Королевский премьер

      — Здравствуй, папа. — Астори улыбается, протягивает отцу обе руки и крепко пожимает его сухие широкие ладони. — Рада видеть тебя. Как ты сегодня? Сердце больше не болело?       — Нет, золотце. Я тоже рад тебя видеть.       Гермион осторожно целует её в лоб, и они одновременно рассаживаются на жёстких и неудобных белых стульях. В камере прохладно. Отец кажется изнеможённым и похудевшим, и Астори волнуется о нём — не заболел ли? Вдруг он чего-то недоговаривает? Кажется, привычка не жаловаться и не просить помощи, когда она отчаянно нужна, — это их семейная черта.       Астори в последнее время навещает Аштон гораздо реже: пытается быть осторожнее. Лучше поздно, чем никогда… наверно. Во всяком случае, сейчас, когда адвокаты Вэриана начали собирать документы для подачи апелляции, а заявка о просьбе о подданстве готовится отправиться в Верховную комиссию, привлекать лишнее внимание к отцу нет никакой нужды. В этом вообще никогда не было нужды, и Тадеуш предупреждал её. Но она, конечно… конечно, не слушалась. Астори думает, что ей вообще следовало прислушиваться к своему премьеру чаще. Может, тогда бы она не потеряла его.       У неё ещё есть шанс, напоминает она себе, пусть призрачный и маловероятный, но шанс. Шанс всегда есть. Она ещё в силах вернуть Тадеуша, если постарается, если найдёт нужный ключик, если сумеет наступить на горло своей гордости. Ради Тадеуша — того, кто сотни раз поступал так же ради неё.       — Люди Вэриана приезжали снова?       — С позапрошлой недели — нет.       Ответ отца звучит досадливо, стальные глаза сверкают, и Астори прячет взгляд. Да, Гермиону не нравится её затея с его освобождением. Не нравилась с самого начала. Он говорил, что она рискует, поступает безрассудно и глупо, что она ставит под угрозу свою репутацию и карьеру… говорил как Тадеуш. Астори не понимала, почему. Ведь она же для него старается — для их семьи, для того, чтобы у них была настоящая семья, чтобы он мог обнять своих внуков! Она хочет помочь. Себе и ему.       — Ладно… — Астори сглатывает, думая, на что бы перевести тему. Гермион вздыхает, берёт со стола газету и разворачивает её.       — Я читал на днях интересную статью… несколько статей, на самом деле… Милая, ты ничего не хочешь мне рассказать?       Астори приподнимает брови, чуя неладное. Пресса… от неё хорошего ждать не стоит.       — Что? Ты о чём?       Гермион красноречиво постукивает указательным пальцем по крупному заголовку, напечатанному на первой полосе: «Новый роман премьер-министра». На фотографии ниже стесняющийся Тадеуш с улыбкой держит за руку светловолосую девушку, которая младше его лет на десять. Астори передёргивает, и она до боли стискивает ткань тёмно-бежевой юбки под столом, кусая накрашенные губы. В глазах двоится.       — А-а-а… м-м… ты об этом… — Лихорадочная усмешка кривит изгибы рта. Гермион касается её локтя. — Ну да… да…       Он нашёл себе кого-то помоложе, веселее и лучше. Эта мысль жжёт Астори калёным железом уже несколько недель. Нашёл… и выставил напоказ — намеренно. Чтобы она видела и мучилась. Тадеуш, всегда такой осторожный и благоразумный, не особенно пытается скрыть свою новую связь с непонятно откуда взявшейся девчонкой, которая и слова-то в предложения толком складывать не научилась. Да, Астори ревнует. Бешено и горько. Если Тадеуш добивался именно этого, он победил. Она не может спать по ночам, не может спокойно смотреть ему в глаза и даже нормально дышать в его присутствии.       Пожалуй, ещё чуть-чуть, и она бы вновь начала прикладываться к бутылке, но Астори запретила себе сдаваться. Чёрта с два. Она королева, она выше этого.       Пора бы уже разделять личное и политику. Иначе окажется, что вся эта пытка чувствами была зря. Поэтому, когда Тадеуш привычно целует ей руку в начале аудиенции, поправляет галстук — о Мастер, она все его галстуки знает наперечёт! — или произносит с точёной почтительностью «Ваше Величество», Астори старается не думать о том, как он этими же губами целует Леа, завязывает ли она ему галстук по утрам и зовёт ли он её «любимая» и «родная».       Если он считает, что ей не всё равно, с кем он проводит время… то он абсолютно прав, но Астори ни за что ему в этом не признается. У неё есть гордость, возможно, даже больше гордости, чем нужно.       И они будут бегать — то ли друг от друга, то ли друг за другом — по этому замкнутому кольцу, пока один из них не остановится и не сумеет остановить второго.       — Папа, я не знаю, что мне с этим делать. — Её голос взвенивает и трескается. — Я не знаю, как вернуть его. А что самое страшное… я теперь даже не уверена, стоит ли мне его возвращать. Вдруг ему будет лучше без меня. Вдруг я не смогу сделать его счастливым.       Гермион гладит её ладонь, пока Астори, вздрагивая, рвано глотает воздух.       — Я ведь не умею быть счастливой. Да я, наверно, даже любить не умею. Даже… просто жить. Понимаешь?       — Кажется, да, — едва слышно произносит отец. Астори проводит рукой по лбу.       — Я всегда думала… вернее, сомневалась, заслуживаю ли я любви. Если даже мои родители, самые родные мне люди, отказались от меня… кто вообще меня полюбит? И мне казалось, надо стать лучше, и тебя будут любить за то, что ты хорошая, сильная, умная… и я всё шла и шла, всё пыталась стать хорошей… я научилась выживать. А жить… меня никто не научил.       Гермион ласково перехватывает её второе запястье.       — Прости меня, солнышко, за то, что я тогда…       — Это ничего, папа. — Астори выдавливает из себя натянутую улыбку. — Это ничего. Знаешь, мы с тобой похожи… я хотела быть хорошей, потом, когда… когда всё опять стало ужасно, я подумала, что можно быть плохой, и это решит все проблемы. Можно пойти… неважно, убивать ли людей или объявить чрезвычайное положение… но только это не помогает. Тебе кажется, что ты что-то обретёшь, но ты только теряешь: близких, родных… себя. И вот… я потеряла. Пыталась быть хорошей, пыталась быть плохой…       — И какой ты хочешь быть теперь? — спрашивает отец с нежностью и тревогой. Астори вскидывает голову.       — Счастливой. И я не знаю, как.

***

      Тадеуш ждёт гостей и откровенно волнуется. Домработница прибралась в квартире, вымыла посуду и приготовила незатейливый обед, — друзья отца не привыкли к излишествам — и апартаменты на Ореховой сейчас являют собой образец холостяцкого порядка. Тадеуш долго не мог придумать, куда бы убрать почётный рыцарский меч; алую перевязь он, так и быть, повесил в шкаф, а держать на видном месте инкрустированный самоцветами клинок с твоим выгравированным именем — всё равно что тыкать посетителям в нос своим мраморным бюстом. Вульгарно и чересчур помпезно. Тадеушу почти неловко от своего дворянского титула и рыцарского звания. Кавалер Алой Подвязки… бывший любовник королевы. Не этому ли он был обязан столь высокой чести?       Тадеуш ставит подушки на диван и в складках накидки обнаруживает чехол от телефона. Леа забыла. Она вечно всё теряет. Он вертит чехол в руках и убирает в карман — надо бы потом позвонить и сказать, что нашёл, а то она очень переживала вчера.       Тадеуш испытывает лёгкие угрызения совести от того, что связывает его и Леа. Ну, вообще-то, если уж быть до конца честным с собой, а Тадеуш придерживается именно такой политики… он сам к этому шёл. И пришёл. Решил доказать Астори, что вполне может быть счастлив без неё, хотя ничерта он, конечно, не счастлив. Он нашёл замену телу, но не душе.       Да, убедился в том, что его улыбка по-прежнему очаровывает молоденьких неопытных девушек, а против его обаяния, если он захочет быть обаятельным, устоять практически невозможно, — да, это так, и что теперь? Доволен ли он?       Не слишком.       Леа хорошая, уютная и тёплая. Она много болтает, с аппетитом ест, умело целуется и всегда пребывает в каком-то восторженно-приподнятом настроении, как ребёнок, которому подарили новую игрушку. С ней можно не думать. Лучше не думать, так будет вернее. Тадеуш позволяет себе расслабиться, оставаясь с ней наедине — предусмотрительная Эйсли в такие вечера уезжает к Бену, с которым у неё закрутилось как-то неожиданно и быстро, — и просто касается губами её светлой тонкой кожи, думая о том, как переливаются смуглым шёлком чужие, другие плечи, слушает её смех, зарывается пальцами в её волосы, а потом… а потом, если закрыть глаза, напрячь воображение и очень постараться, можно представить, что это Астори обнимает его за плечи, Астори долго целует его шею, Астори выдыхает ему в ухо: «О Тед…»       Он сам себя обманывает.       Это нечестно по отношению к Леа, но её, кажется, пока всё устраивает. Учитывая то, что Тадеуш пару раз… или пару десятков раз окликнул её другим именем, которое вертится на языке, нахально выкрикивается из телевизора и маячит на обложках журналов и газет, а Леа промолчала и не обратила внимание. Тадеуш ничего не спрашивает. Он пытается починить свою жизнь, держащуюся на разболтанных гвоздях.       Через несколько дней он улетает на встречу Большой Двадцатки в столицу Матугала, Бонлисс. Там будут Вивьен Мо и Миклас Вретт. И не будет Астори. Отличный шанс ещё раз всё обдумать.       