Утешение

      Сюихико подняла руки и прикрыла лицо ладонями, оставляя просвет для глаз, отчего стала похожа на ребенка.       — Можете не прятаться: я ведь уже видел бьякуган, — произнес Итачи.       — Простите, просто я так привыкла.       Белые пальчики снова опустились и вцепились в подлокотники. Глаза Сюихико вспыхнули, и светло-серые венки разбежались от них: от самых зрачков, охватывая виски и скулы, до середины щек. В следующую секунду Итачи вновь оказался во власти иллюзии.       На этот раз он, глядя прямо на Шисуи, видел в нем шиноби враждебной деревни и крепко сжимал кунай. Левой рукой Итачи опустил капюшон с прорезью для глаз, прикрывая верхнюю половину лица. Он почувствовал напряжение, а затем поле его зрения резко изменилось, охватывая пространство в радиусе двухсот метров. Итачи видел все подробности: каждый куст, дерево, камень и замаскировавшихся шиноби Листа, поодаль ожидающих исхода беседы.       Затем он сосредоточился на Шисуи и увидел его каналы и точки чакры, а также саму чакру, которая светящейся голубой дымкой окутывала его крупное тело.       — Еще шаг — и я расценю это как нападение, — предупредил капитан Раймэй, не отрывая глаз от шиноби Листа и стараясь предугадать его движения.       — Я не собираюсь нападать, — спокойно ответил Шисуи.       Он стоял прямо, опустив руки, и не прикасался к оружию.       — Тогда что тебе нужно?       — Я хотел бы убедиться, что наши миссии не пересекаются, вот и все.       Капитан нахмурился.       — Думаешь, я так просто расскажу о своей миссии?       — Так было бы лучше для всех, — заметил Шисуи.       Итачи почувствовал, как волна возмущения поднимается в его груди, но ничего не сказал, только хмыкнул. Красивые черные глаза Шисуи на пару секунд задержались на его лице, по губам шиноби Листа скользнула едва заметная улыбка.       — Тогда ты расскажи о своей миссии, раз не считаешь это проблемой, — хмуро произнес Раймэй.       — Что ж. Я должен встретить и сопроводить одного человека, — сказал Шисуи. — В последнее время сообщение с ним было затруднено, и он вполне мог нанять команду из Страны Молний. Если все именно так, придется решить, кто из нас займется этим делом.       Итачи стало не по себе: его команда как раз должна была выполнить миссию сопровождения. Однако капитан Раймэй не собирался идти на уступки.       — Позорно, что ты так просто выложил мне эту информацию. Шиноби должен молчать обо всем, что касается миссий, тем более перед лицом врага.       — Эти дети — твои ученики? — спросил Шисуи, кивнув в сторону спальных мешков. — Я не хочу драться с вами, более того, считаю это неправильным. Именно по этой причине я решил вступить в переговоры. Если бы наши команды пересеклись в точке сбора, вооруженное столкновение стало бы неизбежным и закончилось кровопролитием.       Итачи перевел взгляд на учителя: лицо Раймэя выглядело суровым и мрачным, словно высеченным из камня.       — Эта миссия не такого высокого ранга, чтобы жертвовать ради нее человеческими жизнями, — произнес Шисуи.       — Разве дело в ранге? Черт… Дело в принципе! — воскликнул капитан.       Шиноби Листа вздохнул. Итачи показалось, что его лицо сделалось печальным.       — И эти принципы настолько важны? — спросил он.       — Да кто ты такой?! Ты шиноби вообще? — возмутился Раймэй.       — Так ты выбираешь путь насилия, а не мирных переговоров?       — Учитель, их трое, — тихо сказал Итачи. — Два человека в засаде: один на два часа, расстояние — пятьдесят шагов, второй на десять часов, расстояние — сорок шагов.       — Я не уполномочен вести переговоры с врагом.       Шисуи опустил глаза. Казалось, что он раздумывает о том, как поступить.       — Тогда… — произнес он и снова взглянул в лицо Раймэю. — Подумай еще раз!       Черные глаза изменили свой цвет на кроваво-красный с узором из теней. Снова активировав бьякуган, Итачи увидел, как глазные яблоки шиноби Листа, оплетенные мельчайшими каналами чакры, сияют нестерпимо ярким светом.       — Шаринган… Усовершенствованная форма шарингана, — произнес капитан, крепче сжимая кунай. — Я видел такое лишь однажды, во время Третьей войны…       Итачи не мог отвести взгляда от вражеского шиноби, пока не деактивировал бьякуган. Посмотрев на своего учителя, он заметил, что тот слегка побледнел.       — Капитан…       — Не двигайся, — прорычал Раймэй, а потом обратился к Шисуи: — Человек, которого мы ищем, — Ватанабэ Ичиро.       Глаза шиноби Листа снова сделались совершенно черными.       — Наши пути больше не пересекутся, — сказал он и добавил, нахмурившись: — Если не начнется новая война.       Через секунду его фигура исчезла в ночи. Итачи снова использовал особое зрение, чтобы проследить за тем, как вражеские шиноби удаляются прочь.       