Королевский премьер

      — Эйсли, куда ты дела пульт? — громко спрашивает Тадеуш, наклоняясь и заглядывая в тумбочку. Проверяет одну полку за другой. Они наполнены всяческим барахлом, которому не нашлось места в апартаментах на Ореховой улице: старыми студенческими димпломами, записными книжками, монетками, открытками и распечатанными конвертами. Раз в полгода Тадеуш проводит в квартире ревизию и отвозит ненужный, но милый сердцу хлам в премьерское поместье, находящееся неподалёку от Метерлинка. Сам по себе этот холодный и просторный дом не слишком нравится Тадеушу — в нём пустовато и неуютно. Это не жилое помещение, а памятник былым премьер-министрам. Тадеуш кажется себе маленьким и незначительным в этом сгустке прошлого, наполненном топотом чужих ботинок по паркету и скрипом перьев.       Не только у Серебряного дворца есть свои призраки.       Если уж быть до конца честным, он никогда не питал особенно тёплых чувств и к квартире на Ореховой. Всё это — не его, а чьё-то, безликое и неприветливое, которое принадлежало десяткам министров до него и будет принадлежать десяткам министров после. Если, разумеется, Мастер смилостивится над ними и сохранит Эглерт… и королеву.       Тадеуш вздыхает и вытаскивает запылённую почётную грамоту за окончание школы с отличием. Отец очень хвалил его тогда… и мама позвонила, поздравила, звала в гости на лето… Он задумчиво улыбается, стирает пальцем налёт пыли со стекла. Прошло почти двадцать лет. Ему уже тридцать пять, он дважды премьер-министр, родители мертвы, а у него нет ни жены, ни детей. Нет семьи. Только Эйсли…       — Ау! Ты меня слышишь, детка? — повышает он голос. Если она опять поёт в душе, он её до ужина не докричится — не девочка, а какое-то водоплавающее.       — Да не знаю я, Тедди! — недовольно отзывается сестра с первого этажа. — Я его съела, по-твоему?       — С тебя станется. — Тадеуш останавливается посреди комнаты, упирает руки в боки и шумно выдыхает.       — Ну поищи в тумбочке…       — Уже.       — На столе…       — Уже.       — Под столом?       — У-же.       — В кресле?..       — Уже!       Раздражённая Эйсли ураганом врывается в двери, ожесточённо дожёвывая бутерброд; один наушник сиротливо болтается около усыпанного блёстками ремня, розовая майка помялась, на ногах — шорты и гольфы, на плечах — вязаная шаль.       — Ты совершенно невозможен! Ищи на диване, если его и там не окажется, значит, я его залила шоколадной пастой и съела!       Тадеуш скептически фыркает и опускается на диван. Пульт находится прямо за подушкой. Гордая своей победой Эйсли торжественно спускается вниз, и Тадеуш остаётся один на один с телевизором и обеденными новостями; вытягивается, закидывая ногу на ногу, тонет в небрежно расстёгнутом воротнике домашней рубашки, устраивается поудобнее с миской картофельных хлопьев и отчаянно пытается расслабиться. Возможно, для этого следовало включить наивный сентиментальный фильм о пути к мечте, где много песен и всё кончается хорошо, но он не помнит, когда в последний раз добровольно смотрел что-то ненавязчивое и банальное. Одни новости, новости, новости…       Тадеуш думает, что ему пора впустить в жизнь свежую струю.       Они с Астори толком и не поговорили после той последней ссоры: она очевидно искала примирения, он избегал её, используя любимую тактику Астори — прятаться за ширмой из официальных фраз и деловой отстранённости. Он умеет учиться. Её извиняющиеся взгляды преследовали его по пятам и жгли спину, но Тадеуш решил твёрдо: он больше так не может. Если Астори считает, что поманит его пальцем и он прибежит, как верный пёс, она глубоко заблуждается.       Какая к чёрту разница, что он испытывает к ней, если она осознанно пошла против всего, что было ему дорого?       Тадеуш взял отгул на несколько дней и уехал с Эйсли за город — вернее, сбежал от Астори, с поля боя, в которое превратились их вывернутые наизнанку отношения. Тадеушу хотелось бы назвать это стратегическим отступлением, но это было просто бегство. Ему необходим перерыв.       Под окнами шуршит колёсами по гравию автомобиль. Тадеуш напрягается, замирая с горстью хлопьев в руке, но усилием воли заставляет себя успокоиться. Ничего. Наверно, Бен приехал, он обещал… надо обсудить проблему Севера. Пламя теперь всё равно разгорится, как его ни туши, но если можно оттянуть взрыв, Тадеуш будет оттягивать и оттягивать. Он до смерти боится войны.       Внизу оглушительно ойкает Эйсли и с кем-то торопливо здоровается. Значит, это не Бен… он ей нравится, да и она ему: они пересекались в квартире на Ореховой, Бен даже думает позвать Эйсли на свидание… Тадеуш сводит брови надо лбом. Странно. Если не Бен, то кто мог…       — Тед?       