В дверь стучат. Тадеуш, торопливо пригладив вихры у зеркала, сходит вниз и впускает в квартиру троих мужчин, давних друзей его отца — Джаральда Данзина, Ферньо ди Корсиньо и Элберардо ди Саншичио. Тадеуш обменивается с ними рукопожатиями, улыбается, приветливо кивает, отвечает на короткие дружелюбные вопросы и провожает в гостиную.       — Хотите чай? Торик? Чего-то покрепче? У меня готов обед, если вы…       — Нет, Таде, спасибо, — отвечает за троих Джаральд, самый старший. Внутри Тадеуша приятно першит: он давно не слышал, чтобы его называли… так. Его имя южане сокращали как «Тед» и «Тедди», а северяне — «Таде». Приятно… как будто ему снова пять, мама и папа вместе, и они живут в родном и горячо любимом Лилуэне.       Он и Джаральд садятся в кресла, Ферньо с Элберардо устраиваются на диване. Джаральд откашливается.       — Таде, я приступлю сразу к делу. Мы навестили не тебя не только из уважения к твоему отцу. Панкуэль… был прекрасным человеком, отважным и благородным. Истинным северянином. Его ранний уход стал тяжёлым ударом для всех нас.       Тадеуш вздыхает, качает головой. Ферньо и Элберардо сочувственно молчат.       — Но остался ты, — густым басом продолжает Джаральд. — Его сын. Не менее достойный.       Неуверенная улыбка ложится в углах его рта. Он ёрзает в кресле. Тадеушу очень хочется думать, что он и вправду похож на своего отца, что заслуживает чести быть его сыном. Панкуэль Бартон годами тайно поддерживал северные общины, профсоюзы и патриотические общества. В узких кругах он был очень известен и почитаем. Тадеуш по мере сил продолжает благотворительную деятельность отца, хотя он публичная личность, и делать это гораздо сложнее.       Но он обязан. В память об отце — должен.       — Таде… мы собираемся кое-что предложить тебе.       Он непонимающе хмурится. На лице Джаральда застыла решимость.       — Д-да?       — На Севере ввели чрезвычайное положение… народ волнуется. Нам это не нравится. Королева переступает черту.       Тадеуш подбирается, выпрямляет спину и тревожно облизывается. Ему не нравится интонация отцовского друга, и он очень боится его правильно понять. Потому что… нет. О нет.       — Но на её семью напали террористы, — спешно произносит Тадеуш, не замечая, как начинает оправдывать Астори. — Она лишь… она пытается защититься…       — И вынуждает защищаться нас.       Тадеуш трясёт головой.       — Нет, вы всё неверно…       — Верно, Таде.       У него падает сердце, и холодный ужас вливается в опустевшую грудь. О Мастер, не надо. Только не это. Если страшное тяжёлое слово, от которого он прятался и которого избегал много лет, будет произнесено, если поднимется меч, готовый разить, если всколыхнутся позабытые и запылённые знамёна — о нет, о них никогда по-настоящему не забывали — если зазвучит на заре изогнутый рог, сзывая воинов на битву за свободу, как это бывало сотни и сотни лет… тогда зазмеятся алыми лентами реки крови по твёрдой, сухой, неплодородной, но бесконечно родной земле, и Север и Юг вновь схлестнутся. Война. То тайная, то явная, вечная и каждый раз новая. Война. То, от чего Тадеуш всеми силами оберегал Эглерт восемь долгих лет.       — Народ поднимется рано или поздно, но ему нужен предводитель. И им можешь стать ты, Таде. Мы помним и чтим твоего отца. А ты его сын. Ты премьер-министр, который добивался для нас конституции.       — Да… верно… — бормочет Тадеуш. Пальцы подрагивают. — Н-но сейчас не семнадцатый век, а я не Гасто ди Эбильто. Я не смогу.       — Послушай меня внимательнее, Таде. — Джаральд наклоняется к нему. — Я говорю серьёзно. Это важное предложение, обдумай его…       — Я уже обдумал. Это не моё. Я не стану способствовать этой войне и вам не советую принимать в ней участие. Смертную казнь за преступление против короны уже ввели.       Тадеуш знает: он не революционный лидер. Не тот, кто ведёт за собой людей на баррикады и выкрикивает лозунги на развалинах дворца, так громко, так долго, что срывается голос и горло хрипнет. Он не будет на войне победителем, полководцем или даже солдатом. Он слишком трус или слишком политик для этого. Тадеуш делал всё, что мог, чтобы сохранить мир в Эглерте, но он никогда не сможет возглавить восстание на Севере, как бы сильно ни любил свою родину. Это не его путь. Это путь Астори. Она бы смогла.       Но она — по ту сторону обнажённых мечей и оскаленных ртов. Не с ними. Сама за себя.       На своей собственной стороне.       Она не боится войны, она, кажется, только ею и живёт, а Тадеуш… другой. Он хочет спасти Север и спасёт его — но не оружием, а словом. Так, как умеет. Так, как привык.       И посмотрим, кто окажется сильнее.