Утешение

      Девятый день пребывания Учиха Итачи на Йоаке был самым тихим и спокойным из всех и пролетел за чтением «Золотого и Серебряного». Время близилось к полуночи, Сюихико полулежала, поместив под спину сложенную вдвое подушку и, кажется, засыпала, Итачи сидел на краю кровати и задумчиво постукивал пальцами по гладкой обложке книги. Перед его мысленным взором вставала Коноха — такой, как он ее видел в последний раз. Высеченное в камне лицо Первого Хокаге Хаширамы Сенджу таяло, уступая место воспоминаниям о Саске.       «Тебе, — думал Итачи, — теперь тебе защищать наш дом. Как только вместе с моим шаринганом я передам тебе часть собственной силы, Саске, он перестанет опасаться меня и нападет на Коноху. Пожалуйста, выбери правильный путь… Утолив свою жажду мести, очнись от ненависти и… узри мир моими глазами!»       Солнце и Луна… Нет, Саске не должен был стать всего лишь отражением силы Итачи, он был способен на нечто большее: превзойти старшего брата и завершить начатое им дело защиты Деревни Листа и самого принципа, при котором каждая из великих деревень становилась опорой хрупкого мира, пришедшего на смену клановых войн. Это было только переходным этапом к более мирной жизни. Учиха едва ли смел надеяться на то, что общий враг однажды заставит великие страны объединиться, но предчувствовал подобный исход. И тогда…       Он перевел взгляд на Сюихико и увидел, что глаза ее открыты. Ясные, светло-серые глаза с бархатистым узором вокруг зрачка. Куноичи смотрела на него из-под темных ресниц и, хотя не могла прочитать мысли Итачи, ясно видела, что его гложет тревога.       — Мне так жаль, что я не могу разделить твои заботы и опасения, — тихо сказала она. — Не могу попросить тебя поделиться ими со мной.       — Я бы сделал это, если бы мог. Кроме всего… они касаются одного дорогого мне человека.       — Это твой брат?       Итачи вскинул глаза на Сюихико.       — Я не хочу знать, является ли он одним из выживших Учиха, не стану ничего выспрашивать о том, кто он и где находится. Но скажи мне… ты его очень любишь?       — Да.       — А он тебя?       По лицу молодого нукенина пробежала тень, но в следующую секунду он подавил свое волнение. Сюихико вздохнула. Рука ее выскользнула из-под покрывала и накрыла собой сжимавшую книгу руку Итачи.       Подобие улыбки тронуло его губы.       — Я никогда не встречал человека, от которого мне было бы так сложно скрыть свои истинные чувства.       «Кажется, теперь я не смог бы ее обмануть, даже если бы попытался, — с волнением думал Итачи. — Ни одна из моих масок не спасает больше от ее взгляда… Это сила бьякугана или все дело в ней самой?»       Учиха смотрел на откинувшуюся на подушку Сюихико, на ее опущенные длинные ресницы, блестящие мягкие волосы, спускавшиеся на молочно-белую шею, на изгиб этой нежной шеи и округлое плечо, скрытое легкой тканью кимоно и выглядывавшее из-под одеяла… Она согрелась в постели, и на щеках ее горел румянец.       Сердце Итачи забилось быстрее, он двинулся, чтобы наклониться и коснуться губами ее теплой щеки. От этого движения пальчики Сюи сползли с его руки, он понял, что девушка уже заснула, и тихонько вздохнул, выпрямляясь. Оставив книгу на столе, Итачи выключил свет и вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Он думал о том, что если бы остался, возможно, уже не смог бы побороть желание разбудить ее поцелуем.       Полуночное небо широким чернильным куполом раскинулось над Йоаке. Сюихико шла по склону горы, босыми ногами едва приминая снег, осознавая, что видит сон. Ее кремовое кимоно сделалось ей велико, так что полы волочились по снегу, а рукава множеством складок сбились на сгибах локтей. В руках куноичи несла «чудовину», в которой все звери стояли на своих местах, не хватало лишь Мудреца.       — Ой, что скажет мама… — детским голоском пробормотала Сюи. — Где же я могла его потерять?       Она оглядывалась с беспокойством, но света звезд было недостаточно, чтобы отыскать что-то мелкое в ночи. Впереди тропа обрывалась и склон делался почти отвесным. Маленькие ножки уже по щиколотку утопали в снегу, но Сюихико не чувствовала холода. Ей показалось, что, если она встанет на самый край, увидит, как звездные лучи пронизывают сумрак ночи, и он развеется от их холодного прикосновения, отдернется, как завеса, и откроет перед ее взором заснеженные пространства Страны Молний. Уж там-то она точно найдет силуэт Мудреца, отбрасывающий тень на искрящийся покров снежного наста…       Девочка ступила к краю, с замиранием сердца готовясь жадно распахнуть глаза навстречу прекрасному пейзажу, но вдруг пелена черных блестящих перьев, словно расшитая стеклянными бусинами глаз, промелькнула перед ее лицом, стайка воронов вылетела Сюи навстречу и закружилась вихрем, задевая ее своими остроперыми крыльями.       Ей казалось, что перья оставляют порезы на ее коже, а вороны оглушительно кричат. Вцепившись в «чудовину», Сюихико вся сжалась и ждала, пока минует ненастье в виде стаи птиц, растрепавших ее волосы и оцарапавших ткань на широких рукавах кимоно…       Уворачиваясь и стараясь уберечь фигурки от птиц, девочка потеряла равновесие и упала на четвереньки, рассыпав хвостатых зверей. Вдруг снег перед ней осел и рухнул далеко вниз: оказалось, что каменный уступ заканчивался прямо под ее ладонями, а дальше лежала лишь снежная шапка, которая теперь обрушилась. Сюи испугалась, быстро поползла назад… и проснулась оттого, что руками сталкивает с себя покрывало.              Куноичи больше не смогла заснуть и решила выйти на открытую террасу, чтобы полюбоваться предрассветным небом.       