Он узнаёт этот упавший звенящий голос, эти молящие интонации, и между лопаток крадутся мурашки. Тадеуш откладывает миску и встаёт. Оборачивается. Он на секунду теряет дыхание, когда видит Астори — в тёмно-бежевом пиджаке и узкой юбке, в перчатках и на каблуках, тихую и нерешительную. Карие глаза с золотистыми крапинками смотрят испуганно. Она стоит, слегка подавшись вперёд и сжимая кулаки, и Тадеуш ощущает настойчивое желание убежать. Куда угодно. Как угодно. Да хоть через окно — в сад.       И не может сдвинуться с места.       — Ас… — Он глотает звуки, прикусывает губу. — Ваше Величество… вы…       — Здравствуй, — почти неслышно произносит Астори и шагает к нему. Тадеуш заставляет себя приблизиться к ней на расстояние вытянутой руки — иначе было бы невежливо. Ноги стали словно бетонные. Они изучают друг друга, молчат, и Астори, сняв перчатку, протягивает ладонь для поцелуя, нервно двинув горлом. Тадеуш медлит секунду: накатывают воспоминания. Он опускается на одно колено, склоняется — Астори в вырез воротника видно его шею и кусок груди — и касается губами костяшек пальцев. Коротко. Сухо.       Официально.       Встаёт и оправляет закатанные рукава. Астори проводит языком по зубам и перекатывается с пятки на носок; Тадеуш замечает, как её лихорадит. До него доносится знакомый аромат магнолии и лотоса — подаренные им духи — и он стискивает зубы, судорожно вдыхая этот ненавистно-желанный запах. Щурится.       Она не просто так пришла… Астори никогда ничего не делает просто так.       — Чему обязан такой чести? — спрашивает он с почтительной холодностью.       — Я должна… кое-что тебе сказать.       Она потупляет взгляд и переминается с ноги на ногу, собираясь с силами. Тадеуш ждёт.       Ждать — вот его неизменная функция… была.       Астори вскидывает голову: решилась.       — Я знаю, что сделала тебе больно, — говорит она, и Тадеуш физически чувствует, как она подавляет привычные властные нотки. — Я не… не хотела, чтобы ты страдал… из-за меня. Да, северяне причинили вред моей семье, и я намерена покончить с этим. С… с ними.       — То есть с нами, — перебивает Тадеуш. — Я тоже северянин. Не забывайте.       Астори переводит плечами.       — Тед, я… я прошу у тебя прощения. За всё, что ты испытал по моей вине. Мне правда очень жаль, и…       — Что, снова меня наказываешь? — Он усмехается и засовывает руки в карманы: к чёрту напускную церемонность, они и так перешли грань между псевдополитическим и личным. Тадеуш сдувает отросшие кудряшки со лба и смотрит в упор на растерянную Астори. Она моргает.       — Чт… Что? Тед, я никогда не хотела… тебя наказывать…       — Но делала это. — Он шмыгает носом. — За то, что любила меня, за то, что не хотела меня любить, за то, что любила Джея, за то, что я тебя любил, вот сейчас — за то, что я больше не хочу любить тебя…       — Но я… я… — Астори путается в словах, разводит беспомощно руками. Тадеуш хмыкает, обводит пальцем линию рта.       — Хотя о чём я говорю, — я даже не знаю, любила ли ты меня вообще!       — Я… — Она осекается на полуслове и овладевает собой. Сглатывает. — Я люблю тебя, Тед. Люблю так сильно, как только способно любить человеческое сердце, и… и никогда не переставала любить. Я готова сделать всё, что ты…       У Тадеуша дёргается веко, и усмешка становится истерической.       — Что, даже отменить приказ о ЧП на Севере? — быстро спрашивает он. Астори замирает, беззащитно глотая воздух, как выброшенная из воды рыба. Зрачки расширяются.       — Я… я…       — Значит, нет. — Он встряхивает головой. — Тогда повторяю свой вопрос: чему обязан такой чести?       Астори пытается взять его за запястье, но Тадеуш делает шаг назад.       — Я люблю тебя, — ломано произносит она. — Я… о Мастер, я люблю тебя!       Она падает на колени, подползает к пытающемуся пятиться Тадеушу и хватает его за брючины, тычась ему в ноги лбом и вздрагивая от сдерживаемых рыданий. Её качает. Тадеуш усиленно глядит в потолок и скрипит зубами. Плачущая у него ног королева — не то, к чему он мог бы подготовиться.       — Перестаньте… — Он хватает Астори за плечи, рывком поднимает и резко перетряхивает её, как куклу. — Перестаньте! Вы королева, чёрт подери, так ведите себя подобающе! И довольно этого. Мы с вами во всём разобрались.       Он переводит дыхание.       — Ваша машина, полагаю, ожидает вас.       Тадеуш провожает взглядом её сгорбленную спину и чувствует, как обрывается сердце. Пожалуй, ему тоже стоит задуматься о каплях.       Звук закрывшейся двери — как выстрел.

