта, вернулась в университет (отговорив Тадеуша от обстоятельной беседы с ректором насчёт неприличных слухов), с Голтером не помирилась, но в остальном выглядит вполне довольной жизнью. Только спать стала чаще и больше. И быстрее устает.       Тадеушу хочется оберегать её ещё сильнее, чем раньше, но Эйсли дружески отшучивается и напоминает: «Тед, я не фарфоровая».       Ей нужна самостоятельность, и Тадеуш предоставляет её — в пределах разумного, естественно. Но он не может отключить своё сердце и перестать волноваться о сестре: люди просто не так устроены. Иначе всё было бы гораздо проще.       Он точит карандаш; Эйсли успевает принести с кухни тарелку сладостей и возвращается в кресло.       — Поешь что-нибудь человеческое.       — Это очень человеческий мармелад, Тедди, уверяю тебя.       Он вздыхает и разглаживает очередную газету.       — Фильм класс, — бормочет Эйсли с набитым ртом. — Мы с ма часто смотрели его дома. Она вообще любит оспинские сериалы, фильмы, эту всю муть…       Тадеуш неопределенно мычит: он теряется, когда речь заходит о Лумене, не знает, как себя вести. Очки сползают с носа, и он легонько поправляет их.       — Слушай, Тед… — Эйсли неожиданно оборачивается к нему. — Я всё-таки думаю, ну… ма немного нечестно это сделала, что я живу у тебя.       — Что? Почему?       — Ну типа… я просто ввалилась и… ты же со мной почти не виделся у… у па. И тут я… пух! — как снег на голову.       — Эйсли, — укоризненно тянет Тадеуш, — ну что за глупости…       — Нет, — перебивает она. — Я же наверняка тебе мешаю. Ну… веселиться… приводить… девчонок…       Тадеуш кисло морщится.       — К твоему сведению, я перестал водить к себе девчонок с университетских времён. Солидные политики таким не занимаются. Для этого есть съёмные квартиры и номера в гостиницах. — Он выдерживает красноречивую паузу. — И уж, конечно, премьерам делать нечего кроме как веселиться днями напролет. И как я живу без этого…       — Тот же вопрос. — Эйсли хмыкает. — Ты вообще хоть когда-нибудь отдыхаешь?       — Ночью.       — Ночью — это четыре часа сна? Не считается. Ещё варианты?       Тадеуш чешет карандашом за ухом.       — Эйсли, ты мешаешь мне работать.       — А может, я этого и хочу. — Она переворачивается на живот, подпирает голову обеими руками, опускается локтями на ручку кресла и болтает ногами в воздухе. — Тебе стоит отдохнуть, правда.       — Я сегодня еду на благотворительный концерт вместе с Её Величеством. Там и отдохну.       Эйсли лукаво прищуривает левый глаз.       — С короле-е-евой, значит?..       Тадеушу не нравятся интонации сестры. Он кидает на неё короткий вопросительный взгляд и вновь утыкается в газету.       — Да. Мы приглашены.       На губах Эйсли играет хитровато-понимающая улыбка.       — Теперь ясно, Тедди, почему тебя не интересуют… девчонки.       Опасная почва. То, о чём Тадеуш предпочёл бы умолчать.       — Это попросту смешно, Эйс. Роман королевы и её премьера — слишком дурной анекдот для жёлтой прессы.       — Рассказывай это кому-нибудь другому, Тед.       Он с шумом выдыхает и сдёргивает очки, поднимаясь.       — Мне пора собираться на концерт.       Эйсли присвистывает ему вслед.       — Со мной мог бы и не стесняться! — Она гибко встаёт с кресла. — Ладно, проветрюсь и я… покурю.       Тадеуш замирает в дверях. Недовольно хмурится: эту новую привычку Эйсли он так и не смог принять.       — Ну зачем, ну…       — Ты ведь выпиваешь!       — Немного. И я не курю, и потом, я — это я, а ты… ты же… девочка…       Эйсли усмехается, оправляя футболку. Зелёные глаза сверкают.       — Нет, Тедди. Я давно уже не девочка.

