Дорога домой

      В квартире пахнет шампанским, женскими духами, чистым телом, шампунем для волос, который он узнает даже за километр. Дезодорант, лосьон и спрей для тела.       Так много запахов на ней одной. Многогранная и сжирающая, вовлекающая в себя одним лишь взглядом, Ламберт знает, что просто купился на нее, был очарован, обманут, его приворожили, так не бывает, но ведь так чертовски поздно бежать.       Ее красные туфли и кроссовки — аир максы от найк. Черная кожанка, висящая рядом с пальто. Невидимки для волос, валяющиеся на тумбе и красная помада. Салфетка, которой она поправляла макияж, в урне, когда Ламберт выкидывает пустую упаковку от перкодана.       Она выходит из ванной в одном полотенце. Без макияжа, с мокрыми волосами, и ее взгляд сразу находит его — уставшего, но как всегда с огнем в глазах, энергий, идущей от него, стелющейся по полу.       Энергия, на которую она купилась.       — Где ты был? — рычит она, шлёпая к нему босыми мокрыми ногами, оставляя за собой влажный след. Ее маникюр и педикюр, идеально гладкие ноги и все, что меж них. — Чтоб ты понимал, меня чуть снова не прирезали! И на этот раз из-за тебя!       Она хватает его за галстук, тянет на себя, хочет вписать пощечину, но вместо этого целует. Ламберт едва не стонет в ее рот. Ее губы со вкусом вишни, а язык — мятной пасты.       — Блять, крошка…       Он рычит, а потом сам чуть не спотыкается о белое полотенце, которое сорвал пять секунд ранее. Ее грудь — мягкая и упругая, небольшая, хорошая кладущаяся в ладони. Ламберт обожает ее грудь, и еще он обожает, что она любит секс так же, как и он — наркотики.       — Вот поэтому ты меня и бесишь, — отчаянно шипит она, когда Ламберт берет ее под бедра, усаживая на кухонную тумбу. Ее наманикюренные пальцы нервно расстегивает его ремень, пока он лапает ее за грудь, за бедра. Она стонет почти надсадно, будто переступая чрез себя, когда он накрывает ее сосок своими губами, посасывая. — Я хотела поговорить с тобой, но первое, о чем я думаю, когда вижу тебя — что хочу тебя больше жизни.       Ламберт усмехается, целуя под грудью и сам сдергивая с себя штаны и белье. Амфетмин лучше мета только за счет того, что от него тебя не настигает импотенция через год употребления, казалось, что встает только от одного взгляда на голые сиськи. Очень удобно, особенно, когда та девушка, которая живет с тобой — она хочет тебя, тебя и вот ту новую сумочку. И да, потом снова — тебя.       — О чем поговорить? — запыхано шепчет Ламберт в ее губы и усмехается так по-блядски неприятно, когда она содрогается всем телом от того, что он проводит своим членом меж влажных губ. Член почти проскальзывает, и она прижимает Ламберта ногами за бедра ближе к себе.       — О том, что я чуть не сдохла.       Ламберт целует ее, входя одним быстрым движением, и она стонет в его рот, царапая его шею, а потом срывая рубашку вместе с пиджаком, и впивается ногтями в его спину.       Ламберт рычит, начиная двигаться быстро и глубоко, ощущая, как охуенно в ней хорошо, жарко и мокро.       — Не в мою смену, крошка, не тогда, когда ты так охуенно меня сжимаешь, если я делаю так, — он мягко щипает ее за сосок, и она, взвизгивая, сильнее прижимает его к себе, понимая, что ни за что бы не отпустила его. И даже не потому, что он сейчас собирается довести ее до оргазма, нет, просто…       ничего удобнее Ламберта с ней не случалось.       Геральт учил решать ее проблемы самой, а Ламберт просто сказал: «давай ты свой банковский счет и не еби мне голову».       Кончает она почти с жалобным стоном, намертво обняв его за шею, вцепившись так, что Ламберту кажется, что он сейчас задохнется.       Но он не задыхается, а всего-то кончает, вздрогнув всем телом.       Ее шея пахнет остатками духов, которые он ей дарил два месяца назад, потом и желанием.       Она судорожно выдыхает и ослабляет хватку.       С несколько секунд она смотрит ему в глаза, гладит по шее, а потом залепляет ему такую затрещину, что Ламберт недовольно цыкает. Тупое шоу без смысла, он даже не чувствует толком. Будто слабый секундный удар током.       — Блять, детка, по…       — Не называй меня детка.       — Я не понимаю, что не так! Как будто ты не знала, на что шла, когда залезла ко мне в постель!       Трисс брезгливо вздергивает губу, потом спрыгивает со стола и снова уходит в ванную.       Ламберт недовольно фыркает. Хорошо, что у них две ванные.       Потом уже, когда Трисс не хочет прыгнуть ему на член, когда она выходит в халате и с сухими волосами, она садится перед Ламбертом на стол, закидывая ногу на ногу, и Ламберт замечает, что под халатом нет нижнего белья, она говорит:       — Мне и так не очень легко живется из-за того жадного ублюдка, а тут еще и твои недоброжелатели.       — Это не мои. Никто знать не знает, кто я и откуда, а даже если и знают, как посредника, то уж точно не ебут, с кем я сплю. Скорее всего это Геральтовы… Мне больше интересно, как тебе удалось избежать… встречи с создателем нашем.       — Пистолет, — хмыкает она.       — Видишь, чудесный же подарок! А ты была недовольна!       Ламберт смотрит на нее исподлобья, когда она утыкается голой пяткой меж его ног.       — Я не хочу умирать, Ламберт. Я понимаю, что ты судишь по себе, а ты если не ходишь по линии жизни и смерти, то не живешь вовсе, но…       Он тяжело выдыхает и встает, понимая, что ему не дадут доесть его остывшую пасту. Он обнимает ее, и Трисс почти испуганно замирает.       Любое проявление нежности превращается в покушение на жизнь, когда ты наемный убийца.       — Я тоже не хочу, чтобы тебя убили, поэтому я ежемесячно перевожу тому самому жадному пидору космические суммы денег. Я предлагал охрану, ты отказалась. Что еще я должен сделать?       Трисс отрывается от его плеча, пахнущего усталостью, немного потом и совсем чуть-чуть — одеколоном. Она смотрит ему в глаза и заявляет:       — Иногда мне кажется, что я хочу спокойной жизни.       — В таком случае — без меня. Ты знаешь, я совершу полноценное самоубийство еще на подходе того, как куплю домик в деревне.       Трисс тяжело выдыхает и кивает. Он снова ее обнимает и гладит по спине, называет ее его маленькой девочкой и в такие моменты ей в самом деле кажется, что он ее любит. По-настоящему, и так, как не любил все свои наркотики, тачки и адреналиновую зависимость. Так, как не любит свою игру в Бога, в самого крутого мальчика и обычного гангстера.       Иногда она думает, что он бы умер за нее по-настоящему, но ведь Боги не умирают.       В такие моменты ей в самом деле так кажется, но через десять минут ей снова начнет казаться, что то, что ее лицо знает каждый дружок Ламберта, что любой чувак, с которым он ссорится, может убить ее — не просто так.       Возможно, он врет, что не хочет ее смерти, она не знает.       В таком случае есть вопросы к тому, зачем он выплачивает ее долг, потому что сумма огромная, и он мог бы потратить ее на более приятные дела, но он тратит деньги на нее, это если еще не считать всех бесконечных подарков, машин и путевок на Бали.       На самом деле, Ламберт делит с ней постель уже десятый год, и все в принципе нормально. Он делает все возможное, может, он и вправду старается, просто Трисс слишком много из себя мнит и принимает как должное.       Она считает, что если Йеннифер доверяет ему, то и она может. Потому что Йеннифер всяко умнее, и в этом, по правде говоря, тоже есть проблема, потому что ей-то тоже веры нет.              Никому нет веры, и это пугает ее до усрачки. Потому что она не хотела быть в этой игре, все здесь ей кажется злым и лающим, хотящим сожрать ее лицо. Она просто хотела быть детским психологом, или открыть приют для животных, а в итоге она здесь.       В его руках, в руках Ламберта, и в этот миг она думает, что не променяет его ни на что этом мире.       Несмотря на то, что ее чуть не убили и, возможно, чуть не убьют завтра.       Он целует ее в лоб, как свою любимую девочку, и ей хочется зарыдать, но она только обнимает его до того, что ребра должны болеть (у него не болят), и шепчет в его шею, надеясь, что он не услышит:       — Я тебя люблю.       И он спрашивает:       — Что?       Трисс качает головой и шепчет, целуя в кадык:       — Нет, ничего.       Просто в свои слова она отчего-то не верит сама. Ей просто кажется, что она чересчур хорошо вошла в роль.