Капитан Раймэй вернулся на свое место возле костра таким хмурым, каким ученики его еще никогда не видели. Итачи молча последовал его примеру. Ему было страшно начинать разговор, но он все же спросил:       — Почему вы уступили, сэнсэй?       — Потому что Мангеке Шаринган можно увидеть только перед смертью.       — Но вы же сказали, что уже видели такие глаза…       — Дурак! — прикрикнул на Итачи Раймэй. — Тот Учиха тогда дрался не со мной. Я вообще… раненый лежал — умирал, пока меня не вытащили из-под горы трупов. И три сраных генина, двое из которых не просыпаются, в то время как враг стоит в двадцати шагах от них, — не лучшие помощники в бою против сильнейшего Учиха, ясно?       — Ясно, сэнсэй, — ответил Итачи. Ему было не по себе, но он все-таки добавил: — Я думаю, вы поступили правильно.       — Неправильно я поступил, — проворчал капитан. — И не смей брать с меня пример, понял?       Итачи кивнул, хотя остался при своем мнении.              Сюихико отменила особое зрение и развеяла гендзюцу. Учиха, держась за поручень, смотрел на волны далекого моря и думал о своем.       — Спасибо, — сказал он вдруг. — Сюихико-сан, даже если бы я собирался причинить вам вред, сейчас я не смог бы этого сделать.       — Это был ваш друг?       Итачи кивнул.       — Через три года после той миссии он погиб. Его звали Учиха Шисуи и он отдал свою жизнь, чтобы защитить деревню от человека, чьи решения могли нанести ей непоправимый вред. Я понял, что его слова заставили вас задуматься о том, почему шиноби убивают друг друга и стоит ли оно того.       — Да.       — Главной ценностью для Учиха Шисуи была Деревня Листа — не просто как поселение, а как сердце, средоточие мирной жизни, согласия и единения людей. От этого сердца к каждому человеку, независимо от того, был ли он ниндзя, протягивалась прочная нить. Эти узы связывали каждого со всеми и всех с каждым. Таким мир представлялся глазам Шисуи. — Итачи перевел взгляд на Сюихико. — Человеческие жизни стремятся друг к другу и, переплетаясь, обретают защиту и силу. Чем крепче они связаны, тем сложнее им погибнуть.       Сюихико слегка побледнела: эти слова попали в болезненную точку в ее сердце. Девушка была одинока, отрезана от всего мира и нередко думала о том, что после ее смерти ничто не изменится. Хотя она еще ощущала узы, которые связывали ее с родной деревней, с каждым днем они ослабевали. Впрочем, она думала не о себе, а о том, что, возможно, впервые видит Итачи настоящим.       — Убивая, мы обрываем множество нитей и забираем не одну жизнь, а все то, что могло быть с ней связано, — произнесла Сюихико. — Но, к сожалению, предугадать последствия собственных поступков невозможно. Чтобы быть причастным к смерти, не обязательно вкладывать в ее руку кунай.       Черные глаза неотрывно смотрели в светло-серые.       — Вы уже совсем бледная, Сюихико-сан, — произнес Итачи. — Я думаю, вам нужно отдохнуть.       — Я должна закончить свой рассказ, чтобы вы понимали, какой ценой достались мне мои глаза. К тому же посмотрите на ту черную тучу — не кажется вам, что пойдет снег?..       — Когда мне было восемь, я уже училась в академии Кумо. Однажды наш класс отправился в горы и застрял там из-за снегопада на трое суток. Моя печать исчезла утром второго дня. Мне пришлось отделиться от всех, натянуть маску и постоянно держать при себе зеркало, чтобы вовремя заметить это. Потом я уже не открывала глаз — благо прорези были достаточно узкими. Только моя подруга заметила, что со мной что-то не так, но я сказала ей, что у меня временная слепота из-за полумрака в пещере, и попросила не выдавать мой секрет. Она была ребенком и поверила каждому моему слову, но от этого мне было только вдвойне больнее ее обманывать. Впрочем… Вся моя жизнь пронизана ложью и благодаря ей же я появилась на свет. — Сюихико отогнала этим мысли и продолжила: — Моя мать была напугана произошедшим. В течение нескольких лет она пыталась разработать технику, которая бы надежно защитила секрет моих глаз. Я помню тот день, когда ей удалось это сделать. Мама сидела за столом, уронив голову на руки, перед ней лежали листы, испещренные рисунками и символами, в свете лампы маленькие капельки блестели на ее щеках. Я спросила, закончила ли она работу. «Да, — ответила мама, — но, кажется, я больна». С тех пор каждый день она жаловалась на головные боли, проводила много времени в постели, ходила в больницу на осмотр. Через год она умерла.       Куноичи слегка побледнела. Итачи снова пришлось управлять ее чакрой самому.       — Вы однажды сказали, что Эхо-сан лишь притворялась больной, — сказал он.       Сюихико крепко сжала губы и молчала несколько секунд, а потом с горечью выпалила:       — Да! Моя мать была здоровой женщиной. Она, конечно, подговорила доктора Кьёко солгать мне и подделать ее карту, но обмануть мастера гендзюцу не так просто! Я не должна была допрашивать его — не должна была даже догадываться… Но я ведь знала свою маму: такая женщина, как она, никогда не стала бы жаловаться на боль!       — Это был какой-то план?       Сюихико кивнула.       — Однажды после обеда я вернулась из академии. Все было как обычно: мать сослалась на плохое самочувствие, ушла к себе в комнату и легла в постель. Она позвала меня, и мы провели вместе два или три часа, просто болтая обо всем на свете… Потом у нее запершило в горле, я принесла чай. После чая я почти сразу заснула, сидя на кровати рядом с ней. Первое время сквозь сон мне слышался ее голос… Когда я проснулась — вернее, очнулась — наутро, моя мать была мертва, а бьякуган — навсегда запечатан от посторонних глаз. Я могу использовать его, но не могу видеть его настоящим.       — Это была техника запечатывания, основанная на сделке с Богом Смерти? — произнес Итачи, нахмурившись.       Куноичи опустила голову.       — Я помню каждую секунду того утра. Помню, о чем мы говорили с ней накануне. Я могла бы показать вам ее смерть, но… это слишком личные переживания.       — Эхо-сан отдала свою жизнь, чтобы сотворить печать?       — Да. Мама не хотела, чтобы мысли о ее жертве мучили меня, поэтому попыталась представить все так, будто умирала. Она оставила мне письмо с ложными объяснениями. — Голос Сюихико сделался мрачным. — Однако я узнала правду.       — Правду о ее болезни вы узнали, допросив врача, — сказал Итачи, — но что насчет вашего появления на свет? Вряд ли Эхо-сан рассказала бы вам об убийстве товарища по команде и начальника подразделения АНБУ Облака.       — Конечно же, она хранила это в тайне, — последовал ответ. — Мама, правда, говорила в общих чертах о том, как познакомилась с отцом, рассказывала мне, что такое бьякуган и кто такие Хьюга. Но об убийствах я узнала случайно, подслушав разговор моей матери с человеком из АНБУ. Показать вам его я не могу, потому что он содержит информацию об особенностях работы этой организации. Мне на тот момент едва исполнилось пять лет, и я не могла осознать все, о чем говорилось, но позднее сумела составить общую картину произошедших событий. Тот человек из АНБУ был ее старым знакомым и относился к ней с большим уважением. Он не обвинял ее, но предупреждал, что есть люди, которым кажутся подозрительными события шестилетней давности. Единственное, чего я не знаю, так это сколько еще жизней пришлось принести в жертву, чтобы сохранить мой секрет. Вы помните чунина Облака, которого я показала вам в воспоминаниях о детстве?       — Тот, который встретил вас возле голубых маков?       — Люди говорили, что его задрал медведь. Я была ребенком и поверила. Даже плакала — так мне было его жалко. После смерти матери я заглянула в его личное дело… — Сюихико не смогла продолжать. Она разволновалась и пыталась выровнять дыхание.       Итачи молча смотрел на нее.       — Так что я не могу отдать вам эти глаза, — сказала наконец куноичи. — За них заплачено жизнью моей матери и еще трех человек. И если вы захотите взять их, вам придется сразиться со мной.       — Сюихико-сан, вы считаете, что у вас хватит сил, чтобы сражаться?       Девушка смертельно побледнела. Светло-серые глаза впились в черные.       — Мысль о моей ничтожности — это все, что вы вынесли из моего рассказа? — произнесла она голосом, задрожавшим от ярости, и активировала бьякуган.       Прежде чем Итачи смог ответить, он оказался пойман в ее гендзюцу. В этот момент для Сюихико он казался воплощением судьбы, которая всю ее жизнь превратила в насмешку. Куноичи хотелось раздавить его, сотворив невозможное, и возвыситься над собственной беспомощностью.       Итачи объяла тьма. Какое-то время он не мог сосредоточиться ни на одной мысли, словно его личность была расколота на куски. Но вот усилием воли он материализовался в кромешном мраке. Легкое свечение появилось где-то в области его живота, а потом обратилось в маленькие вращающиеся звездочки. Они перемещались внутри него в разрастающейся воронке, которая была чернее и глубже самой тьмы, словно провал в бездну зиял в центре его существа. Бездна взорвалась, увеличилась в размерах, разорвав сущность Итачи и растянув ее во все стороны, звезд стало больше. Они вдруг застыли, хотя воронка продолжала двигаться, и каждая из них засияла нестерпимым светом, пронизывая белыми лучами то, что осталось от Учиха. Эта пронзительная, ужасающая боль была ни на что не похожа, она разрывала на куски и тут же спаивала воедино, становясь то центростремительной, то центробежной, и проникала во все, что он считал частью себя.       Итачи не мог противостоять этому гендзюцу, не мог сформулировать ни одной мысли, так как причины и следствия перестали существовать, как и любое побуждение к действиям и желание спастись. Только его воля исчезла не до конца и удерживала его от полного растворения в этом кошмаре из боли, света и тьмы.       