Утешение

      Сюихико снилась мама, так что она проснулась взволнованной и со слезами на глазах. Между тем дышалось на удивление хорошо, только поясница немного побаливала из-за того, что вчера куноичи пренебрегла дневным отдыхом и почти целый день провела в сидячем положении в кресле. Вызвав клона, чтобы отправиться в ванную и привести себя в порядок, она сказала, с грустью обращаясь к нему:       — Сюи, я, наверное, сошла с ума? Думаю только о нем… Мне впервые за последние полгода приснилась мама, а я думаю о нем… Он тоже скоро умрет. Все это время мне казалось, что он не до конца понимает меня, но на самом деле это я не понимала… Он считает свою смерть благом.       Воздушный клон стоял на том же месте и все с тем же равнодушным выражением лица, однако Сюихико казалось, что он смотрит на нее с укором.       — Ох, ладно. Пойдем в душ…              Итачи поднялся довольно рано. Умывшись и заправив постель, он присел, ожидая пока Сюихико покинет свою комнату, чтобы встретить ее и вместе отправиться завтракать (местоположение куноичи можно было отследить с помощью ворона из чакры, заключенного в ее тело). Сегодня ему все виделось не в столь мрачном свете и казалось, что они могут провести вместе оставшиеся семь дней, не обрушив на себя гнева небес в виде санкций со стороны Райкаге или Акацки. Из-за Акацки вообще не стоило беспокоиться: Итачи выполнял свою задачу наилучшим образом, поправляя здоровье и позволяя глазам отдыхать.       Столкнувшись в коридоре, молодые люди обнаружили, что вполне могут обойтись без обычных приветствий: такими теплыми сделались их взгляды, обращенные друг на друга. И это утро было таким прекрасным, что ни один из них не задумывался, каким будет утро последнего дня.       Получилось так, что после завтрака они снова оказались под капельницами в комнате с аквариумом только вдвоем. Сюихико не подозревала о том, что эта «случайность» являлась следствием беседы Итачи с доктором Исии. Впрочем, он преследовал и другую цель — проверить, как отреагирует его тело на очередное применение шарингана. Результат оказался удовлетворительным: никаких негативных последствий на этот раз не было.       — Я думал о природе твоего недуга, — произнес Итачи.       Тело его находилось в приятном расслабленном состоянии, в то время как ум был сосредоточен.       — Неужели ты искал способ помочь мне?       — Если бы я мог это сделать…       Однако сердце Сюихико преисполнилось благодарности хотя бы за то, что он думал о ней.       — Каждая из трех причин, которые я назову, может болезненно отозваться в твоей душе, поэтому я заранее прошу прощения.       — Ничего страшного.       Учиха смотрел на девушку и с сожалением думал о том, что вскоре его слова погасят нежную улыбку на ее лице.       — Твоя болезнь может быть врожденной — следствием смешения и взаимодействия генов носителя бьякугана с генами представительницы семьи Райюн. Я думаю, подобных браков никогда не заключалось, поэтому и с недугами, похожими на твой, медики не сталкивались. Насколько мне известно, твои предки со стороны матери — одно из разветвленных и сильнейших семейств шиноби в Стране Молний?       — Да. Хотя у нас с мамой не было близких родственников, Райюн — распространенная фамилия среди шиноби Облака, однако ее носители не считают себя представителями одного клана и ничем особенно не связаны друг с другом. Мама была здоровой женщиной, ее родители погибли на войне довольно молодыми, так что об их состоянии здоровья ничего не могу сказать.       — Я не имел в виду, что ты унаследовала болезнь от матери или от отца. Я думаю, что причина ее возникновения может заключаться во влиянии их генов друг на друга.       — Тогда… этот союз был обречен во всех смыслах.       — Невозможно утверждать наверняка. Однажды может наступить мирное время, когда такие браки будут считаться вполне приемлемыми.       Сюихико покачала головой.       — Там, где у людей есть чакра, никогда не будет мира.       Итачи быстро вскинул на нее свои черные глаза.       — Почему ты так думаешь?       — Эта сила разрывает нас изнутри и ищет выхода.       — Она может быть направлена на созидание.       — Созидание всегда было стремлением меньшинства. Кажется, теперь мне нужно извиниться за то, что задела тебя…       — Просто твои слова созвучны моим самым главным страхам.       «Я привык считать себя чудовищем, — подумал Итачи, — но всегда успокаивал себя тем, что другие люди не такие, как я».       — Будем надеяться на то, что я ошибаюсь, — серьезно сказала Сюихико.       Учиха вздохнул.       — Вторая причина — эта печать на твоих глазах. Ранее я уже предположил, что Эхо-сан заключила сделку с Богом Смерти. Должен сказать, что до сих пор подобные печати демонстрировали только два человека: Третий и Четвертый Хокаге. Но это вовсе не исключает возможности применения их кем-то кроме шиноби Листа. Однако… здесь меня смущает разница в уровне способностей.       — Я понимаю.       — Тем не менее обстоятельства смерти Эхо-сан говорят сами за себя. Если бы эта печать подпитывалась твоими жизненными силами, этим можно было бы объяснить возникновение болезни.       — Значит ли это, что, избавившись от печати, я преодолела бы свой недуг?       — Боюсь, что от нее невозможно избавиться.       — Тогда… мой бьякуган?.. — Сюихико не договорила, с волнением глядя на Итачи.       Учиха едва заметно кивнул, прикрыв глаза.       — Однако нельзя сказать точно, как эта печать отреагирует на попытку извлечь бьякуган.       — Ах… мама, конечно, попыталась бы защитить его, так что, скорее всего, сами глаза разрушатся, но что будет с моим телом…       — Я взволновал тебя.       Сюихико глубоко вздохнула, чтобы выровнять дыхание.       — Это… это ничего не значит — я все равно не стала бы рисковать. Остаться слепой не так страшно, как распрощаться с моими иллюзиями навсегда.       Итачи внимательно посмотрел на куноичи.       — А если бы ты знала наверняка, что это вернет твоему телу здоровье и подвижность, ты смогла бы отказаться от своих глаз?       Сюихико помолчала несколько секунд, прежде чем ответить.       — Да, — сказала она, слегка нахмурившись. — Жизнь намного шире и прекраснее, чем то, что я могу создать с помощью моих глаз. Пусть я никогда больше не увидела бы эту красоту, но услышала бы ее, почувствовала на коже и кончиках пальцев, — с этими словами куноичи раскрыла ладонь правой руки, покоившейся на ручке кресла.       Черные глаза, наблюдавшие за ней, потеплели. Учиха показалось, что он услышал единственно верный ответ. Он положил свою руку сверху, и их пальцы переплелись.       — А ты? Мог бы отказаться от своих глаз?       — Я сделаю это с облегчением, когда наступит время. В конце моего пути.       «Может быть, и мне было бы легче принять свою смерть, если бы она имела какое-то значение, — думала в этот момент Сюихико. — Но, наверное, она будет такой же бессмысленной, как и моя жизнь. Бессмысленной и никому не нужной».       Однако вместо горечи куноичи ощущала теплоту, ведь ее рука в этот момент соприкасалась с рукой Итачи — все остальное казалось далеким и незначительным.              В воздухе пахло сыростью; под ногами хлюпала каша из мокрого снега и пыли. У Тадасу от напряженного бега на лбу и над верхней губой выступила испарина. Когда становилось совсем невмоготу, он на несколько секунд снимал маску, позволяя ветру высушить и освежить лицо. Командир отряда АНБУ чувствовал, что его люди истощены и мечтают об отдыхе, но нужно было непременно выполнить поставленную задачу и продвинуться еще на два километра в юго-западном направлении.       Навстречу Тадасу и его людям двигался другой отряд АНБУ. Молодой человек узнал командира несмотря на то, что его лицо было скрыто под маской, а тело окутывал плащ: это был Рига-сан. Прежде чем приблизиться друг к другу, оба предводителя обменялись условными знаками.       — Зачем вы здесь? — спросил Рига.       — Преследуем одного из Акацки, точнее, пытаемся напасть на его след.       — Вы опоздали: на Юхаки был бой, погибли двое наших.       — АНБУ?       — Бывший АНБУ, Кума-тайчо, и один из его чунинов.       — Черт! — Тадасу сжал руку в кулак с такой силой, что его кожаная перчатка заскрипела. — Где же вы были все это время, пока у вас под носом…       — О чем ты? — хмуро прервал его Рига.       — Мы преследуем его от самого места гибели отряда Оороры-сан больше четырех суток. Я отправил из санатория «Йоаке» трех птиц: в Кумогакуре, на заставу Дзанго и к вам, на Юхаки.       — Мы только что с заставы Юхаки: никаких сигналов нам не поступало ни с Йоакеямы, ни от Райкаге.       — Как такое может быть?       Тадасу коротко пересказал все, что ему было известно о действиях Акацки на территории Страны Молний.       — Если бы мы знали, отправились бы сами на поиски пропавших генинов.       — Пропали какие-то генины?       — Генины-то как раз вернулись, а отряд, который их прикрывал, столкнулся с Мечником Тумана. Мы пытаемся отыскать его следы.       — На заставе уже знают?       — Да, оттуда отправят донесение Райкаге, но я считаю, что вам срочно нужно отправить еще одно — с теми сведениями, что есть у вас.       