***

      С утра Ламберта швыряет снова по каким-то неприятным типам, которым Ламберт улыбается, шутит странные шутки, но попадает в яблочко. Получает контракт по поставке оружия и убегает к другим ребятам. На самом деле, только заползая в такие организации, понимаешь, что твой город полон наемных убийц, наркоторговцев, рабовладельцев и продавцов оружия.       Муравьиная ферма дизморальных вещей.       ЦТ, по продаже человеческих жизней.       Не Нью-Йорк, а целое огромное кладбище. Ходящие трупы в метро и на работе. Наркоманы, убийцы, поставщики человеческих жизней и оружия. Нет разницы что ты продаешь: героин или пистолеты, это все рано или поздно кого-то убьет.       Ламберт не ведет учет, но когда он смотрит на свои руки, он может лишь догадываться о количестве реально убитых из-за его роли во всей это игре.       Оружие, наркотики… А сколько было создано индивидуальных биологических оружий в капсулах? Сколько планов по процессу сведения с ума?       В конце концов, среди этого беспорядка, среди диалогов с убийцами и палачами, среди коллекционеров трупов и судмедэкспертов по-криминальному, он набирает Лютику.       Ламберт стоит в темном помещении, пока эти трое о чем-то договариваются. Из банок, наполненных формалином, на Ламберта смотрят человеческие глаза. Он набирает Лютику, и когда он слышит его голос, он невольно щурится, потому что ему кажется, что во всей это комнате стало намного светлее.       Ему кажется, что это солнечный свет стекает по стенам, и это совсем не похоже на хайлайтер на скулах Трисс.       Лютик отвечает, когда на фоне его голоса Ламберт слышит, как у него спрашивают, какой кофе он хочет. Лютик спешно его называет и говорит:       — Алло.       Ламберт видит на фоне Лютика цветастую кофейню, куча спешащих людей, о которых ты никогда не узнаешь, кто они. Простой рабочий или очередной гарротер.       Но у Ламберта куда более реалистичный фон — эти трое мужиков пытаются высчитать насколько пиздецовую наценку им закрутил Ламберт, возможно ли найти дешевеле или стоит повестись на какое-то там высокое немецкое качество.       Когда Ламберт говорит Лютику: «да, привет, это тот странный чувак, который вчера помог тебе не упасть в обморок от переутомления», ему орут в спину: «эй, ты же немец вообще, да?».       Ламберт закатывает глаза и, попросив Лютика подождать секунду, прикладывает телефон к груди и говорит:       — Ja, ich wurde in Köln geboren. Tolles Bier dort. (прим. да, я родился в Кельне. Там прекрасное пиво).       Мужики одобрительно хмыкают, даже не замечая его акцент. Что r у него слишком звонкая, а b недостаточно твёрдая. Никто же не уточняет, что Ламберт родился там, но прожил примерно полгода. И никто не говорил, что Ламберт не знает пять языков.       Мужик говорит:       — Немцам в плане качества можно доверять.       Ламберт снова говорит Лютику:       — Прости, работа. Ты сейчас занят?       — Мм, нет, сегодня свободен целый день. Возможно даже еще несколько следующих дней.       Ламберт улыбается и предлагает встретиться. Он пялится в черную стену, игнорируя взгляд трупов из формалина, он смотрит на то, как стекает по стенам этот солнечный блестящий розовый свет.       Он сбрасывает номер и поворачивается к заказчикам. Один из них оглядывает Ламберта и говорит:       — Нельзя ж такое, друг мой, нельзя у нас тут такое.       — Что нельзя? — не понимает он, вскидывая брови.       — Заводить себе женщин, при разговоре с которыми ты так улыбаешься.       Ламберт моргает, смотрит секунду мужику из формалина в глаза, и отвечает ему же:       — Да. Нельзя.       Абсолютно точно нельзя.       Он решает проигнорировать это.

