За морем умирает солнце

В сознание приводит пульсирующая боль в области затылка, а яркий дневной свет заставляет щуриться. Затекшие руки при попытке ими пошевелить не поддались, а жесткая веревка только сильнее впилась в тело, напрягая и без того саднившую рану на плече. В голове каша, из которой Торфинн, проморгавшись, пытался выудить хоть крупицу информации о произошедшем. Был очередной набег, но, кажется, в этот раз кое-кто серьезно влип. «Получается, я вырубился и висел больше десяти часов на этом сраном столбе». Перед глазами только сожженная деревня, а в центре небольшой площади он — связанный ребенок на помосте. Со скуки Торфинн начал перебирать в голове варианты дальнейшего развития событий. Забьют камнями или сожгут. Или англам больше нравится смотреть на четвертование? В любом случае смерть будет бесславной. На протяжении десяти лет был шанс умереть на поле боя, что обеспечивало путь в Вальхаллу. Даже стрела в лоб или копье в грудь были предпочтительнее того, что могло случиться в скором времени. А худшее во всей ситуации то, что Аскеладд, этот старый лис, все еще жив. Голова повисла на плечах, взгляд уперся в грязные доски на возвышении, а тело расслабилось, из-за чего веревка стала сильнее давить на торс, стирая кожу. Торфинн был так зол, в первую очередь, на себя самого. Даже дураку было понятно, что никто из варваров не вернется за оборванцем, угодившим в передрягу. Чтоб им теперь удавиться всем награбленным, раз уже это единственное, что их волнует. Как бы ни хотелось, мысли все равно возвращались к вчерашней ночи. Не стоило лезть в ту усадьбу, ведь люди, охранявшие землю, были явно искусными бойцами. Могло ли это стать причиной такого быстрого отступления пиратов? Теперь не имело значения. Сейчас его туша плавилась на солнце, а жажда была такой сильной, что хотелось умереть. Из губ вырвался смешок, переросший в безумный смех, спугнувший примостившихся у развалин птиц. Несмотря на то, что в городе остались выжившие, площадь выглядела пустынно. Либо большую часть деревенских перебили, либо они боялись подходить. Но этот страх попросту иррационален, ввиду того, что кинжалов при себе больше не было, как Торфинн успел с досадой заметить, а руки оказались связаны. Если честно, судьба оружия — единственной оставшейся памятной вещи от покойного отца — волновала сейчас больше, чем мысли о собственном благополучии. Вскинув голову, он набрал в грудь воздух и начал кричать, стремясь привлечь, наконец, внимание: — Эй, трусливые крысы! Вылезайте, блять, иначе я сдохну тут раньше положенного. Покажите мне свои кислые рожи, чтобы я мог в них плюнуть! К сожалению, на оскорбления никто не отозвался, а Торфинну вскоре надоело это бесполезное занятие. Солнце все так же пекло, заставляя мучиться от невыносимой жары. Торфинна мутило, так что оставалось только радоваться тому факту, что последний прием пищи был где-то вчера днем. В глазах помутнело, и вскоре Торфинн потерял сознание. *** Следующее пробуждение было ненамного приятнее предыдущего. Вода хлестко ударила по лицу, делая одежду тяжелой и холодной, а намокшие пряди волос закрыли обзор, не давая опомниться и прийти в себя. Вода попала в глаза, создавая неприятное жжение, но Торфинн упрямо открыл их, пытаясь понять, что происходит. Рядом стоял англ, держащий в руках ведро, из которого пленника только что окатили водой. Его лицо казалось смутно знакомым, видимо, это был один из воинов, охранявших усадьбу в тот день. Поток непонятной речи прервали знакомые слова: — Эй, ты говоришь на скандинавском? — голос принадлежал статному мужчине лет сорока. Торфинн упрямо смотрел в глаза, хотя от взгляда этого человека будто выворачивало наизнанку. Удостоившись слабым кивком, старик продолжил. — Я бы предпочел вздернуть тебя и посадить на кол, перед этим отрезав все пальцы на ногах, но, к сожалению, ты нужен живым. Видишь ли, в качестве раба ты принесешь больше пользы, тебе в каком-то смысле повезло, что ты сжег именно мой дом. Завтра тебя отвезут на юго-восточный порт и продадут, в твоих же интересах смириться с этим. Мне уже рассказали о том, какой ты дикий, так что, при попытке сбежать, церемониться с тобой я больше не буду. Все понял? В данном положении попытка сбежать — неразумное решение. Особенно здесь, в месте, где он уже успел обнажить клыки. Пока было достаточно того, что публичная казнь отменяется. — Я все понял. Он попытается сбежать позже. Участь раба была унизительна, но, чтобы уйти от этого, нужно было смириться, угомонить гнев и подумать головой. Торфинн проследил за удаляющейся фигурой и опомнился, когда следом последовал и стражник. — Постой! — подождав, пока на отклик хоть как-то отреагируют, Торфинн продолжил, — куда вы дели мои кинжалы? — услышав вопросительные нотки в интонации, он начал усиленно вспоминать нужное ему слово на английском. — Cníf. На вашем это звучит как «cníf». Смерив его пренебрежительным взглядом, англ не ответил и последовал за господином. Торфинн закрыл глаза, с досадой вздыхая. Он и забыл, что нож — символ свободы для любого раба. Кто же знал, что собственную свободу можно было потерять так легко.