***

      В концертном зале Тадеуш обнаруживает Астори, уже занявшую своё место. Струится водопад темно-каштановых волос, матовой белизной обхватывает смуглую шею нитка жемчуга; строгие перчатки, синий пиджак и такого же цвета юбка-карандаш. Пахнет магнолией и лотосом. Тадеуш почтительно склоняется, и аромат ударяет ему в нос обольстительной манящей волной. Астори жмёт ему руку и робко улыбается.       — Ваше Величество…       — Господин премьер-министр…       Он садится, поправляет галстук. Она осторожно взглядывает на него, но Тадеуш намеренно отворачивается, делая вид, что ничего не замечает. Аромат преследует его. Душит. Он стискивает зубы: нет, поддаваться нельзя.       Они с Астори уже несколько месяцев держат дистанцию; вернее, держит Тадеуш, а она пытается заново наладить отношения и помириться. Но камень преткновения слишком тяжёл. Его так просто не сдвинуть. Нелегко приходится обоим, но Тадеуш упорно стоит на своём: она просила его выбрать, и он выбирает. Голос крови предков-северян не заглушит ничто… даже любовь. Даже любовь, которую он выпестовал в себе, которую лелеял семь лет, которую пронёс через непонимание, обиды и ложь.       Она всё вынесла… вынесет ли этот — новый — ещё один — удар?       Концерт длится бесконечно долго. Астори так близко, что Тадеуш ощущает её дыхание; её рука в полутьме нашаривает его локоть, касается мимолетом. Он сглатывает. Старается сосредоточиться на песне. Туфля Астори мягко подталкивает его ботинок, и Тадеушу становится совсем неуютно.       Но он не отводит ногу.       Остаётся надеяться, что любопытная камера не наставлена на них прямо сейчас и эти кадры не будут потом маячить на всех каналах. Он слегка сталкивает их колена и перехватывает руку Астори. Сжимает её.       — Мне… мне правда жаль, — слышит он тихий шёпот Астори. — Прости меня.       Тадеуш не отвечает, просто держит её за руку и молчит. Это не примирение… но первый шаг к нему. Один из сотни шагов. Сейчас их окутывает полумрак, и на сцене что-то поют о любви, и их никто — почти никто — не видит, да и сами они не видят друг друга, но чувствуют — каждой клеткой тела. До дрожи. До головокружения. Тадеуш впитывает аромат сухих и нежных духов Астори. Он не верит, что ей действительно жаль: слишком хорошо научился распознавать её ложь, и как бы сильно Астори ни сводила его с ума, ей не удастся взять над ним верх. Не в этот раз. Больше — нет.       — У нас сегодня аудиенция, — шепчет она. Его хватает лишь на то, чтобы глухо выдавить:       — Я знаю.       Он не должен сдаваться так просто, не должен, иначе всё это будет зря. Ей стоит понять, что есть черта, которую нельзя переступать безнаказанно. Но Астори не занимать упорства — и она пытается снова:       — Приезжай во дворец сразу после концерта.       — Я оставил папку дома.       — Ничего. — Она облизывает нижнюю губу. — Мы займёмся другими… делами… у меня есть нужные документы. Мы давно их не обсуждали.       Давно. И Тадеуш скучает: он помнит, как хорошо у Астори в спальне, но… но нет. Она оскорбила его и его любовь к родине, она знала, как долго и упорно он работал над проектом северной конституции, и тем не менее, тем не менее — она пошла на предательство. Астори сговорилась с жёлтыми. Мастер знает, как больно ему любить её после этого. Тадеуш стискивает зубы: у него есть долг перед избравшим его народом — долг, о котором он не имеет права забывать.       — Я прикажу послать за папкой и приеду, — говорит он, выпрямляясь и не смотря ей в глаза. — У нас осталось с прошлой встречи несколько проектов, которые мы не успели обсудить.        