Тадасу крепко стиснул зубы: им придется бежать всю ночь, в лучшем случае двенадцать часов, а скорее, учитывая состояние отряда, все шестнадцать.       — Удачи.       — И вам.       Рига и его люди двинулись дальше по дороге и вскоре растворились в вечерних сумерках.       — На Юхаки, — коротко бросил Тадасу и сорвался с места.       «Закончу это дело и подам в отставку, — думал он на бегу. — Хватит с меня проверок на прочность. Заберу Сюи из «Йоаке», и будем жить вдвоем где-нибудь на окраине Кумо. Она, конечно, снова станет сопротивляться, но пора перестать обращать на это внимание — Сюи сама не знает, чего хочет. Она всегда была мечтательницей, ей нужен кто-то, кто мыслит трезво и способен позаботиться о ней».       Представив себе лицо Сюихико, Тадасу почувствовал больше жара в крови и ускорился.              «Джирайя, — думал Итачи, — вот человек, который мог бы раскрыть природу печати на глазах Сюихико. Если бы только она была куноичи Листа, а не Облака». Но имеет ли смысл думать о невозможном? Хьюга не приняли бы ее, лишь потребовали бы вернуть себе бьякуган — без его бесполезной для них оболочки. И даже если бы один из великих Саннинов согласился помочь куноичи Облака, кто стал бы просить его об этом? Акацки?       — Какая же третья причина? — мягко спросила Сюихико, позволяя ему играть своими пальцами. Пребывая в задумчивости, Итачи не отпускал их.       — Твои потрясения от того, что произошло в Хашимори, могли стать как поводом, так и причиной болезни.       — Итачи, ты хочешь сказать, что я сама разрушаю собственное тело?       Куноичи говорила спокойно и очень тихо, но он чувствовал, что ранил ее.       — Нельзя исключать такую возможность.       Молодые люди молчали какое-то время. Его рука без движения лежала поверх ее руки.       — Я, конечно, заслуживаю наказания, но считаю, что скорее искупила бы свою вину, посвятив жизнь служению Кумо, а не влача столь жалкое существование вдали от людей и заживо похоронив собственные таланты.       Учиха наклонил голову в знак согласия; ресницы его опустились. Сюихико повернулась и внимательно на него посмотрела.       — Итачи… А ты предполагал подобное в отношении себя?       В этот момент нукенин почувствовал то же, что и мастера гендзюцу, в чьи ловушки он намеренно попадался, а затем менялся с ними местами, подчиняя иллюзию себе. Вопрос оказался таким неожиданным и личным, что Итачи против воли покраснел. Эта реакция, конечно же, не укрылась от пристального взгляда куноичи, так что в конце концов пришлось сказать правду.       — Да, я рассматривал этот вариант. Наш разум так устроен, что пытается установить как можно больше связей и соединить множество несвязанных друг с другом фактов. Человеку свойственно расценивать собственные страдания как наказание за что-либо. Это наделяет их смыслом. Тем не менее, даже являясь прямым следствием определенных событий, страдания вовсе не искупают их.       Лицо Учиха при последних словах сделалось жестким.       — Что же искупает? — очень тихо спросила девушка. — Может быть, смерть?       — Искупление… Как будто угли прогоревшего костра снова могут стать древесиной, а сгнившие листья — вернуться на ветки деревьев.       — Но ты ведь сказал, что я изменилась! Значит, это возможно…       — Я прожил тот отрезок твоей жизни и могу сравнивать.       Сюихико часто дышала, чувствуя, что ей не хватает воздуха. Она шевельнула левой рукой, но игла в ее вене дернулась и трубка с лекарством натянулась, тогда куноичи пришлось забрать свою правую руку из-под руки Итачи и прижать ее к груди, чтобы хоть как-то успокоить усиленно бьющееся сердце.       — Ты готов простить мне все что угодно, но себе ничего не прощаешь, каждым своим поступком сгущая мрак, в котором пребывает твоя душа. Ты не ищешь света, лишь плотнее закрываешь глаза, веря, что вокруг беспроглядная тьма… Ты ненавидишь себя?       — Да.       Свет… Где-то на краю его сознания, подобного затянутой мглой унылой земле, брезжил свет — слабый огонек света, имя которому было Учиха Саске.       — Как мы похожи с тобой, — вдруг сказал Итачи. — Ты так снисходительна ко мне и так безжалостна к самой себе. Но я снова разволновал тебя…       В этот момент в кабинет вошла медсестра и обратилась к молодым людям с какой-то вежливой и дружелюбной фразой, а потом замолчала вдруг: Сюихико и Итачи, вцепившись в ручки своих кресел, хмуро и напряженно смотрели друг другу в глаза, не обращая внимания ни на что вокруг. Пришлось заговорить с ними снова.       «Кажется, на этот раз сплетни Ясу-чан имеют под собой основания, — подумала женщина, скатывая пустые трубки в кольца, — этих молодых людей не оторвать друг от друга».              