Утешение

      Группа, состоявшая из четырех шиноби Облака и находившаяся под командованием старшего из них — Фринта по прозвищу Кума-тайчо, — продолжала двигаться по дороге на заставу Юхаки, несмотря на наступление темноты. Фринт не оглядывался, но внимательно прислушивался к мягким шагам сына за спиной: Юруске, выложившись по полной еще в первой половине дня, выдохся к вечеру и переместился в конец строя. Он мог бы утешить себя мыслью, что соревнуется с намного более опытными шиноби, поэтому отстает, но отец всегда учил его не искать себе оправданий.       «Как только придумаешь себе оправдание, — сказал как-то Фринт, — можешь лечь и помирать, потому что больше ты ни на что не годишься. Оправдание — это разрешение самому себе сдаться».       А разве мог Юруске сдаться теперь, когда его приняли в прославленный отряд — пусть и всего на одну миссию?       Так что молодой человек лишь крепче стискивал зубы, шумно выдыхая воздух через рот, и раз за разом продолжал отталкиваться ступнями от застывшей грязи, припорошенной сухим снежком.       Во главе отряда бежал второй по старшинству джонин, Энэри. За его спиной крепились четыре меча, казавшиеся в темноте двойным черным крестом на белом жилете. Движения джонина были четкими, упругими, казалось, что несколько часов напряженного бега никак не отразились на нем.       Остановившись, он обернулся и, подождав, пока все подтянутся, произнес:       — Триста метров до Юхаки.       Речь шла не о заставе, оставленной далеко позади, а об одноименной горной цепи, ближайшая из вершин которой смутно угадывалась в темноте февральской ночи.       — Дальше только вверх по склону. Остановимся?       — Да, — ответил Фринт, вглядываясь в темень. — Пожалуй, разведем костер — может, генины заметят нас и сами отыщутся. Томоока, отправишь разведчиков? Пусть порыщут в округе, особенно вдоль склона.       Чунин кивнул и сложил печати. Вспышка чакры на несколько секунд осветила его лицо: черные, как смоль, брови были слегка нахмурены, глаза казались еще более темными, чем ночное небо, — затем разделилась на шесть фигурок, приобретших очертания куниц.       — Вперед! — кивнув, скомандовал Томоока, и шесть зверьков, как шесть стрел, метнулись в разных направлениях и вскоре скрылись из глаз.       Чунины сошли с дороги и отправились на поиски сухостоя для костра.       Джонины негромко переговаривались. Энэри стоял, слегка нахмурившись и вперив руку в бок. Руки у него были с тонкими, изящными, как у девушки, пальцами — джонин этого стеснялся и постоянно носил митенки из темно-серой кожи с длинными манжетами и шнуровкой, несколько огрубляя этим свой внешний вид. Впрочем, тело его было сильным, с достаточно развитыми мышцами, скуластое лицо казалось суровым, несмотря на то, что Энэри едва миновало двадцать три, и весь его облик говорил о силе и уверенности в себе. Двигался джонин с грацией тигра.       Старший джонин ничуть не проигрывал от сравнения с более молодым товарищем: он был по-настоящему силен. Его внешний облик — широкие плечи, крепкий торс, мощные руки и ноги — производил известное впечатление, но большая угроза исходила от его глаз — черных, с красивым разрезом, чуть прищуренных под выразительными бровями. Эти глаза смотрели слишком насмешливо, слишком пристально. «Ну, чем ты меня удивишь?» — спрашивали они.       Фринта и в самом деле было сложно удивить, но полученный жизненный опыт не умалял его осторожности.       — Скорее всего, они еще даже не умеют согревать себя чакрой изнутри, — заметил Энэри. — Значит, попытаются развести костер. Томоока увидит его издалека глазами своих куниц.       — Или не увидит, если они забрались высоко, спрятались за гребнем да среди камней, — ответил Фринт.       — Юруске неплохо держался сегодня.       Старший джонин пожал плечами, но в душе ему было приятно услышать похвалу в адрес сына.       Вскоре костер был разведен и шиноби расселись вокруг него на своих спальных мешках, ужиная и наслаждаясь ароматным чаем. Это было тем приятнее, что мороз, похоже, собирался крепчать. Заметив, что Юруске слишком внимательно его разглядывает, Энэри поднял на него глаза и произнес:       — Ты хочешь о чем-то спросить?       Юноша кивнул.       — А правда, что вы обновили свою татуировку? Можете показать?       Джонин посмотрел на Томооку с упреком, но тот только добродушно улыбнулся в ответ.       — Я не собирался хранить твой секрет, потому что никакой это на самом деле не секрет.       Энэри просунул руку под жилет и приспустил с плеча рубашку. На коже были вытатуированы три параллельных друг другу черных меча и один, перекрещивающийся с ними. Вокруг последнего дополнения к рисунку еще не спала краснота.       — Ого! — Юноша осмелился подойти поближе и склонился к татуировке. — Вы теперь владеете четырьмя мечами, да? А сможете освоить еще больше и быть как Би-доно?       — Со временем смогу. — Энэри снова натянул рубашку. — Если все конечности останутся при мне.       Фринт усмехнулся. Томоока покачал головой.       — Энэри защитил свое звание мастера четырех мечей десять дней назад, — произнес он, лукаво поглядывая на друга, — сам Би-доно присутствовал на испытании.       — И что же он сказал?       Джонин слегка покраснел, хотя старался сохранить равнодушное выражение лица.       — Что я болван, — сухо ответил он.       — Би-доно всех так называет, — вмешался Фринт, делая сыну знак вернуться на свое место.       «Он и сам болван еще тот», — добавил командир про себя.       — Нашлись! — Томоока вскочил со спальника. — Они недалеко, на вершине ближайшего гребня — еще не спустились с Юхаки. Развели костер, выставили дежурного. Кажется, у мальчика сломана нога…       — Сворачиваемся, — коротко бросил капитан.       Не очень-то ему хотелось гнать команду в темноте по горным склонам, но нужно было как можно быстрее оказать раненному генину медицинскую помощь — для этих целей они и взяли с собой Юруске.       Шиноби кое-как отыскали тропинку между камней и поднимались по ней друг за другом. Энэри прихватил с собой вязанку толстых сухих веток, заготовленных для костра, и бежал последним. Томоока внезапно остановился, так что Энэри наткнулся на него в темноте и выругался.       — Капитан! В полукилометре к востоку замечен вражеский шиноби! На его протекторе перечеркнутый символ Киригакуре, а за спиной огромный клинок... Лагерь генинов прямо на его пути!       Фринт, обернувшись к своему чунину, внимательно выслушал его и почти не изменился в лице, хотя это стоило определенных усилий. Отступник с одним из Семи Мечей...       — Он в черном?       — На нем черный балахон с красными облаками.       «Эти дети ему на один зубок, — мрачно подумал капитан. — Надо срочно убирать их с его пути…»       — Юруске!       — Здесь!       — Твоя задача — вывести как можно скорее отряд генинов к дороге и двигаться вместе с ним к заставе Юхаки.       — Так точно, — ответил, бледнея от волнения, юноша и сразу же побежал вперед.       — Обойдем их по краю и встретим мечника, — обратился Фринт к двум оставшимся товарищам. — Не убьем, так потянем время.       — Капитан… — Глаза Энэри недобро сверкнули, хворост резким движением был сброшен на снег. — Это... Акацки?       — Да.       — Тогда уничтожим его!       Капитан усмехнулся: ему нравился такой настрой.              «Чертова гора все не кончается!» — с досадой думал Кисаме, бегом продвигаясь по краю гребня. Он хотел еще сегодня выбраться к дороге — надеялся сделать это засветло, — а потом остановиться на ночлег, но опоздал. Срезал, называется! Бежал напрямик через лес и внезапно уперся в гору, которая, по его памяти, должна была быть намного дальше…       Самехада заурчала в своих обмотках, почувствовав впереди чакру, но быстро затихла, из чего Кисаме сделал вывод, что придется иметь дело со слабым противником.       «Жалкие создания, — подумал нукенин, вдыхая морозный воздух. — Расспросить их про Лес Гигантов?»       Но именно здесь и сейчас ему не хотелось понапрасну тратить время, так как чутье его дремало, подобно Самехаде, и не давало о себе знать. Кисаме готовился обойти незадачливых генинов стороной, не особо интересуясь ими, но почувствовал приближение намного более серьезного врага. Сначала он даже подумал, что придется иметь дело с АНБУ.       — Эти ничего не скажут, но зато могут показать кое-что интересное…       Длинными прыжками нукенин двигался навстречу новому противнику, уже предвкушая радость битвы, как вдруг Самехада вздрогнула за его спиной, ощутив впереди мощный всплеск чакры. В сотне метров от Кисаме в небо вспорхнул сияющий голубой кирин, высоко взмыл вверх, сделал дугу, а затем помчался к земле, вращаясь на лету и ослепительно искрясь. Нукенин ускорился, желая побыстрее покинуть зону поражения, но кирин из чакры сменил направление движения и снова нацелился на него.       — Любопытно, — Кисаме усмехнулся и ухватился за рукоять меча.       В следующую минуту на него обрушился молниевый поток, заряд успел разбежаться по поверхности земли на пару метров в диаметре, а потом словно испарился. Как только завеса из голубого свечения исчезла, стало видно мечника, принявшего боевую стойку, и Самехаду в его руке, высунувшуюся из обмоток и жадно разверзшую пасть. Меч дернулся — словно икнул, — не совсем довольный вкусом поглощенной чакры, волосы Кисаме, торчавшие над головной повязкой, встали дыбом, на балахоне образовался статический заряд и между рукавом и полой проскочила искра, хорошо заметная в темноте.       На одном из валунов обрисовалась фигура шиноби в белом жилете и с четырьмя мечами за спиной.       — Хошигаки Кисаме, ты можешь сдаться отряду Облака, — спокойно сказал он.       Нукенин усмехнулся и мгновенно ринулся вперед, однако враг оказался очень быстрым и отпрыгнул в сторону, выхватывая из-за спины оружие. Кисаме подался за ним следом и взмахнул Самехадой, однако чудовищный клинок рассек лишь воздух: Энэри успел ускользнуть. Он молнией пронесся в опасной близости от нукенина и, избегая встречи с мечом, вновь отступил.       Джонин Облака замер в боевой стойке с мечами в нескольких шагах от Кисаме. Последний с удивлением заметил, что балахон его сбоку, на уровне пояса, разрезан в двух местах.       «Ближе подобраться не получится, — подумал Энэри, — иначе мне не уйти от удара».       — Быстрый, — заметил Кисаме с усмешкой.       В то же мгновение в воздухе просвистели кунаи, и ему пришлось отскочить назад. Не только по направлению полета, но и по циркуляции чакры в теле ниндзя, спрятавшегося за камнями на возвышении, нукенин без труда определил его местоположение. Такие атаки могли доставить неприятности и мешали сосредоточиться на схватке в ближнем бою, так что Кисаме неожиданно изменил направление и, оставив Энэри в десятке метров за спиной, запрыгнул на возвышенность и метнулся к груде камней, за которой укрылся Томоока.       Камни засветились и раздался взрыв, но вместо обычной взрывной волны, которую должна была поглотить Самехада, на нукенина набросилась стайка куниц из золотистой чакры. Кисаме отступил, выставляя перед собой чудовищный клинок с разверстой пастью; куницы, перед тем как быть поглощенными, начали взрываться, что доставило живому мечу несколько неприятных секунд. Томоока, воспользовавшись моментом, отступил.       «Этот парень не такой скоростной, — подумал нукенин, — будет держаться на расстоянии, что снизит эффективность его атак. А если сойдусь с его напарником, вообще исключу возможность атаки».       Томоока и в самом деле опасался метать кунаи и сюрикены, пока Энэри сражался с Кисаме в ближнем бою.       «Техника капитана не сработает, если меч высосет чакру, — думал младший джонин, — мы просто тратим время и силы зря. Прежде чем он попадет в ловушку, нужно любым способом обезоружить его. Понял ли Томоока?»       Впрочем, Энэри почти наверняка знал, что Томоока все понял: они достаточно много времени проводили вместе как друзья и боевые товарищи.              После использования Голубого кирина, одной из его мощнейших техник, Фринт ослабевал; и в этот раз ему пришлось отправить вперед своих ребят и задержаться на какое-то время.       Он упирался коленом и обеими руками в землю, ожидая, пока давление спадет и кровь перестанет стальным молотом долбить по вискам. Как только темная пелена перед глазами рассеялась, капитан достал из-за пазухи свиток и развернул его перед собой.       — Распечатывание!       Часть рисунка исчезла и на его месте возник металлический диск, словно спаянный из нескольких колец разного размера, вставленных друг в друга. Он расширялся в середине и сужался к краям.       Фринт опустил диск в широкий карман куртки на спине, убедившись, что сможет при необходимости извлечь его без труда, и выпрямился. В это время к нему подбежал Томоока.       — Капитан! Оружие мечника поглощает чакру!       — Чистую?       — Техники тоже!       — Так… — Фринт слегка прищурился. — Энэри не уступает ему в скорости?       — Похоже, нет, но он сильно рискует, двигаясь вблизи от меча. Этот нукенин просто огромный… — Чунин с беспокойством оглянулся, хотя из его положения не было видно поля боя.       Капитан положил руку ему на плечо и пристально посмотрел в лицо.       — Таких быстрых и ловких бойцов, как Энэри, еще поискать. Он не уступит этой мрази.       Томоока глубоко вдохнул и медленно выдохнул, лицо его прояснилось.       — Надо подумать, как разделить меч и мечника…              Отскочив друг от друга после очередного столкновения, Кисаме и Энэри остановились на минуту, не ослабляя внимания и не опуская оружия. Балахон нукенина был изрезан в нескольких местах, но на его теле мечи джонина не оставили ни единой царапины. Шиноби Облака тоже был невредим, если не считать потери чакры, которую понемногу высасывала из него Самехада.       «Долго так не продержаться, — подумал Энэри, слегка хмуря свои тонкие, разлетающиеся к вискам брови. — Я теряю чакру и быстрее устаю. В конце концов это скажется на скорости… Я должен придумать ловушку для меча в ближайшее время!»       Кисаме вспомнил, что однажды встречал куноичи погибшей деревни с подобной скоростью. Она тогда оставила дырку в одном из облаков на его балахоне, создала теневых клонов и сбежала. Нукенину не нравилось, когда его жертва раздваивалась или разделялась на большее количество частей, потому что чакра распределялась поровну между теневыми клонами и их хозяином и Самехада не могла помочь ему сориентироваться.       Поэтому теперь, с учетом имеющегося опыта, нукенин хотел в первую очередь обезвредить самого быстрого противника; двое других пока волновали его в меньшей степени. Тем не менее забывать о них не стоило. Самехада чувствовала чакру Томооки и третьего шиноби в ста метрах по направлению к дороге.       Ночь была ясная, морозная, в свете звезд Кисаме и Энэри довольно четко видели друг друга.       — Ну что же, нападай, мастер четырех мечей, — усмехнулся нукенин.       — Сейчас — только отдышусь немного…       — Да ты ведь не устал. Раз моя Самехада не потеряла интерес, значит, у тебя еще достаточно чакры.       — А где твой напарник? Вы ведь действуете парами... Неужели угодил в руки АНБУ Облака?       Кисаме рассмеялся размеренным скрипучим смешком, представив себе команду АНБУ, угодившую в руки Итачи-сана.       — На твоем месте я бы не желал товарищам подобной встречи, — заметил он.       Энэри нахмурился. Впрочем, необходимости продолжать беседу больше не было: он придумал план.       «Если меч поглощает чистую чакру и чакру, трансформированную в материю, — мысленно рассуждал джонин, — он не сможет поглотить то, что не создано, а лишь видоизменено с помощью чакры. А также, если зажать Самехаду с обеих сторон и не давать ей двигаться, она не сможет рассечь препятствие».       Но для осуществления этой задачи Энэри необходимо было убедиться, что техника его капитана готова. И вскоре он это понял по знаку, полученному от Томооки, чья гибкая фигура промелькнула в свете звезд на дальней куче камней.       Молодой джонин убрал мечи в ножны за спиной и начал складывать печати.       «М? — Кисаме удивленно приподнял брови. — Разве он еще не понял, что ниндзюцу бесполезны? Неважно! Я разрублю его прежде, чем он закончит!»       Нукенин бросился вперед, взмахнув Самехадой, Энэри отскочил в сторону, в густую тень у подножия отвесного склона.       «Бесполезно, — промелькнуло в голове у Кисаме, — тень тебя не скроет…»       В два огромных шага мечник догнал упершегося спиной в склон джонина и обрушил на него удар своего чудовищного клинка, вошедшего в каменный монолит, как в масло. За секунду до этого Энэри закончил складывать печати и прижал ладони к скале, словно желая найти в ней опору.       — Техника сверхпрочного камня!       Меч застыл в паре сантиметров от шеи джонина, застряв в камне больше, чем на половину длины своего лезвия. Кисаме, едва не вывернувший кисть, хотел было вытащить Самехаду из скалы, но Энэри опередил его и, перекрестив руки и выхватив клинки из нижних ножен, двойным молниеносным ударом рассек балахон прямо посередине красного облака.       Нукенина спасла только скорость реакции — он успел отскочить назад, выпустив рукоять Самехады. Однако ранения избежать не удалось: на животе осталось два пореза, сочащихся кровью.       Кисаме вскинул глаза на скалу, которая пошла провалами и трещинами и заметно осела. Два мощных каменных куба — снизу и сверху от лезвия Самехады — сжались в несколько раз, отчего их вес и прочность возросли многократно. Меч, придавленный с обеих сторон, извивался, его рукоять дергалась, свободные чешуйки топорщились, пытаясь достать до камня.       «Живая», — с облегчением подумал нукенин. Затем он почувствовал, как кровь становится горячее и ярость медленно, неумолимо начинает закипать в ней.       Сорвав с себя пришедший в негодность балахон, разрезанный спереди пополам, Кисаме промокнул им рану и отшвырнул его в сторону.       Энэри, не обращая внимания на легкое головокружение от только что сотворенной мощной техники, прыгнул вперед, приготовившись атаковать обезоруженного врага. Конечно, тело нукенина само по себе представляло серьезную угрозу, но все же без защиты Самехады его проще было достать.       Кисаме отпрыгнул еще на несколько шагов назад, сложив пальцы, а затем выпустил изо рта мощный водяной снаряд, сбивая Энэри с ног. Опасаясь техник Стихии Молнии в его арсенале, нукенин отступил еще дальше, не опуская рук и готовясь складывать новые печати.       — Конец тебе, гаденыш, — произнес он сквозь стиснутые заостренные зубы.              — Ты не голодная?       Сюихико тихонько вздохнула, отвлекаясь от грез, в которые погрузил ее голос Итачи и захватывающая история приключений двух легендарных братьев. Она кивнула и приподнялась с подушки. Учиха закрыл книгу и положил на стол, встал с кресла и подошел к кровати.       — Ты позволишь? — мягко спросил он.       Девушка покраснела — это было приятное смущение — и кивнула. Тогда Итачи осторожно взял ее на руки.       — Кто обычно заботится о тебе?       — Воздушный клон. Я создаю его достаточно плотным… и называю Сюи.       — Поэтому не любишь, когда так обращаются к тебе?       Сюихико кивнула.       — Это может быть довольно опасно. Если тебе станет плохо, клон просто исчезнет.       Учиха взял с постели покрывало, сложил пополам и аккуратно окутал ее ножки. Впервые он чувствовал себя неловко, глядя на нее сверху вниз, и сел на краешек кровати, чтобы лучше видеть ее лицо.       — Есть кто-то, кто может по-настоящему заботиться о тебе?       — Мне бы не хотелось утруждать других людей, хотя однажды, я думаю, придется кого-нибудь нанять. — Сюихико слегка побледнела, но быстро взяла себя в руки. — Был один человек, который хотел за мной ухаживать, но я отказалась…       — Потому что он мужчина?       — Это было бы мучительно… принимать заботу от человека, которому можешь ответить только тем, что он посчитает черной неблагодарностью.       Учиха задумчиво смотрел на нее, но было непонятно, какого рода мысли обуревают его разум: непосредственно касающиеся темы разговора или далекие от нее.       — Разве забота требует благодарности? — произнес он наконец довольно тихо, словно и не ожидая ответа на свой вопрос.       Однако Сюихико с мягкой улыбкой ответила:       — Она не должна ее требовать, но должна встречать.              