***

      Это не ресторан, не бильярд, даже не бар. Это не элитная сауна, не дорогой отель. Лютик улыбается ему, и Ламберт перестает замечать окружающий мир. Что это обычный парк, что Лютик крошит хлеб, кормя уточек. Он все это не замечает.       На Лютике джинсы с порванной коленкой, и на коленке той — острой — виден розовый неоновый пластырь. На нем кроссовки, побитые жизнью, и майка немного растянутая.       — Ты ведь знаешь про Жана? — спрашивает Лютик и закидывает себе в рот небольшой кусок хлеба.       Ламберт моргает, смотря на его губы.       — О ком?       Лютик смотрит на него, вскидывая брови, а потом улыбается и качает головой, закатывая глаза.       — Ты ведешь себя как влюбленный подросток. Это не идет твоим взрослым глазам, — он отламывает кусок от хлеба и вкладывает в руку Ламберта. Тот сначала не понимает, что с ним делать, а потом опоминается. — Твой друг. Мужик, промокающий лоб галстуком.       — А, да, точно. А что с ним? — Ламберт с трудом смотрит на уток, когда он хочет разглядывать Лютика.       — Мне позвонили, и сказали, что он в больнице. Что-то там…с психикой. Вроде психоза или типа того. Говорит, что что-то подсыпали, потому что нашли в крови какой-то психотропный или ещё что-то такое, я в этом не очень…       «Психоделик, вообще-то» — хочет поправить Ламберт, но сдерживается.       Он вскидывает брови и быстро достает свой телефон, проверяя счета. Выдыхает облегченно: зачислена наценка за товар. Значит, ему уже было так плохо, что он договорился о поставке раньше, чем его успело скрутить.       — Ну и хер с ним, нет? Меньше будет голову людям ебать, — хмыкает Ламберт, пытаясь максимально быстро скрошить этот несчастный хлеб. Он хочет видеть Лютика.       — Просто это довольно… пугающе. Никогда не узнаешь, кто тебе что подсыпет. Вроде рабочая площадка, все друг друга знают, и тут вот тебе…       Ламберт хмыкает и, подпирая щеку кулаком, смотрит на Лютика.       — А вообще да, ты прав. Хер с ним. Он мне так мозги выебал, представить не можешь, — Лютик закатывает глаза и поворачивается к нему всем телом, так, что Ламберт сначала смотрит на его бедра, а потом снова на его лицо.       — Он что-то говорил про твоего отца. Разве твой папаня не может тебя устроить в проверенную съемочную группу?       Лютик закусывает губу и качает головой.       — Он очень занятой, у него нет на меня времени. У нас с ним натянутые отношения. Я вообще петь хотел бы, но…       Он пожимает плечами.       — Что «но»?       — Знаешь, по тебе сразу видно, что ты хорошо зарабатываешь. Деньги, Ламберт.       — Твой отец не может дать тебе денег на группу, что ли?       — Нет. Он мне не доверяет в этом плане. Говорит, что мне слишком мало лет, а еще я бросил университет и мне нет веры.       Ламберт смотрит на его лицо, щурится и улыбается.       — Поэтому я решил, что стану актером, а там уже и… сыграю. Но это невыносимо. Меня заранее все ненавидят, и неважно, как хорошо я играю — им нет до этого дела. Им лишь бы мне насолить. Я столько говна уже понасмотрелся, и столько же говна мне давали вместо нормальной работы.       Ламберт шмыгает, смотря на воду. Потом снова на его бедра. И он говорит его бедрам:       — Могу тебя спонсировать, если хочешь. У меня нет с этим проблем.       Лютик моргает и косится в его сторону. Он качает заторможенно головой, потом замирает и просто нервно цепляется за поручень, которые отделяет дорожку от пруда.       — Ламберт… Ты меня знаешь два часа в общей сумме… Такие деньги не дают просто так.       Ламберт устало зевает, потирая кольцо на своем пальце.       — Я хочу сделать тебе приятное. Не знаю, просто смотрю на тебя, и у тебя такое лицо… Хочется тебя радовать, особенно учитывая понимание, как это тебя обрадует на самом деле.       — Ты что, шутишь? Ламберт, мне не пятнадцать, и да, может быть, я молодой, но я через столькое прошел, что уже выучил, что за любой добродетелью идет ад.       — И какой ад я там должен потом устроить? Ты думаешь я тебя изнасилую или что в обмен?       Лютик резко открывает глаза, а потом так же быстро отворачивается, сжимая поручень до того, что у него бледнеют костяшки. Ламберт будто бы замирает на момент, когда он понимает. И он спрашивает быстрее, чем успевает подумать:       — Тебя что, изнасиловали?       — Это не твое дело! — почти выкрикивает Лютик, а потом осекается, качает головой и едва не шипит: — Прости. Нет, меня не насиловали.       Ламберт щурится и выпрямляется, опираясь бедром о перекладину.       — И сколько тебе было?       — Нисколько. Ничего не было.       Ламберт смотрит на его лицо, на его взгляд, который он прячет. Он отворачивается, опуская его вниз, и Ламберту хочется взять его за подбородок, потянуть на себя, чтобы видеть каждый его взгляд, любую эмоцию. Но любое касание превратится в желание убийства, когда ты затяжной наркоман.       — Лютик, я не идиот.       — А я не хочу ничего рассказывать незнакомому человеку, ясно?       Ламберт кивает и выдыхает. Его плечи опускаются, когда он говорит:       — Ясно.       Он не может на него давить, знает, чем это чревато. Ламберта за его жизнь кем только не считали: монстром, насильником, убийцей.       И все это было правдой, но проблема в том, что есть разные люди, разные локации. И никакой насильник не может быть насильником каждую секунду своей жизни, если он не умственно отсталый.       А Ламберт определенно не был умственно отсталым.       Не с его мозгами.       — Можно тогда угостить тебя кофе?       Он хочет предложить выпить вина. Съездить к нему домой. Посидеть в ресторане. Но он уже все это знает, все это выучил, и он видит по Лютику, что шаг влево, шаг вправо — расстрел.       Лютик моргает и, прежде чем согласиться, говорит:       — Прости. Я был слишком резким.       — Нет, не был. Все в порядке. Так что, фраппучино на кокосовом молоке?       Лютик широко улыбается, почти смущенно:       — Так ты услышал.       — И даже запомнил.       Ламберт подмигивает ему, плетясь в сторону кофейни. Когда он проходит мимо него, то улавливает, что Лютик сам немного пахнет кокосом, кедром, анисом. Обилие запахов на нем говорят о неплохих духах.       Ламберт хочет слизать этот вкус с его шеи.       Он чувствует покалывание в паху.

***

      Лучшие идеи приходят только если использовать наркотики в правильных дозах.       Ламберт знает все о дозах, побочных эффектах, влиянии и последствиях. Он может рассказать о каждом наркотике, если только дать ему его понюхать.       Вместо его крови плещется формула эфедрона. Лояльно и приятно, всегда держит в тонусе, особенно приятно, когда у тебя нет шизофрении. С ней было бы сложнее.       В кабинете пахнет цитрусовым амортизатором, холодный воздух гоняется кондиционером из угла в угол. У Ламберта замерзли руки и ему кажется, что его затылок сейчас отвалится.       Геральт гудит что-то на ухо про пытки и другую ерунду, вышедшую из моды. У Эскеля с этим получше: он знает много о психологическом насилии, и он расскажет вам об этом в схемам, мемах и таблицах.       Ламберт говорит, листая папку:       — Делирий.       Койон заглядывает ему за плечо, но он почти уверен, что ни про какой делирий тут и речи нет. Он спрашивает:       — Что это? И… это что? Биография этого мужика, что ли? Где ты ее взял?       — Нашел все сам. Потому что подводные камни лучшее, за что надо цеплять якорь, чтоб опустить на дно, — Ламберт встает, обмахиваясь листами. — Делирий это нейрокогнитивное расстройство.       — И где ты про это вычитал? Взломал его медицинскую карточку? — вскидывает бровь Эскель.       