Мангеке Шаринган должен был стать окончательным воплощением воли Итачи, но за мгновение до его применения иллюзия распалась.       Сюихико деактивировала бьякуган и смотрела в небо. Крупные снежинки летели целым потоком почти вертикально, очень быстро засыпая все вокруг. Ее чакра перестала воздействовать на чакру Итачи, но он чувствовал, что тело его едва заметно дрожит от напряжения. На лбу выступил холодный пот.       Если бы куноичи не остановилась, он мог бы убить ее.       «Она это понимает?» — подумал Итачи.       Сюихико отерла лицо от снега и произнесла:       — Как глупо пытаться произвести впечатление… доказать что-то человеку, который даже не в состоянии меня понять.       «Нужно возвращаться, иначе колеса застрянут в снегу», — подумала девушка. Она развернула кресло и с некоторым усилием покатила его в сторону коридора. Оставаясь спокойной внешне, Сюхико трепетала внутри, не зная, к каким последствиям приведет ее поступок. И когда Итачи догнал ее и взялся за ручки, приделанные к спинке кресла, сердце подпрыгнуло в ее груди так сильно, что она замерла, будучи не в силах вздохнуть.       «Глупое сердце, — подумала куноичи, — не заставляй меня сражаться с ним снова, доказывая тебе, что я не трусишка!»       — Позвольте, я помогу вам, Сюихико-сан.       После той невероятной боли, которую она причинила ему всего минуту назад, Сюихико ожидала услышать что угодно, кроме этих слов.              «Ну и захолустье», — подумал Кисаме, пододвигая к себе тарелку дымящегося рагу. Он даже облик не стал менять в такой глуши. Кроме него в зале с четырьмя широкими столами и скамьями никого больше не было. Когда нукенин поинтересовался, почему хозяин открыл свое заведение вдали от главного тракта, то получил вежливый ответ: по этой дороге, которая кажется заброшенной, водят свои караваны рубщики леса, так что периодами работы бывает очень много.       — Папаша, а ты про Лес Гигантов слыхал когда-нибудь? — спросил мечник.       — Да нет, не слыхал вроде, — ответил хозяин. — Хотя про разные леса слышал, но такого чудного названия — никогда.       — Ладно, иди, я поем.       — Если что, зовите меня или Чаки-куна.       Кисаме перевел взгляд на мальчика с чуть косящими глазами и веснушками по всему лицу. Чаки с открытым от удивления ртом смотрел то на огромный меч в обмотках, то на острые зубы незнакомца.       — Вообще-то, он смышленый, — не очень уверенно сказал хозяин заведения, а потом подтолкнул мальчишку в сторону каморки, которая должна была представлять собой кухню. — Иди, иди, невежливо таращиться на гостя…       — М-да, — пробормотал Кисаме и принялся за еду.       Он собирался переночевать в этом доме, где положат, а наутро продолжить движение на юго-запад, в более густонаселенную местность, чтобы раздобыть еще кое-какие сведения. Солнце уже зашло, снаружи сгустились синие сумерки.       Палочки с кусочком мяса застыли в воздухе, Самехада завозилась за спиной.       — Даже здесь пожрать спокойно не дадут… — проворчал Кисаме.       Чаки-кун выглянул из кухни, и лицо его вытянулось: гостя и след простыл.       — Кеничи-оджи-сан! Кеничи-оджи-сан! — закричал мальчик и нырнул через кухню в кладовую.       — Чего орешь, дурной? — Хозяин снова наклонился над одной из корзин. — По запаху же чувствую — лук подгнил…       — Он сбежал — тот зубастый громила с мечом!       — Как сбежал? Не доел мое рагу?!       Отодвинув мальчика в сторону, хозяин поспешил к прямоугольному столу, на котором еще дымилась одинокая плошка.       — И правда не доел…       — Зато деньги оставил.       — Деньги, деньги… ничего ты не понимаешь, Чаки-кун! Нельзя не доесть рагу Ямагути Кеничи, приготовленное по фамильному рецепту Ямагути!       — Еще как можно — вон, не доел же… — ответил мальчишка, одновременно пересчитывая монеты.       — Балда! — Полотенце взметнулось, чтобы отхлестать Чаки по щекам за непочтительность, но в этот момент дверь распахнулась, и в залу быстро вошли три тени.       Они оказались тремя ниндзя в масках и темно-серых плащах и без лишних слов и приветствий уселись за свободный стол. Самый высокий из них скинул капюшон и знаком подозвал хозяина.       — Проходили здесь эти люди? — спросил он, показывая фотографии.       — Неделю… да, неделю назад они сидели точно за вашим столом. Поужинали, как полагается, переночевали и поутру отправились дальше.       — Ровно семь дней назад?       — Ну да.       — Куда отправились?       — Точно не знаю, прямо по этой дороге — туда, дальше, на северо-восток. Веселые ребята, и госпожа чунин такая приятная дама…       Агент АНБУ Облака убрал фотографии и коротко бросил:       — Ужинать.              — Смотри-ка, дальше побежали, — обратился Кисаме к Самехаде. — А я думал, заночуют.       