Итачи молча катил кресло Сюихико по коридору: из-за плохого самочувствия ей требовался отдых. Его удивляла и беспокоила сила глаз этой куноичи; в иные моменты Учиха казалось, что взгляд Сюихико способен пронизывать мрак его души и касаться живых ее участков.       — Приятного отдыха, — спокойно сказал он, оставив девушку в ее комнате и повернувшись к двери.       Сюихико казалось, что в ее груди разлился свинец — так тяжело было дышать, но беспокоилась она не о себе.       «Я ошибалась, думая, что он готов пожертвовать жизнью ради достижения цели: он жертвует большим, намного большим и не ждет, что смерть очистит его хотя бы от части преступлений. Итачи смирился с тем, что изменился навсегда, с тем, что его душа навечно погрязла во мраке… Но… ради чего? Я знаю, сейчас он уйдет и будет мучить себя этими мыслями. Могу я хоть ненадолго облегчить его ношу?»       — Итачи! — Сюихико схватила его за запястье, но почти сразу же отпустила, слегка покраснев под быстрым взглядом черных глаз. — Позволь мне показать тебе кое-что…       — Но разве ты не устала?       — На это мне хватит сил.              Казалось, что солнечные лучи пронизывают окружающее пространство, наполняя его золотистой слепящей пылью и звоном множества цикад, разбитым на тысячи осколков, рассеянным в воздухе и оттого приглушенным. Глаза Итачи невольно щурились, спасаясь от яркого света, лицо пылало от жары и напряженного бега. Ветра не было, но воздух, разрезаемый его быстрым движением, приятно овевал горячую, влажную от пота кожу на лбу и щеках. Легкие ступни едва приминали иссушенный солнцем ковыль.       Широкое всхолмье, волнами уходящее к самому горизонту, обрывалось всего в нескольких десятках метров по правую руку Итачи. Он слышал плеск волн, бьющихся о каменистый берег, и мечтал окунуться в них. После удачного завершения миссии по доставке ценного предмета искусства у Итачи остались целые сутки форы, чтобы вовремя вернуться в Кумо, так что он мог себе позволить задержаться на денек на морском побережье.       Ускорившись, Учиха взял правее и через пару минут бежал уже почти по самому краю обрыва, разглядывая рваную линию берега внизу. Купаться на таком скалистом побережье очень опасно: волны могут двигаться непредсказуемо, завихряться и создавать воронки, биться о торчащие острые выступы. Шиноби, не связанному со Стихией Воды, лучше не соваться в такие места. Но как же хотелось искупаться! И каким бесконечно прекрасным казалось сине-зеленое море с небольшой рябью и мириадами отблесков солнца на ней — точно чешуйчатая спина лениво раскинувшегося до края неба дракона.       Наконец глаза Итачи отыскали чудесное место: гладкую полоску песчаного берега, зажатую между двух скал. Эти скалы показались Итачи вратами, открывавшими путь в океан. Прикрепляясь к склону с помощью чакры, он осторожно спустился и ступил на песок. Совсем рядом с ним каменная стена была расколота, образуя ущелье, дно которого заполняла морская вода. Очевидно, во время штормов волны докатывались до этой расщелины, размывая песок и обкатывая камни. Но сегодня на полоске песчаного берега было сухо. Она находилась в тени в первой половине дня, а сейчас, когда солнце клонилось к западу, ярко освещалась от влажного края с набегавшей на него пеной до темного, гладкого каменистого склона.       Итачи не нужно было использовать бьякуган, чтобы убедиться, что он совсем один в этом уголке суши на самом краю света, так что он быстро сбросил сандалии и, погрузив ноги до самых щиколоток в горячий песок, принялся быстро раздеваться. Оставив одежду и вещи у подножия скалы, Учиха сорвался с места и побежал так, как если бы был обычным человеком — немного тяжело, немного неуклюже, не используя чакру, чтобы сильнее отталкиваться от земли. Ноги сделали несколько шлепков по воде — и разгоряченное тело врезалось в прохладную воду, сделавшись вдруг таким легким…       Он нырял с открытыми глазами, задерживая дыхание, и из озорства доставал пальцами до самого дна, натыкаясь на ракушки и камни, терпел, сколько мог, а потом вырывался, подобно снаряду, на поверхность и мотал головой, отбрасывая мокрые волосы с лица, фыркал и пытался отдышаться, ослепленный солнцем, беззаботный, счастливый…       Итачи радовался, как ребенок, скользя в иссиня-зеленой толще воды, то расслабляя, то напрягая свое юное тело. Понырять, зависнуть в воде вертикально, подергать руками и ногами, поплавать разными стилями, распластаться звездочкой поверх волны… Последнее занятие было тем увлекательнее, что превращало Итачи в границу между огромным океаном и еще более обширным теплым воздушным пространством. Половина тела наслаждалась прохладой, а другая половина — горячим солнечным светом.       