Вороны Итачи все так же несли свой дозор, облетая по кругу территорию «Йоаке», дорогу, склон горы и ближайшие купы деревьев. Край неба над морем вдалеке постепенно светлел, звезды бледнели, а облака, наоборот, вырисовывались четче.       Сюихико касалась поручня в том месте, где лежала рука Итачи, когда она назвала его «диковинным и прекрасным цветком». Она тогда была очарована его благородной красотой, спокойной уверенностью движений, задумчивым взглядом черных глаз под темными ресницами. И хотя его облик до сих пор был полон для нее притягательной силы, по-настоящему Сюихико волновала душа Итачи: все ее движения и порывы, темные и светлые стороны, — глубина и образ его мыслей, мечтательность и отстраненность. То, как он мучил себя, и то, как пытался всех спасти, как неумолимо шел к своей цели, переступая через собственную природную мягкость и деликатность, — все это покоряло ее и вызывало восхищение.       Куноичи невольно задавалась вопросом, каким бы он был человеком, если бы не его божественная сила — проклятие и подарок небес. Бремя этой силы могло раздавить любую личность, исказить чье угодно восприятие реальности. Тот, кто был столь могуществен, начинал смотреть на других, как на пыль под своими ногами. Такой человек должен был ощущать себя божеством. Но только не Итачи.       Учиха Итачи не хотел быть богом и не видел себя им. Наоборот, он отчаянно цеплялся за все человеческое в себе. Но и отказаться от этой мощи, перестать быть значимой фигурой в текущей расстановке сил он не мог. Жалость к другим живым существам, стремление к миру, желание избегать конфликтов подтолкнули его к действию и заставили решиться на сложный выбор.       Сюихико знала очень немногое из его истории и могла лишь догадываться об истинном положении дел. Она была уверена, что Акацки собирается напасть на Деревню Листа или иным образом покуситься на благополучие Конохи. Именно это, по мнению куноичи, заставляло Итачи состоять в рядах грозной организации и примерять маску хладнокровного убийцы. Впрочем, он носил эту маску так долго, что другим она казалась его настоящим лицом.       Не было ни одного поступка или действия, печальные последствия которого он бы не осознавал. Ужас содеянного сначала терзал его беспрестанно, а потом плотным сгустком сумрака окутывал его душу и уже никогда не рассеивался, несмотря на то, что каждый шаг имел логическое объяснение и способствовал достижению определенной цели. Однако Итачи как никто другой понимал разницу между объяснением и оправданием. Первое всегда имелось у него под рукой, а второе никогда не существовало.       Сюи было страшно представить, какой груз ненависти вот уже много лет нес ее друг на своих плечах. Насколько глубоким было испытанное им разочарование в себе, родном клане и устройстве мира, весьма далеком от принципов справедливости. Итачи научился мастерски изображать хладнокровие, но он не был равнодушным человеком. Наоборот, он тонко чувствовал несовершенство мира и человеческой природы, и это печалило его. В этом Сюихико находила свое сходство с ним.       Однако в Итачи было то, что отличало его, выделяло среди других и возвышало в глазах Сюи над ней самой: целеустремленность, решительность, воля. Качества, которые заставляли его действовать, закрывая глаза на собственные душевные раны, превращали Итачи в безудержную силу, не знающую пощады и устали. Она на себе испытала, что значит стоять у него на пути! Учиха убил бы ее в первый же день знакомства без особого усилия, если бы не заинтересовался ее способностями.       И если их схожесть порождала спокойное влечение одного к другому, то различие превращало влечение в мощную притягательную силу. Сюихико не могла перестать думать об Итачи: где он находится в эту самую минуту и чем занят, — и хотела проводить с ним как можно больше времени из оставшихся дней и ночей.       — Доброе утро. — Учиха подошел и встал рядом с поручнем.       Ответив на радость, озарившую лицо Сюи, своей нежной улыбкой, он перевел взгляд на розовеющее небо. Солнце готовилось вот-вот показаться из-за моря в том месте, где горизонт плавился, покрываясь розовой позолотой. Молодые люди молча любовались рассветом.              Они провели вместе завтрак, обед и пару часов в зимнем саду, а вместо послеобеденного отдыха дочитали до конца роман о знаменитых братьях из Кумогакуре, делясь друг с другом своими впечатлениями. Вечер был тихим, спокойным. Сюихико сидела на руках у Итачи, расположившегося в кресле в ее комнате. Учиха рассказывал ей о двух других братьях: Хашираме и Тобираме Сенджу, — пока не замолчал, погрузившись в собственные размышления.       — Уже довольно поздно, — заметил он, отвлекшись от своих мыслей. — Ты, наверное, устала?       Сюи обещала говорить ему только правду, поэтому ответила:       — Немного, — и, набравшись смелости, произнесла: — Может быть, ты останешься сегодня со мной?       Итачи вдруг захотелось пошутить.       — Сюихико-сан, — сказал он, с улыбкой обращаясь к девушке, — ведь я могу вас неправильно понять.       Однако куноичи не улыбнулась, а лишь густо покраснела и ответила едва слышно:       — Можешь…       Сердце в груди Итачи забилось быстрее, он беззвучно вздохнул. Мог ли он выразить словами, насколько желанной была для него эта девушка? И все же Учиха обязан был тщательно взвешивать каждый свой поступок.       Сюи знала, что Итачи слишком великодушен, чтобы смущаться несовершенством ее тела, и понимала, что его гложут сомнения иного характера. Она не сомневалась. Быть с ним казалось ей более естественным, чем быть одной.       Учиха не знал, сможет ли он хоть на время вырваться из того мрака, что окутывал его душу, отвлечься от горестных мыслей и тревог, сбросить бремя божественного, оставшись просто человеком. Никогда ничего подобного он не делал.       — У меня спина устала, — тихонько сказала Сюихико.       Итачи поднялся с кресла, бережно прижимая девушку к себе, и отнес ее на постель. В момент, когда голова Сюи коснулась подушки, его лицо находилось как раз над ней, и, подняв глаза, куноичи заметила румянец на щеках Итачи — краску смущения. Она протянула руку и нежно коснулась его щеки. Темные ресницы опустились, скрывая черное пламя зрачков, Итачи склонился чуть ниже. Пальцы Сюихико, едва касаясь кожи, скользнули по его горлу, затем ладонь плотно легла между плечом и шеей и девушка потянула его вниз, к себе, бессознательно раскрывая губы для поцелуя.       В этот момент Итачи уже не мучили сомнения. Прошлое осталось где-то позади — так далеко, что не отбрасывало на него своей мрачной тени. Он думал только о том, что кожа Сюихико создана для поцелуев, а все ее нежное тело — для любви.              В комнате горела одна лишь настольная лампа, ярко освещая пустое кресло и закрытую книгу на столе, все прочее пространство тонуло в полумраке. Сюи чувствовала, что время близится к рассвету, но в ее комнате это не имело значения: здесь не было окон. Кровать была узкой, но им обоим хватило места. Девушка лежала на боку, подложив руку под голову, и смотрела на лицо спящего Итачи, расположенное прямо перед ней. У него были густые темные ресницы и красиво очерченные брови. От внутренних уголков глаз две тонкие черные дорожки разбегались к середине щек. Правая рука лежала перед ним на уровне шеи, на безымянном пальце поблескивал перстень с багровой вставкой, который Итачи никогда не снимал — даже ночью.       Сюихико с благодарностью и трепетом думала о том, как он доверился ей, позволив себе заснуть в объятиях куноичи враждебной деревни. И пусть она была неспособна причинить ему зло, Учиха не мог знать этого наверняка — мог только верить.       Он проснулся и глубоко вздохнул. Сюи натянула покрывало до самых ушей, оставив на виду лишь искрящиеся счастливым смехом глаза. Итачи ласково улыбнулся, приподнялся на локте, сгреб девушку в свои объятия и откинулся назад, спиной на подушку. Сюихико лежала, прижимаясь щекой и ладонью к его груди, прислушиваясь к биению своего и его сердца, пока не прозвучал вопрос:       — О чем ты думала, когда смотрела на меня?       Куноичи приподнялась, а затем села с помощью рук, не отодвигаясь от Итачи.       — Я бы не хотела озвучивать свои мысли: они могут огорчить тебя.       Учиха тоже сел повыше. Его темно-русые волосы, короче остриженные у лица, позади свободно спускались на спину до самых лопаток.       — Все же поделись ими со мной.       — Будь я истинной дочерью Кумогакуре, могла бы убить тебя сегодня ночью. И то, что ты пошел на этот риск, кажется мне приятным… и странным.       Черные глаза внимательно и серьезно смотрели в светло-серые.       — Я бы рискнул, если бы это касалось меня одного. Ворон из чакры, который находится внутри тебя, настроен чувствовать не только опасность, но и намерение убить.       — Но ведь ты научил меня, как избавиться от этой техники.       — При развеивании техники я тоже получаю соответствующий сигнал.       Во взгляде Сюихико промелькнуло восхищение.       — Что еще может этот ворон из чакры?       — Может служить проводником для других техник. Достаточно лишь сложить печати, чтобы с его помощью убить. Правда, это невозможно, если противник способен оказать сопротивление и его собственная чакра активно циркулирует в теле.       — Значит… ты в самом деле так просто мог убить меня с самого первого дня нашего знакомства?       — Я не хотел этого делать.       По губам Сюи скользнула усмешка.       — А я еще воображала, что могу сразиться с тобой… Пожалуйста, расскажи мне об этой технике.       — Враждебная чакра может поразить разные органы человеческого тела, выведя противника из строя или, если будет направлена прямо в сердце, быстро убить его. Это не так просто сделать, если его собственная чакра не истощена и движется в теле естественным образом.       — А если он остановит ток чакры в своем теле в этот момент, твой ворон поразит его?       Учиха кивнул.       — Итачи… я могу активировать эту технику самостоятельно?       — Сюи…       От волнения нукенин не сразу заметил, что назвал девушку неполным именем. Сюихико покраснела, невольно вспоминая, как он обронил вчера это имя в порыве страсти, между поцелуями, и ей захотелось вдруг, чтобы он называл ее именно так.       — Ты знаешь, что АНБУ придут за мной, — произнесла куноичи. — Я не могу позволить им увести меня в Кумо и открыть дознавателям путь в мое прошлое. Там есть ты.       Итачи нахмурился.       — После разговора со мной Тадасу собирался подняться в башню и отправить птиц с донесениями об обнаружении следов Акацки. Твои вороны должны были видеть это.       Учиха кивнул.       — Ты уничтожил послания?       — Да.       — Значит, АНБУ вернутся сюда, как только это выяснится. Скорее всего, тебя уже не будет здесь.       Под тяжелым взглядом черных глаз Сюихико стало не по себе, но она мужественно выдержала его и сказала:       — Пожалуйста, пойми: я не хочу быть беззащитной перед ними. Так или иначе я найду способ защитить свои воспоминания.       — Какой же? — глухо спросил Итачи.       — Я ведь мастер гендзюцу. При попытке вторгнуться в мое сознание, я использую иллюзию с лучами, пронзающими тьму.       — Это же… пытка.       — Пытка, которую я не смогу выдержать слишком долго. Я умру до того, как они найдут способ противостоять этой технике.       — Если у тебя хватит чакры…       — В крайнем случае я прибегну к помощи Тадасу.       — Каким образом?       — Расскажу ему о том, что его отца убила моя мать.       