Он стоял, подпирая сосну спиной, в паре сотен метров от дороги и следил за перемещениями чакры. «Средний запас у всех троих, трудно сказать, какой у них уровень способностей», — думал нукенин.       — А ну-ка давай поднимемся повыше, взглянем на этих ребят.       Кисаме побежал в сторону холма, создал водяного клона и заставил его взобраться на старую ель с мощными ветвями, которые могли удержать его и послужить прикрытием.       — АНБУ, — усмехнулся он, увидев три фигуры, похожие на кукол в своих белых масках и темных плащах. — Нет, этих трогать не будем: они точно ничего не скажут о Нии-сама.       — Уж не бегут ли они к месту гибели отряда Оороры-сан? Может, кто-то нашел тела? С тех пор прошло больше трех суток, могли всполошиться от того, что отряд не выходит на связь.       Кисаме развеял клона.       — Как бы они не потревожили Итачи-сана. Не стоило убивать так близко от Йоакеямы. Отвлечь внимание на себя? Тогда сюда отправят еще больше АНБУ, и шагу ступить не получится, чтобы они не сели на хвост, а ведь я еще ничего не узнал о Лесе Гигантов.       Нукенин поразмыслил, прикидывая разные варианты.       — Знаешь что? — обратился он к Самехаде. — Давай-ка вернемся, поужинаем и ляжем спать. Итачи самого Бога Смерти вокруг пальца обведет, если понадобится. А я только привлеку больше ненужного внимания.              Чаки-кун сидел на корточках перед корзиной с луком и, наморщив нос, чтобы показать, как ему не нравится эта работа, шарил рукой в луковицах, надеясь и одновременно страшась отыскать ту мягкую, от которой шла вонь.       — Кеничи-оджи-сан…       — Ну чего тебе? — недовольным тоном отозвался хозяин, оторвавшись от ямы с замороженной рыбой. — Эй, ты что делаешь? А ну-ка вывали все как положено и перебери как следует!       — Оджи-сан, может, стоило рассказать этим людям о том, зубастом, с мечом? Тьфу! — Чаки отдернул руку, с отвращением посмотрел на пальцы, понюхал их и изобразил на лице еще большее отвращение. — Ну точно, лук сгнил!       — Что ты мне рассказываешь, умник? Думаешь, я за тридцать лет вонь не научился различать? — проворчал Кеничи.       — У того громилы на повязке была вовсе не эмблема Облака, а я даже не знаю, что. Если это вражеский шиноби, может, стоило сообщить тем, в масках?       Хозяин сморщил лоб и собирался сказать: «да лучше бы ты так грязь замечал, которую на чанах оставляешь», но в этот момент прозвучал голос, от которого оба обомлели.       — Эй, хозяин! Где моя тарелка, я же не доел!       Кеничи шумно выдохнул и отер пот, выступивший на лице.       — Вот видишь, — сказал он, взглянув на перепуганного мальчишку с торжеством, — нельзя просто так взять и не доесть рагу Ямагути Кеничи!       «Как бы из нас самих рагу не сделали», — мрачно думал в этот момент Чаки-кун.              Итачи проснулся довольно рано. Накануне ему пришлось лечь спать почти сразу после возвращения с террасы, и до сих пор еще тело помнило боль, которую сознание, подчиняясь воле Сюихико, заставило его испытать.       Учиха сидел на заправленной кровати, подавшись вперед, опираясь локтями о ноги, переплетя пальцы. Он думал о том, что едва не использовал Мангеке Шаринган, почти лишив какого-либо смысла собственное пребывание здесь. Мысли невольно обратились к прошлому, к Саске. Итачи коснулся пальцами век. «Однажды эти глаза станут твоими, Саске, — думал он, — и это лучшее, что я могу сделать для тебя».       Глаза Учиха, приобретая все более совершенную форму, разрушаются, пока не будут пересажены в тело другого Учиха. Некоторые выдающиеся представители этого клана добывали Мангеке Шаринган, силой забирая глаза у соотечественников, другим он доставался в качестве дара.       Итачи мог бы забрать глаза своего отца, но не сделал этого. Ему хотелось развить собственный шаринган и отдать его брату, подарив ему тем самым мощь, достаточную для противостояния врагам Конохи. Но этот план имел слишком много уязвимых мест.       Тело Итачи должно было выдержать эту нагрузку. Его глаза не должны были слепнуть слишком быстро. Саске стоило как можно скорее стать достойным этих глаз и вырваться из-под власти Орочимару. Акацки… Человек в маске, который управлял организацией и когда-то заключил с Итачи договор, знал, что Учиха преследует собственные цели. Они использовали друг друга, пока это было выгодно обоим.       «Нужно придумать способ защитить Саске от этого человека после моей смерти, — подумал Итачи. — В любом случае не стоит больше использовать Мангеке Шаринган без особой нужды, а значит…»       Итачи не удержался от улыбки, вспомнив, как Сюихико разозлилась на него. Впрочем, он сам был виноват: не стоило забывать, что она — куноичи Облака, даже если ее тело создавало обманчивое впечатление беззащитности. Сюихико-сан была сильным мастером гендзюцу, возможно, даже одним из лучших, которых он встречал.       