Он отпускает её ладонь, и концерт тянется ещё дольше, ещё невыносимой. Потом машина катит по вечернему Метерлинку, и мокрые огни Старого Города падают через стекло на ткань брюк. Вырастает из тумана Серебряный дворец. Знакомый холод коридоров, скрип двери… Тадеушу всё ещё не верится, что это происходит на самом деле. Он входит в кабинет, и ему навстречу поднимается Астори. Вихрится огненный фейерверк её духов; нити их взглядов напряженно подрагивают, переплетаются; Тадеуш на секунду забывает, как надо дышать, и тотчас овладевает собой. Касание — ладонями. Каждый раз ново и притягательно, они словно вспоминают на ощупь, каково это — чувствовать друг друга. Астори, кажется, заполняет собой всё мироздание, и Тадеуш может только вдыхать, ощущать, принимать… Он хочет её. Он её ненавидит. Да, она вулкан, да, жить с ней — всё равно что сидеть на бомбе, которая в любую минуту взорвется, да, она ураган, неукрощаемая, непокорная, гордая и упрямая, но он любит её именно за это.       Она — его паруса, в которых вечно бушует ветер.       Она — та, кто его предала. Ударила из-за угла, напала со спины. Тадеуш помнит выражение её лица, когда она поднялась в зале совещаний и без колебаний убила его — словами. Эти слова до сих пор звенят у него в ушах. Тадеуш умеет терпеть, умеет прощать, умеет понимать, но ничто не может длиться вечно. Он устал.       Астори ни о чём его не спрашивает и ничего не просит. Тадеуш рад этому. Он не готов обсуждать то, что между ними происходит, и вряд ли когда-нибудь будет, и потому… сейчас у них есть они и этот вечер. И звёзды за окном. И недолгая тишина, когда беседа закончилась, пока Астори поправляет пуговицы на рукавах и расправляет складки на юбке, а затем поднимает голову и смотрит на него.       — Тебе очень идёт этот галстук, — произносит она с улыбкой. Вспыхивают золотистые крапинки в темно-карих глазах. Она щурится, расправляя плечи, и Тадеуш нутром чует неладное: он знает эти движения. Знает этот взгляд. Так Астори готовится к нападению… натачивает когти перед рывком.        Он застёгивает папку и качает головой.       — Говори уж прямо, Астори. Что тебе нужно?       Она приоткрывает рот от неожиданности. Силится усмехнуться.       — С чего ты… с чего ты взял?       — Значит, нужно. — Он вздыхает, ерошит тёмные волосы.— Давай начистоту. Пожалуйста. Что ты задумала на этот раз?       Она медленно облизывает губы.       — Я… я просто много размышляла… об отце…       — Снова отец. — Тадеуш раздражённо усмехается.— Сколько можно…       — Да, снова!.. Я… я знаю, это неправильно, но не могу… он нужен мне. И моим детям…       — Детям он уж точно не нужен!       — Он их дедушка и мой отец! Я хочу, чтобы он был со мной, чтобы… чтобы жил здесь. С нами.       Тадеуш изгибает бровь.       — Не говори, только не говори, что ты и правда…       — Да, я собираюсь освободить его.       Он раздраженно встаёт с кресла, шмыгает носом.       — Как обычно! Как всегда! Надеюсь, ты ещё хотя бы ничего не предприняла?       — Пока нет, но…       — Слава Мастеру! — Тадеуш со злостью застегивает пиджак. — Астори, я предупреждал тебя, это плохо кончится! Ты заходишь слишком далеко! Тридцать лет тебе не было до него дела, и тут вдруг стукнуло! Зачем, ответь, зачем тебе это?       — Потому что… потому что он мой отец! — выкрикивает Астори. — Потому что я люблю его.       Тадеуш застывает. В ушах шумит кровь. Любит.       Любит — преступника, убийцу. Любит.       А его, своего премьера…       — Я не буду тебе помогать, — выдавливает он. — Это уже чересчур. Это почти незаконно.       — Но, Тадеуш…       — Нет. И не проси. — Его перетряхивает. — Я готов помогать тебе, но не твоему отцу. Разбирайся сама.       Она втягивает воздух и нервно поджимает губы. Тадеуш смотрит на её точеный решительный профиль.       — Хорошо. — Она с вызовом вскидывает голову. — Хорошо. У меня есть запасной план.       Тадеуш понимает — и под ложечкой мерзко сосет.       — И как зовут твой… запасной план? — спрашивает он, стараясь выглядеть спокойным.       — Вэриан, — припечатывает Астори. Он кивает, сдерживая клокочущий внутри гнев. Стискивает зубы.       — Ну что ж, отлично… удачи тебе с ним.       Он разворачивается и берётся за ручку двери.       — Неужели ты ревнуешь? — неверяще доносится в спину. Тадеуш резко оглядывается.       — А в прошлый раз ответа тебе было недостаточно?       — Нет, — говорит Астори. — Недостаточно. Я хочу услышать снова… во всех подробностях.       Они глядят друг на друга. Тадеуш выпрямляется и крепче стискивает дверную ручку.       — Доброй ночи, Ваше Величество.