Выходя на берег, он одновременно как бы сбросил с плеч груз, но оказался придавлен собственным весом, кое-как вырвал ноги из набежавшей сзади волны и ступил на раскаленный песок, оглядываясь через плечо.       Солнце еще немного опустилось к западу, над горизонтом расстелилась легкая белая вуаль облачков — и вдруг окрасилась в золотистый цвет. Итачи упал на песок, раскинув руки и прижавшись щекой к его горячей поверхности. Никогда в жизни ему не было так легко и хорошо, словно он был в эту минуту свободен ото всего — от забот, тревог, обязанностей и даже от воспоминаний.       — Я люблю тебя, — растроганно и очень тихо прошептал он с сильно бьющимся сердцем, сам толком не зная, к кому обращается. — Люблю…              Очнувшись от этой иллюзии, Итачи почувствовал, как по его коже бегают мурашки — настолько реалистичной она была. Ему показалось, что он до сих пор ощущает отяжелевшие от воды волосы, солоноватый привкус во рту и песок на высушенном солнечным теплом и легким ветерком теле.       Сюихико улыбнулась ему, и на его губах в ответ невольно расцвела улыбка.       — Спасибо за то, что позволила мне это испытать. Это было прекрасно.       Куноичи изо всех сил старалась казаться бодрой, хотя слабость охватила все тело и лишила красок ее лицо, и только закрыв дверь за Итачи на задвижку, она бессильно опустила руки и голову и продолжала сидеть так какое-то время, с ужасом ожидая наступления оцепенения. Однако уже через пару минут ей как будто стало лучше. Перебравшись на постель, Сюихико легла на бок, прижимая подушку к груди, и сразу же заснула.              Итачи тоже прилег и закрыл глаза, хотя спать не собирался. Ощущения, которые он испытал благодаря иллюзии Сюихико, оставались яркими и выразительными, и дело было даже не в том, что чувствовало его тело, а в том, какой свободной и безмятежной в те минуты казалась его душа. Никогда в течение всей своей жизни он не был так спокоен и счастлив; с трудом верилось, что люди могут испытывать нечто подобное.       — Неужели человеческая жизнь может быть безмятежной, чистой, как родниковая вода, светлой, как солнечное утро? Или, может быть, дело в ней? — темные ресницы Итачи распахнулись, и взгляд вперился в потолок. — Я сказал ей, что она сама разрушает собственное тело, наказывая себя за смерть друзей и жителей Хашимори, но разве человек, который любит жизнь так сильно, может применить к себе столь изощренное наказание? Никогда.              Проспав около двух часов, Сюихико пробудилась и почувствовала себя достаточно бодрой для того, чтобы искупаться. Ей особенно хотелось принять ванну после гендзюцу с морским побережьем, но делать это следовало только в компании и с помощью клона. Она решила обойтись без пены, лишь добавила немного ароматической соли.       Погрузившись в воду, куноичи откинулась на изголовье ванны и расслабила все тело.       «Моря больше не будет в моей жизни — только тот его край, что видно с Йоаке, — думала она. — И плавать я никогда не смогу. Надеюсь, Итачи…»       Не додумав мысли до конца, Сюихико на несколько секунд потеряла сознание и начала сползать в воду. Ее клон исчез. Вода схлестнулась над побледневшим лицом, темно-каштановые волосы расползлись волнами, часть прядей всплыла надо лбом и по бокам от щек и колыхалась, как нежнейшие морские водоросли, отбрасывая тень на матовую кожу.       Из носа и изо рта вырвались пузырьки воздуха, и вдруг девушка открыла глаза, округлившиеся от страха. Она хотела вскрикнуть, но только захлебнулась и в диком ужасе замахала руками в воде, ища опоры. Несколько коротких мгновений, показавшихся провалом в вечность, состояние паники мешало ей осознать происходящее и предпринять то единственное, что было необходимо. Наконец она ухватилась за край ванны и, вцепившись в нее изо всех сил, подтянулась на руках, вырвавшись из воды и свесив плечо и голову.       Сюихико кашляла, пыталась отдышаться и быстро моргала, вода лилась ручьем с ее волос прямо на пол, сердце бешено колотилось, подбородок и плечи дрожали. Не успев толком прийти в себя и испугавшись нового приступа, куноичи с помощью рук перевалилась через край ванны, потянув за собой бесполезные ноги. Они ударились об пол с глухим стуком, но Сюихико это мало волновало, хотя пониже спины — там, где ее тело не потеряло чувствительность, — она больно ушиблась.       