Кисаме всем телом чувствовал приближение опасности: слух его обострился, волосы встали дыбом, а мышцы напряглись. Сначала сделалось темно — звездное небо быстро заволокли тучи, — но затем из-за проблесков молний в глубинах клубящейся черноты поле боя вновь выступило из ночного мрака, каждую секунду в разных местах озаряемое новыми сполохами.       Поднялся ветер, унося морозный воздух и сменяя его теплым и влажным. Кисаме всей кожей ощущал присутствие чужой чакры, рассеянной вокруг, и, прищурившись, пытался разглядеть, где заканчивается граница поставленного барьера. Впереди него возвышался крутой горный склон с несколькими довольно плоскими уступами и уплотнением из камня, с накрепко засевшей в нем Самехадой; вдоль склона тянулась широкая горная терраса, на которой столкнулись нукенин и шиноби Облака; в нескольких десятках метров позади Кисаме южная ее сторона заканчивалась обрывом и спуском к самому подножию Юхаки — кое-где волнистым, кое-где крутым.       И все это пространство было пронизано чакрой Фринта. Здесь он мог беспрепятственно управлять зарядами молний, не особо заботясь о проводниках, а также использовать мощные техники наподобие Голубого кирина без вреда для собственного тела и самочувствия.       Кисаме повернул голову вправо и увидел самого капитана. Освещенный очередной вспышкой в недрах грозовых туч, он стоял, широко расставив ноги, на плоском валуне и держал руки на уровне груди, готовясь складывать печати.       «Кажется, в довершение всего пойдет дождь, — подумал нукенин. — Это упростит ему задачу. Но ведь не будет же он вредить собственным людям?»       Впрочем, чунина в пределах видимости не было, а мастер четырех мечей, похоже, собирался покинуть барьер: он ушел под землю.       Фринт готовился обрушить на Кисаме разряд молнии и ждал, пока Энэри выберется из зоны поражения.       Кисаме складывал печати очень быстро — так, что только с помощью шарингана можно было их разглядеть. Через пару секунд после того, как младший джонин скрылся из глаз под толщей земли и камня, рядом с нукенином возникли три его теневых клона. Один из них после дополнительной печати перевоплотился в копию Самехады, лишенную, правда, способности поглощать чакру и бритвенной остроты.       Один Кисаме ушел под землю, преследуя Энэри, другой длинными прыжками побежал к скале вызволять свой меч, а третий подхватил копию Смехады и бросился к Фринту. Любой из них мог быть настоящим — даже тот, что выглядел как меч.       Энэри продвигался к краю террасы, чтобы в случае удара молнии вблизи можно было спрыгнуть с обрыва на вершины елей и закрепиться там с помощью чакры. Он чувствовал некоторое облегчение оттого, что передал инициативу на поле боя своему командиру, — и это его расстраивало.       «Значит, я сам еще не готов командовать отрядом, что бы там ни говорил Томоока…»       Едва успев подумать об этом, джонин почувствовал вибрацию камней и почвы, пропитанных его чакрой, и понял, что за ним следом движется враг. Энэри остановился, усмехнувшись, и сложил печать. Теневой клон Кисаме в ту же секунду оказался раздавлен двумя пластами уплотненной породы и исчез.       В это время второй теневой клон схватился за рукоять Самехады и резко дернул ее на себя, одновременно пытаясь влить в нее часть своей чакры. Меч, который до сих пор, извиваясь, безуспешно пытался достать крайними чешуйками до сверхпрочного камня и разрушить собственную темницу, радостно встрепенулся.       Фринт, не изменившийся в лице, и, казалось, не обративший ни малейшего внимания на приближающегося к нему мечника, следил глазами за клоном. Успеть достать можно было только одного из них. Сомкнув руки, капитан обрушил молнию на теневого клона, развеяв его этой атакой. Самехада поглотила часть заряда и забарахталась активнее, постепенно кроша сверхпрочный камень.       Настоящий Кисаме подскочил к Фринту, занеся для удара копию меча. Невозмутимый капитан в последнюю секунду вдруг выставил левую руку и остановил клинок. Правда, его большой палец оказался практически срезан, а лезвие вошло в плечо.       Кисаме вздрогнул от удивления.       «Из чего это он сделан?! — подумал он, невольно окидывая взглядом грудные мышцы и мускулы рук Фринта, не уступавшие, пожалуй, его собственным. — Впрочем, это всего лишь копия Самехады и она, конечно, не так остра…»       Нукенин собирался было отвести меч, как вдруг его противник обрушил свой правый кулак на лезвие сбоку, одновременно все еще удерживая его пальцами левой руки. Так как это был не настоящий клинок, а теневой клон, он развеялся, а сам Кисаме быстро отскочил назад, на ходу складывая печати, но закончить технику не успел…       Фринт и Энэри, выскочивший на поверхность в пятнадцати метрах от врага, действовали синхронно: капитан выхватил из кармана на спине диск, спаянный из прутьев, и метнул в Кисаме, а младший джонин быстро склонился к земле и ударил в нее обеими руками, выпуская чакру. В том месте, куда, отступая, вот-вот должен был приземлиться нукенин, каменный пласт вдруг вспучился с огромной скоростью. Обычному человеку так можно было сломать ноги или хребет, но Кисаме лишь отшиб себе ступни и пошатнулся.       