Итачи, откинувшись спиной на стену, находился в тени, иначе Сюихико заметила бы его бледность. Он вспомнил ту иллюзию, в которую куноичи поместила его, заставив испытать ужасную боль, но сейчас она делала ему еще больнее, рассуждая о наилучшем способе убить себя. А хуже всего было то, что выводы Сюихико полностью согласовывались с логикой и здравым смыслом: только смерть могла спасти ее от допроса.       — А если он выберет другой способ отомстить, кроме смерти?       — Поэтому я прошу тебя показать мне твою технику.       — Дракон, — произнес Итачи, опуская глаза и чувствуя, что во рту его пересохло, — Собака, Крыса, Кролик, Змея, Птица…       Сюихико запоминала названия печатей, представляя их перед своим мысленным взором.       — Это Техника Черных игл чакры. Она сработает сама, нужно просто ее запустить. Представь ворона внутри себя, представь, как он распадается на множество бритвенно-острых перьев, одно из них движется к сердцу и, касаясь его, взрывается десятками тонких игл.       — Как красиво…       — А теперь я хочу, чтобы ты дала мне слово использовать ее только как спасение от чего-то более ужасного.       — Даю слово. Я же сказала, что не могу убить себя из жалости — только не так. Но если придется защищать то, что мне дорого, думаю, я смогу и буду иметь право сделать это.       Итачи с тоской смотрел на девушку, сидевшую перед ним, — ей приходилось опираться на руку, чтобы удерживать равновесие, — казавшуюся беззащитной и хрупкой, а на самом деле такую же неумолимую в собственных решениях, как и он сам.       «Я люблю тебя», — сказала она ночью, и в ту минуту он был бесконечно счастлив. Как мог Учиха Итачи быть счастливым? Как удалось ему на время освободиться от тьмы, в которой он пребывал уже очень давно? Сюи спасла его, поместив в ту реальность, в которой божественная сила не имела никакого значения: перед лицом чувства, захватившего все его существо, Итачи был всего лишь человеком — беззащитным, уязвимым и слабым.       — Я все-таки огорчила тебя, — произнесла Сюихико с сожалением. — Но знаешь, впервые за долгое время я больше не чувствую себя беспомощной.       Молодой нукенин беззвучно вздохнул: беспомощным чувствовал себя он. Однако ему стало легче, когда Сюи, придвинувшись, оказалась в его объятиях и прошептала, почти касаясь губами шеи Итачи:       — Прости меня…       Он простил ее раньше, чем она договорила эту фразу до конца, и, чуть склонив голову набок, прижался щекой к ее волосам.       — Не в это утро стоило вести такие разговоры, — произнесла Сюи.       Чувствуя кожей тепло его тела, она испытывала желание прильнуть к нему навсегда, стать его частью, провести вечность в тесных, но нежных объятиях. Однако, едва только ее ресницы при мысли об этом начали опускаться, прикрывая затуманившиеся страстью глаза, Сюихико беззвучно вздохнула и заставила себя снова стать серьезной. Отстранившись, она произнесла:       — Каждый из нас следует своим путем, и, кажется, обе эти дороги ведут сквозь тьму. Но в том месте, где они пересекаются, мрак рассеивается и мы можем видеть друг друга. Жаль, что нам нельзя и дальше идти вместе.       Итачи молча выслушал ее и лишь крепче прижал к себе.       — Как бы я хотел остаться здесь навсегда — в месте, где наши дороги пересекаются, — едва слышно сказал он.              Учиха позаботился о том, чтобы в оставшиеся три дня их никто не тревожил, заставив доктора Исии отменить все медицинские осмотры и процедуры, кроме самых необходимых. Молодые люди почти не расставались; комната Сюи стала домом для них обоих. Оба, не сговариваясь, старались избегать болезненных разговоров, не оглядываться на прошлое и не задумываться о будущем. Прожить оставшиеся три дня так, как если бы время остановилось.       — Ты знаешь, что это единственная ванна во всем санатории? — спросила Сюихико.       Взамен всех полагающихся по предписанию водных процедур они решили искупаться вместе. Итачи сидел, откинувшись спиной на изголовье ванны, а Сюи — откинувшись на него. Играя его рукой, она раскрывала ладонь Итачи, рассматривала линии на ней и длинные красивые пальцы, избегая касаться лишь перстня, который почему-то казался зловещим и вызывал неприятные ассоциации со сгустком крови, застывшим на поверхности стального лезвия.       — Правда? — расслабленным бархатистым голосом спросил Учиха, опуская ресницы.       — Конечно, ведь здесь есть бани, купальни и бассейны, так что в ванной нет нужды. Мне пришлось уговаривать доктора, чтобы он дал свое разрешение, и заплатить много денег, да еще потерять возможность переселяться в другие помещения.       — Так у тебя много денег, Сюи? — с усмешкой поинтересовался Итачи, приподнимая брови.       — Судзуми-сан, муж моей мамы и мой приемный отец, владел художественной мастерской. Там так чудесно расписывают ширмы! Меня всегда восхищало это искусство… Эскиз рисунка для моего покрывала с голубыми маками сделали именно там.       — Эта мастерская еще существует?       — Да. Управляющий, хороший друг Судзуми-сана, и его сыновья всем распоряжаются и однажды получат ее в свое владение. А пока доходы делятся поровну: так я и расплачиваюсь с «Йоаке». Ты знаешь, какое дорогое проживание здесь?       — Представления не имею, — с мягкой улыбкой ответил Итачи, наклоняясь вперед, чтобы вдохнуть аромат ее волос, который почти перебивался запахом мыльной пены.       Он с радостным удивлением отмечал про себя, как приятно беседовать с тем, кто тебе дорог, не только о судьбоносном и важном, но и о каких-то незначительных мелочах. В устах Сюихико и такие рассуждения казались милыми и любопытными. Куноичи, в свою очередь, нарочно касалась лишь легких тем.       — Ужасно дорогое…       — Как прекрасно, наверное, быть владельцем художественной мастерской, — произнес Учиха.       «Всего лишь навсего», — добавил он про себя.       — Жить в атмосфере творчества и красоты, трудиться каждый день, видеть результаты своего труда и радовать ими других… Итачи, ты бы хотел прожить такую жизнь?       — Да… А ты бы хотела прожить ее вместе со мной?       — Больше всего на свете, — девушка обернулась через плечо и коснулась поцелуем губ Учиха, наклонившегося к ней. — Значит, ты бы научился рисовать?       — Надо подумать. Пожалуй, я бы предпочел заниматься музыкой.       — Музыкой?       — Она похожа на прекраснейшее неуловимое гендзюцу, ты никогда этого не замечала?       Сюихико кивнула.       — Мы были бы очень счастливы, — прошептала она, глядя, как ее рука, сцепленная с рукой Итачи, скрывается под водой и пеной.       — Очень.       — Давай сегодня ночью смотреть на звезды?       — Как скажешь, Сюи.       Однако ночью небо заволокло тучами и поднялся ураганный ветер, так что молодые люди не стали забираться на крышу и остались на открытой террасе. Из-за непогоды они пробыли там совсем недолго.       — Смотри, какую-то несчастную птицу треплет на ветру. — Куноичи указала направление рукой. — Это ведь не один из твоих воронов?       — Мои вороны прячутся от непогоды: штормовому ветру развеять их довольно легко. Прости, Сюи, я не вижу никаких птиц.       — Как же так?       — Все расплывается вдалеке.       — Но ты же видел…       — Я видел глазами своих воронов.       Сюихико подняла голову и взглянула на Итачи. Ветер играл ее темными волосами, перекидывая мягкие пряди то на одну, то на другую сторону, иногда закрывая лицо.       — Твое зрение становится хуже?       Учиха кивнул.       Куноичи беззвучно вздохнула и взяла его за руку. Он крепко сжал ее пальцы в ответ. Какое-то время они стояли молча, пока ветер трепал их волосы и одежду, и смотрели на штормовое море туч, проносившее свои черные волны по низкому небу. Стояли неподвижно, незыблемо перед лицом бури, держась за руки, с одним общим током чакры на двоих и мужеством, перетекающим из сердца в сердце.              Как бы этого ни хотелось двум самым сильным мастерам иллюзий, время не остановилось, и вечер перед расставанием настал. Он распростер свои грозные крылья, окутав комнату в санатории «Йоаке» тенью, которую не могло развеять полностью даже самое сильное чувство. Итачи стоял перед полкой с книгами, перебирая их в рассеянности и думая о своем. Ему, хозяину тысячи масок, пришлось приложить усилия, чтобы скрыть горечь, растравляющую душу при мысли о разлуке с Сюихико.       Сдвигая в сторону подставку с фигурками зверей, он нечаянно опрокинул Восьмихвостого, но никак не попытался остановить его падение, наблюдая за ним безразличным взглядом. Яшмовый Гьюки со стуком ударился об пол и откатился в сторону.       Сюихико, сидевшей в мягком кресле, опираясь подбородком на ладонь, и наблюдавшей за Итачи, захотелось вдруг разбить все фигурки одну за другой.       Учиха наклонился и поднял Гьюки.       — Одно щупальце откололось.       — Ну и ладно.       — Прости меня, Сюи.       — Ты ни в чем не виноват.       Итачи со вздохом задвинул подставку обратно и остался стоять, опираясь рукой о полку с книгами, глядя на Сюихико. Куноичи невольно заметила, что в его движениях начинает проявляться тот Итачи, который носил балахон Акацки и маску равнодушия на своем лице.       «Может, так ему легче?» — подумала девушка. Но у них оставались почти сутки времени, и Сюихико хотела провести его с совершенно другим Итачи.       «Для него расставание омрачается мыслями об опасности и гибели, которая мне угрожает. Как бы мне ни было больно его отпускать, я знаю, что перед ним лежит целый отрезок жизни, что у Итачи есть родной человек, даже если они отринуты друг от друга, и дело, которому он отдает все силы. А что останется у меня?..»       Сюихико заставила себя улыбнуться.       — Знаешь, все может быть не так ужасно. Если Тадасу вернется сюда, я расскажу ему о твоем пребывании на Йоаке и покажу воспоминания о первом дне нашего знакомства: сражение с помощью гендзюцу и вынужденное перемирие. Тогда он подумает, что я была твоей заложницей, а не сообщницей, и АНБУ оставят меня в покое.       Хотя такое развитие событий казалось ему крайне маловероятным, Учиха все же несколько оживился.       — Если бы я застал возвращение АНБУ, то мог бы использовать мое гендзюцу и убедить их в чем угодно.       — Это только отсрочило бы развязку. И потом, тебе нельзя использовать Мангеке шаринган и Цукуеми без особой нужды: ты будешь быстрее терять зрение и силы. Я не хочу продлевать свое бессмысленное существование, сокращая твою драгоценную жизнь.       Итачи нахмурился. Выпрямившись и сделав шаг в сторону кресла, он склонился над Сюи, которой пришлось невольно запрокинуть голову, чтобы видеть его лицо. Приблизившись к ней, Учиха сказал:       — Я прошу тебя никогда больше не называть свою жизнь бессмысленной. Ты не можешь себе представить, насколько она мне дорога.       — Хорошо… — пролепетала Сюихико, теряясь от силы черного пламени, разгоравшегося в зрачках Итачи так близко от нее.       Суровое выражение лица молодого нукенина смягчилось, когда он заметил смущение девушки.       — Я не буду отзываться пренебрежительно, о том, что тебе дорого, — тихо пообещала она.       Итачи окинул всю ее взглядом: вжавшуюся в спинку кресла, охваченную трепетом, с расцветающим на щеках румянцем. Опираясь руками на подлокотники, наклонившись над ней, он невольно заставлял ее тело чувствовать угрозу. Однако Сюихико знала, что Итачи по своей воле никогда не обидит ее, поэтому испытывала сильное волнение, но не страх.       — С самой первой нашей встречи твой нежный облик тронул мое сердце. Я должен был убить тебя, но не смог, а потом убедился, что нежность присуща не только твоей внешности, но и душе. Никогда я не встречал такого прекрасного, тонкого, но в то же время стойкого человека. Если бы ты только могла видеть себя моими глазами…       — Мне не нужно видеть: я верю тебе.       — Тогда… — Итачи не договорил, склонившись ниже и коснувшись губ Сюихико.       Тень Акацки, тень расставания отступила на время. Но, подобная багровой пелене туч, затянувших предрассветное небо, она поглощала гаснущие звезды надежды одну за другой.       Последнюю ночь молодые люди провели вместе, будучи не в силах расстаться друг с другом хоть на минуту и не желая засыпать, несмотря на охватившую обоих усталость. Все же оба задремали перед рассветом на постели Сюи. Спустя несколько часов Учиха проснулся из-за чувства тревоги, сжимавшего сердце.       Сюихико лежала на спине, неподвижно глядя в потолок, по лицу ее разлилась мертвенная бледность. Быстро приподнявшись, Итачи коснулся пальцами шеи девушки, пытаясь отыскать биение пульса под тонкой кожей. Он знал, что она жива, а ее состояние объясняется очередным приступом, но испытывал непреодолимое желание ощутить под своими пальцами признаки этой жизни.       Вздохнув, Итачи погладил шею Сюи и ее щеку, наклонившись, коснулся губами белого лба. Он сам как будто не существовал в это время, полностью сосредоточившись на беспокойном ожидании. Но вот ресницы Сюихико дрогнули, она моргнула и, прерывисто, глубоко вздохнув, слегка повернулась на бок. Рука, покоящаяся на покрывале, прикрывавшем грудь, сползла на простыню. Через несколько секунд на лице куноичи, обращенном к Итачи, возникло выражение растерянности и страха.       — Что? Что? — спрашивал он, гладя ее по шее и волосам.       — Итачи, — произнесла Сюихико, и глаза ее наполнились слезами. — Я не чувствую своих рук…              Учиха шел по коридору с отстраненным видом и катил перед собой кресло Сюи. Обследование у доктора Исии, в котором, по сути, не было нужды, так как произошедшее казалось очевидным, заняло около часа. Господин доктор делал какие-то назначения, составлял новую схему лечения и обещал прислать сестру-сиделку, пока молодые люди с одинаково бледными и делано спокойными лицами смотрели на него удивительно похожими, хоть и разного цвета, глазами, отражавшими одну и ту же безнадежность.       Это было просто: ни о чем не думать, крепко держаться за ручки кресла, плавно толкая его вперед, и делать размеренные шаги. Не опуская взгляда, не отвлекаясь от задачи, заслонившей собой на время все прочее в сознании Учиха.       «Сегодня в четыре часа я должен буду покинуть это место. Мой напарник будет ждать меня, и я не могу опоздать», — эти слова, сказанные Итачи утром, Сюи повторяла про себя снова и снова. Она играла в ту же игру, что и он, сосредотачиваясь на чем угодно, кроме самого главного.       — Отдохни немного, — произнес Учиха, оставляя девушку в ее комнате. — Я зайду позднее. Пересадить тебя на кровать?       Сюихико заставила себя улыбнуться и покачала головой. Она старалась быть спокойной, чтобы облегчить Итачи расставание с ней. Меньше всего ей хотелось усугублять его страдания, но куноичи не была уверена, что у нее достанет сил сохранять спокойствие, пока душа ее раскалывается и кровоточит.       Итачи уже повернулся к двери и взялся за ручку. Не оглядываясь на девушку, он спросил глухим голосом:       — Ты хочешь, чтобы я убил тебя?       Сюихико вздрогнула. Сердце ее подпрыгнуло и быстро заколотилось в груди.       Теперь, когда ее руки не двигались, куноичи потеряла способность складывать печати, а значит, не могла воспользоваться техникой Итачи. Она была беззащитна перед АНБУ и волей Тадасу. Как человек, возможно, побывавший под действием гендзюцу противника, она должна была подвергнуться исследованию сознания и памяти. Заглянув в ее прошлое, дознаватели получили бы информацию о том, что произошло на Йоаке между ней и преступником из Акацки. Сюихико была бы обвинена в предательстве и умерщвлена. Но даже запятнать себя позором и вызвать ненависть вчерашних товарищей по оружию было не так страшно, как обнажить самые сокровенные участки собственной души и души Итачи. То, что принадлежало им двоим, должно было оставаться нетронутым.       — Нет, — ответила Сюихико, стараясь, чтобы ее голос прозвучал спокойно.       «Только не оборачивайся…» — с замиранием сердца подумала она.       Но Учиха не мог обернуться и заставить себя посмотреть на Сюи: любовь к ней угрожала разрушить все, чему он посвятил собственную жизнь, сделав бессмысленными гибель и страдания множества людей, лишив будущего тех, кто еще мог спастись. В эту минуту один лишь ее теплый взгляд стоил для него целого мира. Итачи понимал это и набирался решимости, чтобы перешагнуть через самое сильное чувство из тех, что когда-либо трогали его сердце.       — Ты обещала мне говорить правду, — произнес он, не оборачиваясь.       Сюихико задрожала сильнее. Закусив до крови щеку, она несколько секунд собиралась с силами, а потом сказала:       — И теперь понимаю, насколько это было безрассудно. Кажется, ты предупреждал меня об этом.       — Все же ответь на мой вопрос.       — Нет! Я бы не хотела, чтобы тебе пришлось убивать меня! Я бы никогда не попросила тебя об этом… Использовать тебя подобным образом, как это делали другие, заставлять тебя страдать, решая чужие проблемы, погружая собственную душу в еще большую тьму!.. Ты сам говорил, насколько презираешь таких людей, так неужели я могу стать одной из них?       Итачи взялся за ручку двери, но помедлил, прежде чем повернуть ее.       — Я снова разволновал тебя. Прости…       Так и не обернувшись и не сказав больше ни слова, Учиха ушел.       Голова Сюихико низко опустилась, темные пряди закрыли лицо, по щекам покатились горячие слезы, которые куноичи не могла ни остановить, ни отереть.       «А вдруг он больше не придет?!» — с ужасом подумала она, пытаясь подавить рыдания. Выпрямившись, запрокинув голову назад, Сюи ждала, пока высохнут ее слезы. Какими страшными будут эти дни… Слабость, унижение, позор — это ничто по сравнению с тоской от разлуки, с мыслью о том, что его больше не будет рядом. Вот что такое настоящая пытка: думать о том, что он больше не придет. Никогда не видеть его теплых глаз, не прикасаться к нему, не слышать его голоса…       «В истории Кумо не встречалось других столь возвысившихся братьев…»       Только воспоминания и иллюзии — пока у нее хватит сил. Впрочем, силы лучше поберечь для техники, которая разрушит ее разум, когда дознаватели предпримут попытку вторгнуться в него. Какой жестокой будет ее последняя битва…              Аккуратно сложив на постели одежду гостя «Йоаке», Итачи начал надевать облачение нукенина из Акацки, тщательно следя за тем, чтобы каждая мелочь оказалась на своем месте. Как только он закончил, картинка перед его глазами внезапно приблизилась, сделалась черно-белой и распалась на множество осколков, уступая место совершенно другой реальности: реальности вчерашнего дня, в которой они с Сюи были вместе.       Все, что он пережил за последние две недели на Йоакеяме, обрушилось на него потоком из воспоминаний, впечатлений и чувств. Итачи неподвижно стоял посреди комнаты, опустив голову и плечи.       Он отдал бы все на свете за возможность спасти ее, но такой силы не было даже у него. Итачи хотел бы остаться с Сюихико до конца, разделить с ней каждую драгоценную минуту ее жизни, особенно теперь, когда она еще больше нуждалась в заботе и помощи. Для этого требовалось уничтожить Кисаме и покинуть ряды Акацки. Уйти из Акацки означало оставить Саске без защиты, отказаться от своего плана и наблюдать со стороны, как Мадара разрывает мир на куски новой войной, и при этом не иметь уже ни сил, ни возможности вмешаться.       — Невозможно, — прошептал Итачи.       Ни он, ни она не согласились бы заплатить за собственное счастье подобную цену.       Все это Учиха обдумывал не раз. И знал, к какому логическому выводу должен прийти: Кумо убьет Сюи раньше, чем это сделает ее болезнь — и это неизбежно.       Перед тем, как покинуть комнату, он бросил взгляд на маленькое зеркало на стене и поправил длинную челку рукой с окрашенными в темно-фиолетовый цвет ногтями. «Маска» сидела хорошо: лицо с правильными чертами казалось равнодушным, черные глаза были непроницаемы.              — Я пришел попрощаться, Сюи, — произнес Итачи.       Он зашел в комнату и запер за собой дверь. Глаза Сюихико просияли, теплая улыбка расцвела на ее губах. «Маска» Учиха сразу же дала трещину, так что он, глубоко вздохнув, отбросил ее в сторону, будучи не в силах скрыть свое волнение. Сделав несколько быстрых шагов, молодой нукенин опустился на колено перед креслом Сюихико, наклонился к ней и, обхватив за шею, поцеловал. Обоим казалось, что они вложили в этот поцелуй силу своего чувства, так что и говорить уже ничего не требовалось.       Часто дыша, Итачи отстранился от девушки и в последний раз охватил всю ее взглядом, чтобы запомнить эту минуту навсегда. Сюи, не отрываясь, смотрела в его лицо, мечтая только о том, чтобы он остался еще хоть на несколько секунд. Черные глаза встретились со светло-серыми и слегка расширились всего лишь на одно мгновение.              Сюихико ослепил яркий свет заходящего солнца, легкий ветерок с солоноватым запахом моря овеял ее лицо. С удивлением оглядевшись, куноичи увидела себя на той самой полоске песчаного берега между двух скал, напоминающих врата в океан, которую показала однажды Итачи в своей иллюзии. Он воспроизвел ее с удивительной точностью: вместе с летним теплом, горячим песком и шорохом пенных волн, набегающих на берег. Только закат был более поздним и вместо золотой дымки вдоль горизонта протянулась алая полоска из облаков, подкрашенных лучами наполовину опустившегося за море солнца.       Ноги Сюи легко ступали по не остывшему песку, вместо кремового кимоно на ней было надето какое-то светлое платье. Итачи молча стоял рядом, крепко сжимая ее руку, и смотрел на закат. Его лицо, облитое розовым светом, оставалось неподвижным, даже глаза не щурились от солнечных лучей, и черные зрачки казались плавящимися в огне жемчужинами.       — Итачи, ты…              По застывшему взгляду светло-серых глаз и замедленному току чакры Учиха понял, что Сюи оказалась полностью во власти его иллюзии. Отстранившись от нее, он поднялся на ноги и отступил на шаг. Не отрывая взгляда от любимого лица, Итачи поднял руки перед собой. Его пальцы задрожали, когда он начал складывать печати, щеки и губы побледнели, глаза распахнулись шире.       — Черные иглы чакры! — глухо произнес Учиха, чувствуя такую боль, словно разрывал свое сердце, а не ее.       В то же мгновение он переместил собственное сознание в иллюзию.              — Ты убил меня? — спросила Сюи.       Итачи, выпустив ее руку, задрожал и зажмурился. Тогда куноичи коснулась ладонями его щек и заглянула ему в лицо. Темные ресницы распахнулись, и Сюихико увидела любимые черные глаза, подернутые слезами. Горестный вздох слетел с ее губ, и жалость пронзила сердце.       — Бедный мой… — произнесла она и заплакала.       Сюи обняла Итачи и прильнула к нему всем телом, а он стоял, пораженный ее словами, будучи не в силах ни произнести что-либо, ни пошевелиться. Наконец он поднял руки и сомкнул их вокруг плеч куноичи, прижался щекой к ее волосам.       — Я должен был раньше сказать, что люблю тебя — до того, как потерял это право. Как ты можешь все еще любить меня, Сюи?       — Разве я могу не любить тебя? — отстраняясь и глядя на Итачи, спросила девушка. — Ты стал моим утешением. Могла ли я мечтать, что однажды встречу такого необыкновенного человека и испытаю чувство, по сравнению с которым целый мир недостаточно велик… Я сетовала на пустоту моей жизни, задавалась вопросом, в чем ее смысл… И обрела его в самом конце — благодаря тебе. Вдвоем мы создали самую прекрасную из всех реальностей, и не важно, что это был короткий миг. Он расцветет вне времени и пустит корни в саму вечность…       — Это ты… — прерываясь от волнения, произнес Итачи, — это ты утешила меня, Сюи. Ты заставила меня поверить, что я все еще человек, и дала мне надежду. Хочешь, я покажу тебе нашу жизнь? Покажу, как мы могли бы прожить ее вместе там, где нет войны…       Сюихико покачала головой.       — Не выразить словами, как сильно я хотела бы увидеть это, но еще больше я хочу, чтобы ты успешно завершил то дело, которому посвятил себя без остатка. Поэтому, пожалуйста, береги себя и свои силы. Ты ведь тратишь их, чтобы время здесь шло медленней, чем в реальном мире?       Учиха кивнул.       — Значит… пора прощаться. Могу я увидеть тебя настоящего в последний раз?       Итачи покачал головой.       — Тогда я скажу здесь. Итачи, сейчас ты горюешь и совсем не думаешь о себе, но я знаю, наступит время, когда ты будешь винить себя, и знаю, как именно ты станешь себя терзать. Пожалуйста, запомни мои слова. — Сюихико, касаясь пальцами его щек, заглянула Итачи в глаза. — Это было проявлением милосердия…       — Милосердия божества, — с горечью произнес Учиха. — С высоты собственной гордыни решающего, кому жить, а кому умереть...       Сюи покачала головой.       — Милосердия человека: ведь ты пожалел меня.       Итачи зажмурился, чувствуя выступившие на глазах слезы.       — Однажды мы встретимся там, где не будет войны, — произнеся эти слова, Сюихико коснулась его губ нежным поцелуем.       В следующую секунду Итачи оказался выброшен из собственной иллюзии. Он стоял, раздавленный, почти уничтоженный, и смотрел на сидевшую перед ним девушку с кристально чистым бьякуганом без зрачка и рисунка, застывшим уже навсегда.       Учиха сделал шаг вперед, протянул дрожащую руку и, осторожно коснувшись пальцами век, опустил их, скрывая главный секрет Сюихико. Подхватив темную прядь шелковистых волос, он наклонился и поцеловал ее.       — Клянусь, тебе не придется долго ждать меня, Сюи.              Хошигаки Кисаме сидел на скамье внутри беседки, сложенной из камня и закрывавшей один из пролетов лестницы в крутом склоне: здесь тропинка делала изгиб, а затем становилась более пологой и еще через пару поворотов подводила к крыльцу санатория «Йоаке». Нукенин смотрел на косо летящий мелкий снег и прислушивался к собственным ощущениям.       Он чувствовал чакру не только Итачи, но и еще одного человека. Второй шиноби, очевидно, был ранен или не здоров: его чакра плохо циркулировала в теле и словно угасала, а затем и вовсе растаяла, как дым на ветру. Кисаме она показалась едва уловимо знакомой: теплой, но свежей, как летние сумерки, небесно-голубой. Если бы он чаще встречал обладателей бьякугана, то, возможно, сумел бы ее идентифицировать, а пока нукенин обратил внимание на короткую вспышку чакры своего напарника: похоже, Итачи применил какую-то технику.       Он не опоздал: через несколько минут стройная фигура в черном балахоне обрисовалась на тропе, выбегающей из-за поворота. Учиха был точно таким, как Кисаме привык его видеть.       — Здравствуй, Итачи-сан, — поднимаясь и поправляя за спиной Самехаду, произнес мечник.       — Здравствуй, Кисаме. Спустимся с Йоакеямы. Расскажешь мне о своих успехах по пути.       Старший нукенин усмехнулся в ответ.       Они свернули с тропы на один из отрогов, чтобы сократить себе путь. Снег был не очень глубоким, сосны и ели стояли редко и не мешали движению. В какой-то момент Кисаме сообщил, что по тропе к санаторию движется отряд из шести шиноби.       — Не желаешь размяться, Итачи-сан?       — Я отправлю воронов на разведку.       Глазами воронов Учиха увидел два отряда АНБУ Облака и узнал одного из капитанов: это был Тадасу. При мысли о том, что через несколько минут Тадасу обнаружит Сюихико и станет ее оплакивать, Итачи испытал желание заставить молодого человека исчезнуть навсегда, но... Это были ее соотечественники, и Учиха чувствовал потребность их защитить, даже рискуя вызвать неудовольствие и подозрения напарника.       — Лучше всего будет покинуть это место, не оставляя следов и не привлекая внимания.       — Как скажешь. — Кисаме пожал плечами.       Йоакеяма осталась позади. Нукенины свернули к дороге и какое-то время бежали по ней, пока не вышли к горному перевалу.       — Минуем перевал и свернем к югу.       — Итачи-сан, кому принадлежала чакра, которую я почувствовал на Йоаке? — на ходу спросил мечник.       Учиха ответил не сразу; его лицо оставалось все таким же непроницаемым.       — Одной куноичи, скрасившей мое пребывание там.       Его товарищ не удержался от усмешки.       — Да? И что же с ней стало?       — Я убил ее, — спокойно ответил Учиха, не останавливаясь и не сбиваясь с шага.       «Как жестоко, — подумал Кисаме. — Как и ожидалось от Итачи-сана».       Дорога превратилась в тропу и сделалась круче. Поднимаясь к перевалу по заснеженному склону, нукенины повернулись спиной к заходящему солнцу. Алые лучи окрасили отрезок тропы, выступавший из тени. Благодаря их причудливой игре казалось, что две фигуры в черном, скользя по снегу, оставляют за собой кровавый след.