Когда Итачи думал об этой девушке, между ним, его будущим и его прошлым как будто опускался занавес. Сосредоточившись на этом отрезке времени и пространства — две недели на Йоакеяме, — он наконец-то отдыхал, выпадая из той мрачной реальности, которой принадлежала его жизнь.       Итачи хорошо разбирался в людях, хотя не понимал их до конца. Каждый человек был подобен формуле, состоявшей из нескольких переменных: темперамента, характера, принципов, приоритетов, физических и интеллектуальных способностей. Проницательный взор Учиха быстро улавливал признаки той или иной составляющей и давал общую оценку личности. Таким образом, он мог более-менее точно спрогнозировать реакцию и поведение определенного человека. Но это не означало, что он его понимал.       Познакомившись с Сюихико-сан, Итачи довольно быстро сделал все необходимые выводы о ней. Она была спокойной, развитой, вежливой девушкой. Причем ее вежливость являлась следствием не воспитания, а скорее внутреннего побуждения бережно относиться к чувствам других людей. Эта девушка должна была испытывать ужас и отвращение по отношению к нему, так как ей не была чужда жалость. Сюихико также была слишком умна, чтобы заигрывать с ним из одного лишь любопытства, и не относилась к типу легкомысленных девушек, способных увлечься головорезом и романтизирующих насилие и убийства.       Иногда она вела себя так, будто понимала его и сочувствовала ему. Но как Сюихико могла понимать его? Эта девушка, которая — Учиха это чувствовал — ни разу не обагрила свои нежные руки кровью.       Итачи выпрямился. «Вот почему Сюихико-сан остановилась вчера, — подумал он, — она верила, что может это сделать, но не смогла — и не потому, что я помешал ей».       Вспоминая ее клона, с которым Итачи столкнулся в отсеке для почтовых голубей, он также мог сделать кое-какие выводы. Наверняка куноичи имела когда-то не лучшие оценки по физической подготовке: она была быстрой, но не для ближнего боя. Не отличалась особой силой и ловкостью, не смогла отбить его кунай или уклониться. Конечно, это был всего лишь клон, но его физические параметры определенным образом соотносились с возможностями тела самой Сюихико.       Забавно, что при первом их знакомстве она назвала его «диковинным цветком», потому что именно так Итачи воспринимал саму Сюихико: как необычное, прекрасное создание, которым можно любоваться и которое жаль погубить.       Возможно, ему стоило беречь ее от себя — от человека, руководствующегося одною лишь логикой на пути к главной цели.              Сюихико проснулась с нежной улыбкой на губах. Ей даже не хотелось просыпаться — настолько приятным был этот сон: как будто ей снова шестнадцать лет и она бежит на свидание туда, где под цветущей камелией ее ждет Аюто. Там, в уголке городского сада в столице, они целовались, когда всего на несколько прекрасных дней решили, что влюблены друг в друга. Припоминая подробности своего сна, девушка снова прикрыла глаза ресницами, и вдруг улыбка сбежала с ее губ… Да нет, это был не Аюто! Это был…       «Итачи-сан…» — подумала Сюихико и, заливаясь краской, натянула подушку на лицо.       Какой кошмар! Куноичи пролежала целую минуту, уткнувшись в подушку, затем решительно отбросила ее в сторону и приподнялась на локтях.       — Ерунда, — сказала она себе, — людям часто снятся бредовые сны. Правда, мне никогда не снилось настолько ярких снов на подобную тему, другое дело, если бы я вдруг решила сотворить такую иллюзию — хотя не понимаю, зачем мне это нужно…       Сюихико хотела создать клона, но почему-то стыдилась показаться ему с раскрасневшимся лицом и виноватыми глазами, словно он в самом деле был ее младшей сестренкой Сюи, а не существом из чакры.       — Однако вчера я не смогла завершить свою технику, — задумчиво произнесла куноичи. — И я знаю, что не смогла бы убить его, даже если бы от этого зависела моя жизнь. И как можно… разрушить, раздавить, уничтожить столь удивительного…       Сюихико прикрыла рот рукой и уставилась в пространство перед собой расширенными глазами. Какое-то время она пыталась успокоиться и выровнять дыхание, потом сказала грустно:       — Я ненавижу тебя, глупое сердце. Неужели из-за тебя мне не побыть в покое в то время, что мне осталось? Ты всегда меня мучишь. Понравился тебе этот человек? Почему?! Почему он?       — Потому что он красив? Я побывала во многих уголках Страны Молний и даже в других странах, я видела красивых людей. Не его правильные черты меня трогают…       Куноичи представила себе, как Итачи удивляется, приподнимая брови, — это всегда искреннее удивление. Она представила легкую улыбку на его губах — словно он смущается от того, что может улыбаться, — не ту фальшиво-дружелюбную, которую Итачи продемонстрировал ей в первый раз, а другую, когда шутил про пальто Бочи-сана. Сюихико вспомнила, как он опускает ресницы, почти такие же длинные, как у нее самой, когда впадает в задумчивость, и резко поднимает их, воодушевляясь какой-либо мыслью.       