Однако секундного замешательства было достаточно, чтобы ловушка Фринта сработала: диск, сделанный из металла, способного накапливать и удерживать чакру, управляемый с помощью чакры, рассеянной в воздухе, завис над головой нукенина, а когда тот замер на каменном выступе, созданном Энэри, распался на семнадцать обручей. Изначально они казались сделанными из толстой проволоки, но, разъединившись, увеличились в размерах и охватили пространство вокруг Кисаме, составив от его изголовья до камня, на котором он балансировал, подобие сферической темницы.       Чакра, наполнявшая металл, приобрела форму постоянного тока большого напряжения, и продолжала циркулировать, управляемая Фринтом, подпитываясь из атмосферы. Обручи раскалились и окрасились в белый цвет, ярко освещая хищное лицо нукенина и его мощный торс с двумя порезами и потеками темной крови на животе.       Фринт поднял левую руку, увидел, что большой палец болтается почти лишь на одной коже, и срезал его кунаем. Палец упал на снег.       — Кума-тайчо! — воскликнул Томоока, приземлившись в прыжке рядом со своим командиром. — Я исследовал территорию в радиусе двух километров и никого не обнаружил.       Фринт в этот момент перевязывал руку липким бинтом и думал о том, будут ли работать его печати, сложенные без участия одного большого пальца. Затем взгляд его черных глаз обратился на противника.       — Так где твой напарник? — спокойно спросил он, не трогаясь с места.       Энэри стоял с другой стороны темницы, в пятнадцати метрах от нее. Ему было хорошо видно всех участников этой сцены: и товарищей, и противника. Он хмурился и пытался прийти в себя после применения трех мощных земляных техник за последние полчаса. В то же время ему нужно было следить, чтобы Кисаме не вынырнул из темницы сквозь камень под ногами, а если это произойдет — попытаться раздавить его, как теневого клона, — так что молодой джонин встал на одно колено и приложил руки к земле.       «Просто прикончи его, капитан, — подумал Энэри, — или дай сделать это мне!»       Однако он вовсе не был уверен, что у него хватит на это чакры…       — Чунин же сказал тебе, что я здесь один, — ответил Кисаме, — со мной лишь моя Самехада.       Нукенин ощущал на коже покалывание от тысячи тонких иголок и жар, пробирающий до костей. Глаза непроизвольно щурились, защищая себя от яркого света. В них не было ни капли страха.       — Что тебе нужно в Стране Молний?       Кисаме усмехнулся — он чувствовал, как Самехада постепенно высвобождается из своего каменного плена, — вытянул руку, напрягая мышцы, и раскрыл ладонь.       — Зубы скалишь? — произнес Фринт. Ему вспомнились прежние деньки в АНБУ, когда он ловил с помощью своей Грозовой тюрьмы таких вот, как этот Хошигаки Кисаме. — Тогда переговорам конец…       Сверхпрочный камень треснул — к этому времени вокруг лезвия клинка он превратился в крошево — и Самехада, вырвавшись на свободу, понеслась к хозяину.       Капитан и его джонин отреагировали одновременно: Фринт поднял правую руку и сжал ее в кулак, заставляя кольца темницы плотно сомкнуться вокруг тела жертвы, Энэри выпустил часть своей чакры в землю и воскликнул:       — Сверхпрочный камень!       Однако ни тот, ни другой не поспели вовремя.       Кисаме, уловив движение противника, ушел сквозь камень, раскалывая его с помощью своей чакры. Техники Стихии Земли он использовал в основном для незаметного перемещения, а не для боя. Кольца схлопнулись в воздухе и, создав мощную вспышку, рассыпались оплавленными кусками металла.       Самехада под углом ушла под землю, разрезая ее, будто масло, и, раскрыв пасть, втянула в себя чакру Энэри, проглотив при этом несколько кусков породы. Извернувшись червем, она изменила траекторию, чувствуя знакомое тепло, и, содрогнувшись от радости каждой своей чешуйкой, ощутила мощную хватку Кисаме на рукояти.       «Теперь все будет хорошо», — издала она вибрацию, смысл которой мечник интуитивно разгадал.       — Томоока! На камни! — быстро скомандовал Фринт и отпрыгнул вместе со своим чунином на ближайшие валуны.       Энэри, полный дурных предчувствий, отскочил на несколько шагов ближе к обрыву. У него уже было не так много чакры, чтобы выпустить ее в землю и отслеживать колебания.       Кисаме тем временем создал теневого клона, чтобы атаковать одновременно все цели. Клон выскочил на поверхность прямо перед Фринтом и Томоокой и замахнулся копией Самехады. Капитан, напряженный, но сохраняющий невозмутимое выражение лица, выждал необходимое время и, подгадав момент, когда лезвие неслось на него сверху вниз, быстро подался в сторону и обрушил на клинок мощный удар кулака. Копия Самехады развеялась, на секунду клон оказался открыт, Фринт ударил его ногой в живот, а Томоока отправил вдогонку несколько кунаев.       В это же мгновение раздался короткий вскрик Энэри.       Настоящий Кисаме двинулся именно к нему. Он мог отслеживать перемещение джонина по его чакре, так что вынырнул едва ли не под ним, угрожая разорвать чешуйчатым клинком противника пополам. Энэри отреагировал так быстро, как только смог, но из-за усталости и истощения отскочил недостаточно далеко. Кисаме пригнулся и очертил лезвием Самехады полукруг, зацепив выставленную вперед правую ногу.       