Куноичи отползла немного, сдернула за край висевшее на крючке большое полотенце, затем обернулась в него, откинулась спиной на ванну и вдруг горько разрыдалась. Она плакала, как ребенок, вытирая глаза кулаками, но только больше размазывая слезы по щекам, безутешно и навзрыд, даже не пытаясь успокоиться… И вдруг услышала стук в дверь. Три резких, громких, требовательных стука.       — Сюихико! — позвал ее голос Итачи — напряженный голос, в котором отчетливо слышались нотки беспокойства.       Куноичи сложила печати и создала воздушного клона, на которого почему-то даже смотреть не хотелось, как будто он был в чем-то виноват. Клон открыл дверь и исчез. В комнату вошел Итачи и, увидев свет и распахнутую дверь в ванную, сразу же бросился туда. Благодаря ворону из чакры, помещенному в тело Сюихико, Учиха чувствовал, когда ей угрожала опасность. Именно этот тревожный сигнал заставил его прийти.       Девушка сидела на полу, обернутая в полотенце, закрыв лицо руками, и все еще плакала, безуспешно пытаясь успокоиться и не желая предстать перед Итачи в столь жалком состоянии. С мокрых волос продолжала стекать вода. Сердце молодого нукенина сделало несколько болезненных ударов; первым его побуждением было броситься к Сюихико, прикоснуться к ней, прижать к себе, но, окинув ванную комнату быстрым взглядом, он понял, что опасность миновала, и усилием воли сдержал свой порыв.       Сняв с крючка хлопковый халат, Итачи наклонился, набросил его на плечи девушки, а затем сел прямо на пол рядом с ней. Беззвучно вздохнув, он протянул руку и погладил ее по голове, убирая назад свисавшие на лицо мокрые волосы. Сюихико ниже наклонилась вперед, сильнее прижав к себе ладони, но губы ее все еще кривились и из глаз продолжали катиться слезы.       «Это невозможно!» — подумал Итачи. Невыносимо было наблюдать за тем, как она горюет, и ничего не предпринимать. Отбросив все разумные доводы и позволив своему сердцу принимать решения, он подхватил девушку и одним быстрым, сильным движением пересадил ее к себе на колени. Так они сидели какие-то время: Итачи обнимал ее, кутая в халат ее нежные белые плечи, а Сюихико плакала, прислонившись к нему мокрой головой.       Постепенно она успокоилась и отняла ладони от лица, но не убрала их, одну руку прижав ко рту, а другой робко касаясь ворота его кимоно.       — Испугалась? — мягко спросил Учиха, глядя на нее из-под темных ресниц.       — Да, но я не из-за страха плачу… Мне просто обидно!       — Обидно?       Сюихико кивнула. Она и вправду была похожа в этот момент на обиженного ребенка, но в следующую секунду, подняв на Итачи серьезные глаза, перестала казаться маленькой девочкой.       — Мне обидно оттого, что все это так глупо и бессмысленно! Как будто я лишь облако в этой жизни, которое быстро проносится по небу, не принеся дождя и не заслонив собой солнца; снег, который выпадает в начале ноября, чтобы растаять поутру; пена, которая ложится на песок, а потом исчезает, смытая новой волной… Итачи, неужели моя жизнь совсем ничего не стоит? Чтобы умереть так…       Такой болью отозвались в его душе эти слова, что он не сумел сохранить спокойное выражение лица.       — Нет. Только не твоя…       Итачи так крепко прижал ее к себе, как будто надеялся удержать этими объятиями от гибели. «Почему я родился одним из Учиха?» — с ненавистью вопрошал он сам себя, хмуря в бессильной ярости свои темные брови. Будь он кем угодно, только не собой, смог бы как-то помочь ей или хотя бы стать ее утешением…       Сюихико как будто снова сделалась спокойной.       — Жаль, что я не могу быть по-настоящему хладнокровной, — задумчиво произнесла она, немного отстраняясь от Итачи. — Есть что-то лицемерное в том, как я цепляюсь за жизнь.       В этот момент Учиха понял, что ее спокойствие — маска, и верить стоит не ее серьезному взгляду, а бледным губам и едва заметно подрагивавшим пальцам.       — Не стоит так говорить…       — Будь я по-настоящему мужественной и хладнокровной, я приняла бы это как подарок судьбы, божественное милосердие, избавляющее меня от ужаса ожидания скорой смерти и страданий, которые омрачат конец моего жалкого пути.       Именно так она выглядела — горящие глаза, бледное лицо — за мгновение до того, как использовала на нем то гендзюцу, сотканное из света, тьмы и пронзительной боли, поэтому Итачи понял, что ее горе сменилось яростью и лучше молча выслушать ее, чем пытаться успокоить.       — Неужели лучше было бы лежать целыми днями, неделями без единого движения, запертой в парализованном теле, дожидаясь полного истощения и потери сил? Чужие люди будут прикасаться ко мне, обслуживать, пытаться продлить существование… жалеть меня! Или презирать… А я… останусь наедине со своими мыслями и воспоминаниями, которые не сулят мне ничего… ничего, кроме боли! Может быть, я должна была умереть вместе с Аюто и Акихито? Почему Мори Ютсу не убил меня? Зачем… зачем я живу? И еще пытаюсь бороться за эту жизнь, полную унижений…       Куноичи с горечью усмехнулась. Руки ее уже заметно дрожали, грудь часто вздымалась. Ей не хватало воздуха, и она замолчала, пытаясь отдышаться.       — Мне стоило бы…       — Что? — прервал ее Итачи, нахмурившись. Он тоже был бледен. — Убить себя?       — К сожалению, я не могу этого сделать. Вернувшись из Хашимори, я поклялась, что никогда больше не буду себя жалеть. В моем случае самоубийство — это проявление жалости к себе, а значит, я не могу поступить подобным образом и должна буду вынести все.       Сюихико посмотрела на пол, залитый водой, и подумала: «Как глупо отказываться от такого подарка судьбы…» Шиноби учат в определенных ситуациях преодолевать инстинкт самосохранения, но ведь она всегда была плохим шиноби…       Учиха тяжело вздохнул, взял белую руку Сюихико и осторожно пропустил ее через рукав халата, а потом проделал то же со второй рукой и, наконец, аккуратно расправил ткань на ее плечах и воротник возле ее шеи. Девушка на секунду приоткрыла рот от удивления, щеки ее начали розоветь, а Итачи все никак не мог оторвать кончиков пальцев от нежной кожи, проведя ими по шее до самого ушка. Ресницы его опустились, он слегка наклонился вперед и поцеловал Сюихико, придерживая рукой ее голову.       — Какое это было бы несчастье, если бы я никогда не узнал тебя… — сказал он очень тихо, отстраняясь.       Легко поднявшись на ноги вместе с Сюихико, он отнес ее на постель и окутал покрывалом. Куноичи, совершенно смущенная, но отвлекшаяся от мрачных мыслей, кое-как высвободилась из полотенца, не распахивая халата, и вытерла влажные волосы. Итачи тем временем подошел к столу и взял с него расческу. Он сел на край постели и принялся прядь за прядью нежно перебирать и разглаживать ее волосы.       Сюихико смущенно улыбалась и думала о том, что только его забота нисколько не тяготит ее, и о том, что она не чувствовала себя униженной в его глазах, несмотря на случившееся. Хотя, будь на его месте любой другой человек, куноичи сгорела бы со стыда и страдала от мук уязвленной гордости.              Эту ночь Кисаме решил провести под открытым небом, а точнее под раскидистыми ветвями могучих елей, порубив сухие деревца для костра, соорудив себе лежанку из душистого лапника и накрыв ее сверху походным одеялом. Он развернул бумагу, в которую были завернуты пирожки с мясом, и принялся за ужин.       Самехада лежала рядом, но не подавала признаков жизни, чувствуя, что нукенин все еще раздражен по поводу недавней истории: когда Кума-тайчо решился убить себя, меч мог воспротивиться, но вместо этого охотно прошелся по его горлу, хотя не ощущал со стороны Кисаме намерения немедленно прикончить Фринта. Подобная кровожадность была естественна для Самехады, но иногда приходилась некстати.       Впрочем, после дня, проведенного в городке под названием Хаги, нукенин вполне мог считать свою миссию удачно выполненной. Перед входом в город ему пришлось изменить внешность, используя технику перевоплощения, а затем прогуляться по разного рода заведениям, которых избегали шиноби и в которых можно было раздобыть информацию. Обычно этим занимались шпионы Сасори, коих было немало, но так получилось (и Кисаме подозревал, не случайно), что человек, собиравший сведения в Стране Молний, перестал выходить на связь — сгинул. Собственно, это стало поводом отправить Кисаме и Итачи на разведку. Истинная причина заключалась в необходимости подлечить Итачи, но при этом скрыть его недуг от других членов организации.       Благодаря трусости Кори стало известно, где предпочитает проводить свои тренировки Нии Югито — в Лесу Гигантов. А о том, что это за место, Кисаме узнал подробнее, затесавшись в компанию лесорубов в одной из дешевых гостиниц неподалеку от городских ворот. Пришлось изображать грубоватое дружелюбие, пить и тягаться на руках, чтобы рабочие приняли его за своего. Они-то и рассказали о вековых соснах, чьи стволы в обхвате составляют два-три человеческих роста, а корни похожи на клубок гигантских змей. Такие деревья росли в северо-западной части страны и были защищены от посягательств рубщиков приказами Райкаге.       Зачастую бывало так, что горный перевал — единственная удобная дорога к лесу — перекрывался для простых людей. «Видимо, чтобы синяя кошка могла порезвиться, не покалечив случайных прохожих, — думал Кисаме. — Что ж, теперь я могу сообщить Какузу не только точное место, но и время тренировок джинчурики Двухвостого».       