Ламберт закатывает глаза, качает головой. Он становится спиной к панорамному окну — которое открывает вид на Нью-Йорк, которое открывает вид на них, показывает всему миру, что у них тут, под носом, целая артиллерия из наркотиков, оружия и убийц, но все слишком спешат, чтобы заметить — и Ламберт читает:       — Двадцать третьего ноября две тысячи девятнадцатого пережил теракт, в котором погибли его жена и дочь, а следом, через неделю, пережил острое сотрясение мозга, — он переворачивает страницу, — Десятого августа две тысячи двадцатого. Покинул благотворительный вечер, в интервью ссылался на странное давление по телу, — снова перелистывает. — Первое сентября — на заседании директоров стал просить, чтобы убрали лиц, которые не причастны к данному вопросу, в частности его уволенную секретаршу, которых там, конечно, не было. Увели, ссылаясь на галлюцинации от усталости, — листает. — Пятого ноября едва пришедший на какую-то там крутую вечеринку, извиняюсь, так и не узнал, что там за свингер пати, попытался уйти уже через десять минут, ссылаясь, что прошло уже пять часов и ему следует передохнуть. И еще три случая, связанные с галлюцинациями и сенестопатиями. Все признаки делирия на лицо.       Он хмыкает, прикрыв папку.       Геральт вскидывает бровь, спрашивая:       — Ты нашел это за?..       — Сегодняшней ночью.       Эскель отпивает виски со льдом и уточняет:       — И так, Ламберт… ты вообще спишь?       — Как-то Трисс ударила меня вторым томом по нейробиологии от Шеперда, и меня вырубило на целые сутки. Она думала, что я умер. Она грустила, когда поняла, что нет.       — Понимаю, — выдыхает Геральт. — И что ты хочешь, чтобы мы сделали с этим делирием? Пристыдили его публично или что?       — Нет, довести до острого психоза любым психотропным препаратом. Он растянется на несколько дней, учитывая его состояние. До недели, если честно. Фишка этого состояния в том, что после психоза уходит еще сутки на то, чтобы человек полностью пришел в себя. И в таком состоянии он расскажет все, где и когда. Кроме того, на него готовится покушение, так что если следствие и начнется, то все пути ведут к ним. Ну, я подсуечусь, чтобы в самом деле пути пришли к ним. Просто это более эффективно и более плавно, чем действовать напрямую. Психика, ребята, творит чудеса.       Койон хмурится и медленно смотрит то на Геральта, то на Эскеля, то на Ламберта. Он вскидывает бровь:       — Что? Хорошая же идея.       — Идея хорошая, но откуда у тебя такое знание о психических болезнях и психозах? У тебя все пути идут через это?       Геральт говорит, забирая у Ламберта папку и проглядывая ее:       — Он по профессии психиатр.       — Хотел быть. Пока сам не сошел с ума.       Койон недоверчиво на него косится. Эскель хлопает его по плечу и махает рукой. Койон единственный, кто не привык к Ламберту. К нему вообще привыкнуть сложно.       Нельзя доверять человеку, который знает все о твоей психике и, что самое страшное, он знает, что подсыпать тебе в чай, чтобы оно возымело максимальный эффект.       Он может довести до инвалидности одним глотком колы.       Койон смотрит на Эскеля, потому что на Ламберта смотреть он больше не может.       Его пугает этот взгляд, и его улыбка, и написанные на его лице все его расстройства и травмы.       Конечно Койон все это уже знает, видел и даже заебался от этого.       Депрессия, наркозависимость, невроз, проблемы со сном, поразительная двуличность, несмотря на количество клинических смертей.       По последним новостям: Бога нет дома, у него отпуск в Вегасе.       Койону думается, что они все-таки пиздят.       Бог сводит людей с ума, предлагая им воду, кофе, коньяк и колу. Бог доводит себя до передозировки, пытаясь вернуться домой.       Бог говорит:       — Я с вами не иду, у меня свидание на девять вечера.       Его никто не слушает. Его все игнорируют.       Как к по-настоящему хорошему Богу, к нему обращаются только когда нужна помощь. В остальное время все делают вид, что не замечают его.       Бог хочет вернуться домой, но он проклят.