Глаза Учиха Итачи пугали и притягивали ее. Они могли быть пронзительными, горящими нестерпимым светом, печальными. Его глаза напоминали ей суровые горы — холодную и непреодолимую преграду для чужаков, особенно в непогоду. Но иногда они смягчались, как очертания горных вершин, плавящихся в лучах закатного солнца, и излучаемое ими тепло было в тысячу раз прекраснее и желаннее самой весны.       Сюихико перевернулась на живот и накрыла голову подушкой, как будто пряталась от кого-то.       — Нет, это не так важно. Он просто похож на меня — в этом все дело. И не похож…       Куноичи была так смущена, что сначала всерьез намеревалась пропустить завтрак, но потом поняла, что ничего не ела со вчерашнего утра и ее упадок сил вызван не только применением мощной техники. Убедившись с помощью бьякугана, что Итачи нет в кафетерии, Сюихико решилась покинуть свою комнату и поесть.       Она нашла себе местечко в самом углу залы, за дальним столиком. Можно было составить компанию кому-нибудь из знакомых и избежать тем самым необходимости вступать в разговор с Итачи-саном, если он появится, но Сюихико не хотелось вести вежливые беседы ни о чем — недостатка в них она не испытывала. Полгода, проведенные на Йоакеяме, одарили ее большим количеством шапочных знакомств. Учитывая, что отдыхающие заселялись в санаторий в среднем на одну-две недели, сойтись с кем-то из них поближе Сюихико не имела возможности. Да и, по правде говоря, до сих пор никто из гостей не вызывал в ней такого желания.       Когда Итачи вошел в залу кафетерия, он сразу же увидел Сюихико-сан. Она была единственным явлением, на которое вообще стоило обратить внимание. Учиха стало любопытно, какой его ожидает прием: теплый или прохладный, — если он осмелится подойти. Выбирая еду, он поглядывал в сторону кресла куноичи Облака, из-за спинки которого виднелись ее плечи и затылок. В какой-то момент куноичи замечталась над своей тарелкой, и Итачи решил воспользоваться этим моментом, чтобы присоединиться к ней.       Учиха подошел, поставил поднос и сел напротив Сюихико. Она слегка смутилась и молчала, ожидая, что он скажет: «Напрасно я вчера усомнился в вашей силе», но Итачи вдруг подвинул к ней свое бэнто и спросил:       — Хотите маленькие помидорки? Я заметил, что вам они нравятся: вы можете оставить на тарелке что угодно, только не их.       Куноичи посмотрела на него таким растерянным взглядом, что невозможно было не улыбнуться.       — Честное слово, я к ним даже не притронулся.       Как можно было устоять? Угощаясь овощами из его бэнто, куноичи вдруг вспомнила походные деньки и товарищей по команде — Аюто и его младшего брата Акихито, — отчего потеплело на душе, хотя это чувство отдавало горечью.       — Тогда вам придется съесть мой десерт, — сказала она.       Итачи посмотрел на кусочек восхитительного шоколадного пирога, ожидающий своей очереди на квадратном блюдце, и ответил серьезно:       — Это неравноценный обмен.       После завтрака молодые люди отправились на прогулку в зимний сад. Знакомая им скамейка возле куста кизила была свободна, и они разместились там.       — Мне очень стыдно, что я причинила вам такую сильную боль вчера, — произнесла Сюихико. — И я зря сказала, что вы меня не понимаете. По правде, вы единственный человек, с которым я могу говорить о действительно важных вещах.       — Вы считаете, что ваши глаза стали не только источником силы для вас, но и проклятием, — сказал Итачи. — Это та мощь, за которую приходится платить высокую цену, так что невольно задаешься вопросом: может, было бы лучше и вовсе отказаться от нее? Но отказаться невозможно, ведь ты таким рожден. И если ты обречен стать сильнее, лишь пожертвовав кем-то дорогим и близким, как принять такую судьбу? А если эта сила — божественна, а жертва был принесена добровольно, стоит ли так горько сожалеть?       — Если бы я могла выбирать между моими глазами и жизнью матери… Но она сделала этот выбор за меня.       — Сюихико-сан, вы чувствуете себя виноватой?       «Потому что я собираюсь поступить так же, как Эхо-сан, в отношении Саске, — подумал Итачи, — и хочу, чтобы он страдал как можно меньше. А значит, он никогда не должен узнать правду».       — Ведь все из-за меня, — тихо ответила девушка.       Какое-то время молодые люди молчали, думая каждый о своем.       — Эхо-сан выбрала тернистый путь, — сказал наконец Итачи, первым отвлекшись от собственных мыслей. — Думаю, правильно было бы отнестись к ее выбору с уважением.       — Спасибо. — Сюихико попыталась улыбнуться. — Вы так хорошо отзываетесь о моей маме… Приятно это слышать, потому что иногда я сомневаюсь, хорошим ли она была человеком. Для меня, конечно, да… Но это так странно — любить кого-то, кто совершает ужасные вещи…       Взгляд Итачи потеплел.       «Ужасные вещи? — подумал он. — Для агента АНБУ три убийства — ничто, даже если речь идет о товарищах. Сюихико-сан, ваши суждения…»       «Себя я не смогла простить», — подумала Сюихико. Но ей не хотелось омрачать этими мыслями ясный солнечный день. Достаточно того, что ими была омрачена вся ее оставшаяся жизнь.       Куноичи перевела взгляд на Итачи. Ей нравилось, что он оказался не злопамятен, хотя люди зачастую обижаются на менее болезненные вещи, чем то, что она с ним сделала вчера. И его, судя по всему, вовсе не оскорбила такая демонстрация силы с ее стороны, но это как раз легко было объяснить: он мог противопоставить ей шаринган. Приятно было думать, что Итачи не успел бы использовать Мангеке Шаринган против нее, но Сюихико не привыкла себе льстить.       «Если он и не успел, то только потому, что я прервала свою технику, — сказала она себе, — продлись она чуть дольше, мы поменялись бы местами, и вся эта боль обернулась бы против меня. Вот почему он может позволить себе не быть злопамятным».       Косые лучи солнца высветили лицо Сюихико, пронизали светом ее прозрачные глаза с бархатным узором. Итачи откинулся назад, в тень кизила, почти прислонившись спиной к каменной стене, и молча наблюдал за ней. Куноичи невольно улыбнулась, нежась на солнышке, и Итачи улыбнулся вместе с ней.       — Сюихико-сан, — вдруг сказал он, — я не враг вам и не думаю, что обстоятельства смогут это изменить. От нашего перемирия осталось восемь дней, давайте не будем вынуждать друг друга использовать силу.       Куноичи кивнула.       «Всего восемь дней», — невольно подумала она.       — Окажись вы здесь хотя бы на две недели позже — и застали бы подснежники в горах.       — Вы любите цветы?       — Все любят цветы. — Сюихико улыбнулась.       — Я бы хотел увидеть голубые маки, — добрая усмешка коснулась губ Итачи, — жаль, здесь такие не растут.       Куноичи смущенно засмеялась, узнавая собственные слова.       — Вы показались мне необыкновенно красивым, — сказала она в свое оправдание, — сейчас я уже думаю по-другому.       — Правда?       — Я имею в виду, что это уже не так важно. Внешняя красота — это всего лишь…       — Одна из масок?       — Да.       «Только не в вашем случае, Сюихико-сан», — подумал Итачи. Конечно же, он не мог сказать этого вслух, но взгляд его потеплел и казался девушке еще более ласковым, чем лучи солнца, вызолотившие маленькие, едва заметные веснушки на ее щеках.              Высокий человек в маске АНБУ Облака нагнулся над трупом Оороры-сан, изуродованным хищниками, заиндевевшим и почти полностью скрытым под снегом. Снег засыпал и другие два тела, отрубленную руку и следы крови.       — Будет сложно разобраться, — произнес агент, расчищавший походной лопаткой снег вокруг трупа Шимо.       — Поспеши лучше, — холодно ответил командир отряда.       Он увидел, что ноги мертвой куноичи обвязаны ее же кнутом, и предположил, что таким образом ее подтащили к чунинам. Эта догадка подтверждалась повреждениями от взрыва на ее теле и копотью на стволе одной из елей. Внимательно осмотрев дерево, он нашел подрезанный кусок коры и нацарапанную на самой древесине надпись: «Акацки». Оорора-сан пряталась здесь перед тем, как применить технику шаровой молнии, и оставила предупреждение для шиноби Облака.       — Сюда! — коротко приказал высокий человек в маске и, когда другие два агента присоединились к нему, указал на надпись.       — Акацки, — повторил он. — Судя по характеру повреждений, это может быть мечник.       — И мастер гендзюцу. Те чунины не сопротивлялись, даже боевую стойку не успели принять или выхватить оружие.       — Учиха и Мечник Кровавого Тумана, — произнес командир.       — Говорят, они часто действуют вместе, однако… не то чтобы свидетелей было много.       — Закончим здесь и разделимся для разведки.       Через полчаса агенты были готовы двигаться дальше. Высокий человек в маске отдавал приказы:       — Ты отправишься на юго-восток, свернешь к побережью, сделаешь крюк у Сихотэ и вернешься в эту точку.       Один из агентов кивнул.       — А ты двинешься на северо-запад, — только не углубляйся слишком далеко в лес, — проверь ближайшие вырубки и возвращайся.       — Понял!       — Я приближусь к Йоакеяме, проверю окрестности и местный санаторий. Отправлю оттуда сообщения. Буду ждать вас в условленном месте, закончите все до темноты.       Три тени прыгнули в разные стороны и скрылись под сенью деревьев.       Через два часа высокий человек в маске пробегал мимо той самой беседки, в которой состоялся последний разговор Итачи и Кисаме. Он остановился на минуту, чтобы осмотреться, и бросил взгляд на склон горы и врезанное в него многоэтажное круглое здание. Стекла его блестели, отражая солнечный свет.       «Скоро увидимся, Сюи-чан», — мрачно подумал он и продолжил свой путь.