Именно тогда джонин вскрикнул и завалился на бок, не выпуская мечей из рук. Его правая нога была срезана до середины бедра. Нукенин прижал ее ступней к земле, убрал меч и быстро сложил печати.       — Взрывная волна воды!       Мощный поток в ту же секунду смыл Энэри с обрыва.       — Энэри! — в отчаянии закричал Томоока, бросившись вперед.       — Стоять! — рявкнул Фринт и добавил тише: — Сначала закончим дело, потом поможем Энэри. Раз эта тварь поглощает чакру, придется использовать запретный прием. Прикрывай меня, пока я вхожу в режим Мудреца.       Оливковая кожа чунина приняла бледно-землистый оттенок. Он кивнул с усилием и начал складывать печати. Глаза его против воли наполнились слезами.       «Лучше бы мне… — думал он, — лучше бы меня… Только живи, Энэри! Только живи!»       — Щит из чакры!       Вокруг Томооки и Фринта образовался золотистый купол.       — Мне нужно две минуты. Всего две минуты! Твоей чакры должно хватить…       В этот момент к куполу подскочил Кисаме и, вытянув руку вперед, направил на него свой меч. Самехада жадно раскрыла пасть и начала поглощать золотистую чакру.       «Черт! — выругался про себя капитан. — Она делает это быстрее, чем я думал. Томоока не продержится двух минут».       Крепко стиснув зубы, Фринт быстро соединил пальцы обеих рук, и с клубящихся черных туч упала молния. Она была проглочена Самехадой, но на время отвлекла прожорливый клинок от купола. Однако, используя молнии, капитан не мог перейти в режим Мудреца, а впадая в транс, рисковал не очнуться до того, как Томоока окажется полностью истощен.       «Кажется, теперь мы в ловушке», — подумал Фринт, хмуря низкие брови.              Энэри повезло: он свалился на гладкие еловые ветки, скатился по ним вниз и упал, угодив затылком как раз в заснеженную ложбинку между торчащими твердыми корнями. И все же несколько секунд он не мог вдохнуть, так как сильно ударился спиной, и лежал, истекая кровью. Алая пульсирующая струйка залила снег, растапливая его.       Наконец Энэри задышал и, дрожа и обливаясь холодным потом, смог сесть. Боль казалась невыносимой и сверлом засела в мозгу, однако он ведь выносил ее, раз не потерял сознание и мог кое-как двигаться… Дрожь стала такой сильной, что начала походить на судороги, сердце бешено заколотилось в груди. Джонин стиснул зубы и посмотрел на свою ногу. Зрелище было отвратительным: из бедренной артерии фонтаном била кровь, кое-где подтекала алыми струйками или сочилась темно-красной жижей. Самехада не только разрезала, но и порвала его плоть, так что рана была неровной.       Хватило одной секунды, чтобы сделать наблюдения, затем Энэри быстро вытянул шелковый шнурок из широкой манжеты митенки и перетянул ногу так крепко, как только смог. Кое-как сложив прыгающие пальцы, он произнес сквозь зубы:       — Каменная броня!       Чакра накопилась в области бедра и открытой раны и в следующую секунду окаменела, плотно обхватив всю поверхность обрубка, оставшегося от ноги.       — Все, все, — сказал себе Энэри, безуспешно пытаясь выровнять дыхание.       Мысль его лихорадочно заработала, предсказывая развязку боя. Джонин быстро огляделся, но не увидел пары мечей, которые выпустил из рук при падении. Тогда он, решив не терять больше времени, пополз к подножию горы, которое возвышалось всего в нескольких метрах от него. Запрокинув голову и осмотрев довольно крутой склон с потеками воды, Энэри мысленно сосчитал высоту.       — Восемнадцать метров. Я пробежал бы их за доли секунды…       Он сорвал перчатки и, накапливая чакру в руках и левой ноге, пополз вверх по склону. Энэри не видел этого, но лицо его было белым, как снег, с капельками холодного пота на лбу и висках. Боль не становилась слабее, но джонин думал только о друзьях, которых подвел из-за своей неосторожности.       Энэри не выполнил свою задачу, не справился — и теперь Фринт и Томоока были полностью открыты для атак врага.       Эти мучительные мысли подгоняли его. Он почти все время видел перед собой собственные бледные руки с изящными кистями и красивыми тонкими пальцами.       «До чего же женские руки, — с презрением думал джонин, — слабые руки! Сбить бы вас об эти камни…»       Добравшись кое-как до горной террасы, Энэри осторожно выглянул из-за ее края и увидел, как молнии, озаряя поле боя белым светом, то и дело бьют в Кисаме, но неизменно попадают в пасть Самехады, простертой у края золотистого купола. Благодаря вспышкам света джонин видел напряженное лицо своего капитана, не размыкающего рук, и Томооку.       Выражение лица лучшего друга заставило сердце Энэри болезненно сжаться — таким оно было горестным, страдающим, словно это ему отсекли ногу.       Что можно было сделать? Чакры почти не осталось, кунаи и сюрикены лежали в кармашке, пристегнутом к правой ноге. Джонин видел ее — свою ногу — в десятке шагов от себя. Отделенная от тела, вместе с жизнью она потеряла свою красоту и казалась удивительно уродливой. Из четырех мечей при нем осталось два: один в верхних, другой в нижних ножнах.       