***

      — Детка, тебе пора спать. — Тадеуш прислоняется к косяку двери и скрещивает руки на груди. — Ну правда. Первый час ночи. У тебя молодой организм, ты должна беречь себя…       — А ты что, нет? — фыркает Эйсли, откладывая телефон и подпирая кулаками голову. Она лежит на кровати, болтая ногами в воздухе. — Тед, ты ведь поседел за последние месяцы. И ещё плохо спишь. И говоришь во сне. Я вчера ходила ночью в туалет мимо твоей спальни, слышала.       Тадеуш опускает голову и легкомысленно улыбается.       — Ну, это неважно. Тебе всё равно пора спать. Ну ложись, ложись, не вредничай.       — Ладно, — бурчит Эйсли, залезая под одеяло. — Только расскажи мне сказку, а?       — Моя маленькая сестрёнка настолько маленькая?       Эйсли закатывает зелёные глаза.       — Пф! Что, как гнать в постель — так маленькая, а сказку рассказать, так зажмотился?       — Ну хорошо, мне не сложно. — Тадеуш садится рядом, хлопает себя по коленям и вопросительно смотрит на сестру. — О чём сказка?       — О королеве и её рыцаре.       Тадеуш меняется в лице, и Эйсли зорко наблюдает за тем, как он бледнеет, краснеет и силиться выдавить что-нибудь вразумительное в ответ. Он кашляяет.       — Что ж… значит… ладно. — Он смотрит наверх, набираясь сил. — Однажды… когда-то давно… жила-была королева. Ну, то есть, она могла бы и не быть королевой, но у них в сказочном государстве была очень удобная сказочная конституция, и всенародным голосованием она…       — Тедди, ты хреновый сказочник, я поняла, — прерывает его Эйсли. — Но давай дальше.       Тадеуш слабо хмыкает. Чешет веснушчатый нос.       — И у неё… у этой королевы… был рыцарь. Он любил её, верил, что они… были созданы друг для друга. Он выполнял самые сложные поручения… ну там, не знаю, убить дракона, принести волшебную штуковину… эту… загогулину, вот… он всё выполнял. Для него не существовало ничего невозможного… потому что любовь давала ему крылья и охраняла его.       Эйсли внимательно смотрит на него. Молчит.       — А королева… она решила, что у рыцаря очень красивое сердце, и пожелала его. Рыцарь сам рассёк себе грудь, вынул сердце, отдал королеве… но ей было мало этого. Ей всегда всего было мало. И она втыкала в сердце рыцаря гвозди — один за другим… один за другим… целую тысячу лет. — Его голос ломается до шёпота. — А потом… она воткнула самый большой гвоздь. И сердце не выдержало — оно разбилось. Рыцарь собрал осколки… и ушёл. Ему было больно, но оставаться с королевой… больнее.       Тадеуш массирует виски и устало глядит в пол. Эйсли приподнимается, осторожно касаясь его плеча.       — Ты всё ещё любишь её… — произносит она ласково и тихо. — Тедди… ты же с ума по ней сходишь…       Он глотает невесёлый смешок.       — Это неважно. Всё уже решено… я решил. Я не могу больше выносить эту пытку любовью. Легче умереть.       Он поднимается, рассеянно целует Эйсли в лоб и выключает свет.       — Доброй ночи, Эйс… доброй ночи.