О листовках

Новая листовка Вэша уже расклеена по всем городам. На этой листовке он не один. — Это не совсем та слава, к которой я стремился, — задумчиво говорит Николас, сминая, терзая и разрывая на клочки ни в чем не повинный лист бумаги с двумя лицами вместо одного. — Знаю, многие преступники радуются тому, что их хотят поймать за вознаграждение. Прямо в восторг приходят, когда видят свои морды, расклеенные по всем столбам. Как по мне, это очень глупо. Мелочное тщеславие. Хочешь стать самым страшным злом — так будь скрытным, чтобы все дрожали от звука твоего имени, но понятия не имели, как ты выглядишь. Вэш рассеянно поднимает один из упавших на песок клочков. — Николас, ты ничего не понимаешь в романтике преступлений, — тот ждет продолжения, подозрительно вздернув бровь. Вэш вздыхает: — Я тоже ничего в этом не понимаю и очень надеюсь, что никогда не пойму. — Как иронично, что ты, наверное, самый разыскиваемый преступник в истории всего мироздания. Раньше Вэш всегда считал, что это больно. Благодаря Николасу он попытается думать, что это просто-напросто иронично. — Я зря порвал эту чертову листовку, — бурчит Николас. — Стоит признать, мы неплохо смотрелись на ней вместе. — Вэш вопросительно глядит на него, силясь понять. — Раньше я бы ни за что не подумал, что буду согласен разделить с кем-то объявление о поимке. Да что ты так уставился? — он чешет подбородок и смотрит куда-то Вэшу поверх уха. — Возможно, это самое романтичное, что я когда-либо произносил в жизни. — Я уверен, что это совсем не так. — Это так, — отвечает Николас так, будто его обижает такое недоверие, но Вэш все еще не верит: — Не может быть. За столько лет… у тебя наверняка было много историй с самыми романтичными словами. — Я не мастер таких слов, — дергает плечом Николас. — Даже если у меня были романы, чего я отрицать не стану… впрочем, сейчас я уже не уверен, что это были именно они. Вэш не уверен, действительно ли он не понимает, или же ему хочется притворяться непонимающим; на самом деле, не так-то просто притворяться — даже ему, большому знатоку в этом деле. Самому простодушному существу в мире, как назвала бы его Рем — и одновременно самому отменному притворщику во вселенной. — А ты? Тебе ведь уже больше сотни лет, верно? У тебя наверняка романов было столько, что уже не счесть. На этот раз Вэш смеется без капли притворства, хоть это и не слишком веселый смех. — Теперь я знаю, почему у тебя не было романов. Тебе было некогда, — заявляет Николас. Вэш не чувствует смущения, но взгляд Николаса, прикованный к его торсу, уж слишком внимательный. — Ты либо дрался, либо лечился от ран, полученных в драках. Иначе ты бы не накопил столько шрамов. Их слишком много даже для парня возрастом в сотню лет. — У тебя их тоже немало. Доживешь до ста — накопишь столько же. Николас почему-то качает головой. — Нет, я точно не доживу до ста лет. К тому же, обычные люди в сто лет выглядят совсем не так, как ты. В сто лет люди разваливаются на части и жаждут смерти, — он снова мрачно вздыхает: — Нет, людям определенно не стоит заживаться на этом свете. — Ты знаешь, что я не могу с тобой согласиться. — Меня ты не переубедишь. Жизнью можно наслаждаться, только пока ты молод. — Значит, ты собираешься умереть, едва перестанешь быть молодым? Николас закуривает и затягивается так глубоко, будто собирается умереть в ближайшие месяцы от рака легких. — Ты не сможешь остановить меня, если я так решу, — говорит он. — Но ты попытаешься, ведь так? Ты обязательно попытаешься. Ты попытался бы, даже если бы собирался умереть какой-то бродяга, которого ты увидел впервые. Или даже если умирать будет серийный убийца, заслуживающий мучительной смерти. Вот что бесит меня в тебе больше всего. — Вэш вдруг понимает, что все еще обнажен по пояс, и Николас пожирает его нечитаемым взглядом. — Если ты готов проливать кровь за каждое живое существо, то как я узнаю, что я для тебя дороже какого-нибудь случайного подонка? — Разве ты этого не знаешь? Ответ, кажется, застает Николаса врасплох. — Думаю, что… наверное, да, но… — Тогда что тебе нужно? — Мне нужно… я не знаю. Не знаю. Видишь ли, люди эгоистичные существа. Они жаждут новых и новых доказательств того, что они небезразличны кому-то. Это придает смысл жизни — даже не слишком длинной. А еще среди людей принято защищать только близких, а не всех подряд. Вэш вопросительно склоняет голову. — Прости, я ничего не могу с собой поделать. Хочешь, я буду говорить, что ты мне дорог, еще чаще? Николас едва не давится сигаретой — не то от раздражения, не то привлекательности неожиданного предложения. — Нет, спасибо, думаю, мне вполне достаточно… всего. Мне вполне достаточно всего, — повторяет он. — Прости, я не хотел говорить такой ерунды. — Вэш подмигивает, а Николас почему-то, наоборот, только больше мрачнеет — только это не мрачность, а какая-то невыносимая серьезность, рожденная словно в противовес мнимому легкомыслию Вэша: — Тебе обязательно нужно прожить как много дольше. Людям не стоит заживаться, но тебе… тебе можно. Тебе нужно. Нужно жить как можно дольше. Кому, как не тебе? Вэш уже оделся и даже успел накинуть плащ, но ладонь Николаса безошибочно ложится напротив самого большого его шрама — если, конечно, из них можно вычислить самый большой. — Может быть, ты прав. — Конечно, я прав. — Нет, не в этом. В том, что никому не стоит жить слишком долго. Это тяжело. Я точно знаю. И хоть я не человек, но все же очень хочу верить… хочу надеяться, что одновременно я все же человек, потому что для меня это не биологическое название вида. Николас кивает. — Однако мы не заслуживаем большего. Вэш, разумеется, с ним не согласен. И, разумеется, он не будет спорить об этом в который раз. Даже его утомляют такие споры. Николас обнимает его, как самое хрупкое в мире существо — не как живой агрегат неописуемой силы, живущий уже больше сотни лет. Что-то хрустит во время этих объятий, и Вэш вытаскивает из кармана плаща перемятую листовку. — Ты что, все время носишь с собой несколько экземпляров? Если бы я не знал тебя, то решил бы, что ты нарцисс. — Ты же сам говорил, что преступникам нравится коллекционировать свои изображения на листовках. — Брови Николаса снова ползут вверх, и Вэш только пожимает плечами: — Ну, а я просто рад, что теперь нарисован там не один.