Фринт заметил его краем глаза, но не подал виду, хотя в груди как будто разлили расплавленный свинец.       «Мой боец, — растроганно подумал он. — Это единственная возможность… Либо парни задержат его на пару минут, либо все быстро закончится: против настоящего меча, тянущего чакру, мне ничего не сделать».       Капитан опустил руки и перестал создавать молнии. Он сгорбился, голова его упала. Казалось, что Фринт задремал стоя. Созданный им барьер исчез; небо снова сделалось высоким и ясным, усыпанным звездами; повеяло зимней стужей.       — Каменный снаряд… — беззвучно прошептал Энэри, лежа на боку и складывая печати.       Приподнявшись на локте, он раскрыл рот и выпустил из него камень, который увеличился на лету до размеров небольшой дыни. Кисаме, ощутив за спиной вспышку чакры, обернулся и разрезал снаряд в полете. Джонин стиснул зубы и, опираясь одной рукой о влажный от растаявшего снега камень, другой выхватил меч из нижних ножен.       — Ого! — воскликнул Кисаме, усмехаясь. — Все еще барахтаешься, мелкая рыбешка? Смирись: сильный неизбежно пожирает слабого.       «Надо отвлечь его… хоть на полминуты…» — подумал Энэри, сглатывая, хотя в горле пересохло. Боль пульсировала во всем теле с такой силой, что ему казалось, будто глазные яблоки сейчас лопнут. Руки тем временем совсем ослабли. Энэри вспомнил, что навязать бой грозному противнику их заставил страх за генинов.       — Никогда не смирюсь с тем, что такие как ты пожирают слабых!..       Кисаме пожал плечами. Оставив за спиной купол и считая, что другие два шиноби никуда не денутся, он шагнул к Энэри.       — Смиришься ты или нет — это не изменит законы природы, — заметил нукенин.       «Создаст еще какую-то технику? — думал он в это время, опасаясь подходить слишком близко. — Чакры так мало, что и не понять, хватит ли ее на что-то или нет».       Томоока с замиранием сердца следил за тем, как Кисаме медленно идет к его другу. Нукенин миновал уже половину пути… Не в силах сохранять хладнокровие, чунин выскользнул из купола, обронив едва слышно:       — Прости, Кума-тайчо, но я не могу…       Он побежал, по широкому полукругу обходя Кисаме и бросая в него кунаи, чтобы отвлечь внимание на себя. Но нукенин проигнорировал слабого противника, загородившись мечом от его атаки.       В десятке шагов от цели Кисаме столкнулся с целой стайкой куниц из золотистой чакры, которые прыгали на него и взрывались, так что ему пришлось отступить и выставить перед собой Самехаду. В этот момент Томоока встал рядом с Энэри.       — Что ты делаешь? Зачем?! Мне и так конец… Защищал бы лучше капитана!       Томоока, полуобернувшись, улыбнулся в ответ. Эта добрая улыбка и мягкий взгляд заставили джонина содрогнуться от страха, от ужаса чего-то неизбежного.       — Уходи… — выдохнул Энэри.       Чунин выхватил меч из его верхних ножен и обернулся, чтобы встретиться с Кисаме лицом к лицу.       — Броня из чакры! — воскликнул он, и золотистый мерцающий покров окутал его руку и грудь.       Джонин выронил свой клинок и дрожащими пальцами попытался сложить печати. Но чакры почти не было и от одного лишь усилия воли она не появилась из ниоткуда. Задыхаясь от волнения, Энэри поднял глаза.       Кисаме взмахнул Самехадой; она срезала выставленный Томоокой клинок, и, втягивая в себя золотистую чакру, прошлась по телу чунина, разрывая его от плеча до пояса. Тело, распадаясь на две половины, завалилось на Энэри, заливая его кровью.       — Томо…ока…       Джонин судорожно вцепился в друга, обхватив и прижав к себе его голову, шею, правую руку и часть грудины. Дальше он старался не смотреть, чтобы не растерять остатки мужества. От потока крови сделалось горячо и мокро.       — Это было очень глупо, — заметил Кисаме, встряхивая Самехадой.       В следующую секунду он встретился взглядом со своим противником.       Лицо Энэри было белее снега; глаза пылали; рот был искривлен. Выражение бесконечного ужаса, отвращения, непонимания и горя застыло на нем. Этот ужас не имел отношения к страху: Энэри не боялся Кисаме, но его жестокость поражала его.       Нукенин молча смотрел на него в ответ.       «И этот считает меня чудовищем, — думал он с мрачной усмешкой, которая, впрочем, быстро погасла. — Но почему я должен жалеть его тело, если у меня никогда не было такого тела? Почему я должен щадить его друзей, если у меня никогда не было таких друзей? И почему меня должно заботить его будущее, хотя я сам не имею будущего? Хищнику — жалеть свою жертву?..»       Не желая больше терпеть этот взгляд, Кисаме ударил Энэри ногой в лицо. Джонин откинулся на снег и остался лежать, прикрытый телом друга, в луже его горячей крови.              Фринт поднял голову и открыл глаза. Шумно дыша через нос, он выпрямился, расправляя могучие плечи, покрытые шерстью, и замер.       — Не успел… — горестно пробормотал он, глядя на тела своих бойцов. — Не успел…       Грозный, ужасающий своей мощью рев раскатился в морозном ночном воздухе.       — Я разорву тебя на куски, Хошигаки Кисаме!..