Специфика положения сосуда Хвостатого Зверя в Деревне заключалась в том, что он был не только ценнейшим объектом, но и самым мощным ее оружием, а значит, должен был защищать себя сам. Кумо имела в своем распоряжении трех сильнейших ниндзя: джинчурики Двухвостого, джинчурики Восьмихвостого и Четвертого Райкаге. Кисаме доставляло особое удовольствие представлять столкновение со всеми тремя одновременно — с поддержкой Итачи, конечно же. Не исключено, что вдвоем они бы справились с таким противником, срезав вершину пирамиды силы в Стране Молний. Но… такого приказа не было, да и подобная встреча без посторонних помех казалась крайне маловероятной.       Нукенин был, в общем-то, удовлетворен проделанной работой. Оставалось вернуться на Йоакеяму, встретиться с Итачи-саном и покинуть пределы Страны Молний. И, пожалуй, стоило поспешить, чтобы успеть прибыть в условленное место в срок.              Кисаме об этом не знал, но на расстоянии в пару сотен километров от него по той же самой дороге двигался отряд Тадасу, который, после выяснения всех подробностей, получил приказ вернуться на Йоаке и еще раз прочесать местность и проверить санаторий. Два отправленных оттуда послания из трех не дошли до места назначения — насчет третьего пока было не известно, но, по всей видимости, и застава Дзанго не получала тревожных сигналов, так как не передавала их в Кумо. Все это было подозрительным.       Тадасу хмурился и задавался множеством вопросов, на которые был не способен дать ответ. Он беспокоился за Сюи-чан: она находилась в большой опасности, если где-то поблизости от Йоаке скрывался враг. На Юхаки сражался мечник, значит, на восточном побережье их могла ожидать встреча с мастером гендзюцу. Что могли противопоставить ему люди Тадасу? Впрочем, с заставы Дзанго должен был выдвинуться отряд поддержки.       И все-таки предположение о том, что один из Акацки с какой-то целью пребывал на Йоакеяме в течение нескольких дней, казалось сомнительным: там не было ценных объектов, а в списке гостей не значилось крупных шишек или богачей, на чью голову мог поступить заказ. К тому же преступники разделились, и мечник пересек территорию Страны с востока на юго-запад. Он мог уже в это время перейти границу и покинуть пределы Страны Молний, а цели и планы Акацки все еще оставались не ясны.              Время ужина миновало, скупое февральское солнце уже закатилось за горизонт. Снаружи было безветренно и тихо, можно было любоваться загорающимися на ясном небе звездами, но молодые люди не выходили из комнаты.       Итачи, расположившись в кресле, продолжал читать вслух любимую книгу Сюихико. Куноичи сидела у него на коленях, положив голову ему на плечо, и вслушивалась в звуки его голоса, как в прекраснейшую мелодию.       — Довольно жестокая расправа над несогласными, — заметил Учиха в конце очередной главы, опуская книгу.       — С этим я не буду спорить.       — Но она не отвращает тебя от героев?       — Бессмысленная жестокость всегда отвращает. Я никогда не считала братьев Кумогакуре добродетельными, просто в их силе есть что-то божественное. Не зря они одержали победу над Вторым Хокаге Сенджу Тобирамой.       Легкая усмешка скользнула по губам Итачи.       — Одержали победу, разве? Но ведь они пали от его руки.       — Как и он сам! Был ими смертельно ранен и погиб. — Сюихико покраснела и добавила: — Это, конечно, может считаться злодейством для шиноби Листа, но для шиноби Облака все выглядит иначе. В конце концов это был честный бой.       — С ними был целый отряд.       — Против двух Каге!       — Я надеюсь, что мы не будем сравнивать Облако и Лист и переносить их противостояние в наши беседы…       — Нет, — смущенно ответила девушка, опуская глаза.       Что он мог подумать о ней? Что она симпатизирует кровожадным злодеям? Но ведь совсем не эти качества нравились ей в легендарных братьях… Дело было в их силе духа, храбрости и целеустремленности. Однако Итачи смотрел на Сюихико из-под своих темных ресниц с мягкой улыбкой и как будто все понимал.       Трепет, охватывавший его, когда он держал ее на руках, ни с чем нельзя было сравнить. Восхищение и нежность, переполнявшие иссушенное тьмой сердце Учиха, заставляли его ощущать себя живым, а не обреченным и стоящим на краю гибели. Все человеческое, что он уже давно раздавил в себе, пробуждалось в нем с новой силой, и Итачи чувствовал, как сквозь те части его души, которые он называл прогоревшим углем, пеплом и золой, словно пробиваются робкие цветки. Самые нежные и прекрасные цветы на свете — маки небесно-голубого цвета.