Дорога домой

      Хорошие отношения — это когда вы даже спустя пять лет ходите на свидания. Готовитесь и даже немного нервничаете. Она надевает красивое белье, чтобы поразить тебя, ты шутишь, чтобы насмешить ее.       Пытаетесь произвести друг на друга хорошее впечатление, якобы она не видела твой член во всех ракурсах.       Якобы ты не побывал в ней во всех дырах.       — Ты даже не пошел сегодня по работе?       — Откуда ты узнала? — он пялится на играющих музыкантов. Живая музыка, на которую здесь никто не обращает внимания. Люди, пишущие в отзывах на ресторан про живую музыку как о плюсе либо лицемеры, либо одиноки.       — Геральт.       — Почему до сих пор общаешься с ним?       Трисс улыбается, болтая в бокале вино. Никто из них не любит вино, но для фото в инстаграм — сказала Трисс — лучше вино, в кадре оно смотрится куда удачнее.       — Ты что, ревнуешь?       — Нет.       — Я уверена, что ты сказал это с ревностью.       — Может быть чуть-чуть.       Ведь они все еще ходят на свидания, страсть между ними абсолютно такая же, как и в первый месяц. Химия между их телами от одного взгляда. Та самая химия, из-за которой руки Трисс тянутся к его ширинке, стоит им остаться наедине.       Они трахаются как кролики, но этого все равно мало.       Поэтому да, может, самую малость, он ревнует, но ведь:       — Это твой бывший муж в конце концов. Не то чтобы я считаю, что у вас там было что-то по большой любви, ты за него в двадцать два вышла, и вряд ли бы тогда отличила чувства от желания трахаться.       — Когда это касается тебя — я до сих пор это не отличаю.       — Желание трахаться перестает быть просто желанием, когда касается только одного человека.       — Не льсти себе.       Ламберт улыбается, качая головой. делая глоток вина, которое ему абсолютно точно не нравится, он говорит:       — Никогда, дорогая. За меня это делают другие люди. Так что Геральт?       — Сказал: «милая, он так увлечен тобой, что отказался от денег».       — Что, прямо так и сказал?       — Нет. На самом деле он сказал, что мне пора перестать завлекать тебя анальным сексом.       Ламберт фыркает, закатывая глаза.       — Вот уж знаток отношений, — Ламберт качает головой, а потом кладет свою руку на тыльную сторону ладони Трисс. Она вздрагивает почти так же, как это было в первую неделю их отношений. Когда он только начинал выманивать свое право трогать ее. — В следующий раз, когда будет держать нам свечку в постели, пускай захватит с собой колу со льдом.       Трисс смеется, медленно кивая.       Она любит Ламберта, и еще больше она любит его за то, что ей, на самом деле совсем не надо ничем его завлекать. Он сам тащится за ней, как слюнявая псина за костью. Он очарован ей, и в такие моменты, когда он гладит ее руки, ей думается, что он в самом деле любит ее.       — Что там Йеннифер, кстати? — Ламберт оглядывает помещение в сотый раз за вечер. Проф деформация.       — А что Йеннифер?       — Ты что, ревнуешь?       — Нет конечно.       — Сказала так, будто ревнуешь.       Трисс усмехается, закатывая глаза.       — Дорогой, ты не настолько ценный кадр, чтоб ревновать тебя к тем, с кем ты переспал по пьяни, и кто потом дал тебе по яйцам.       Ламберт морщится и качает головой.       — Не лучшие воспоминания.       — Кому-то такое нравится.       — Не мне.       — А Йеннифер?       — А она — ты?       Иногда Трисс и вправду кажется, что он любит ее и никогда ни на кого не променяет.       Даже на стервозных брюнеток, умных, хитрых и таких же гениальных, как и он. Хотя, наверное, если не быть романтичной дурой, то он просто не хочет конкуренции. Ни в постели, ни в реальной жизни.       Ламберт любит доминировать, а Трисс — быть ведомой, иначе бы она давно проиграла в этой игре.       Она все еще не хочет здесь быть, это опасно, потому что…       — Пригнись!       Трисс не успевает даже моргнуть, или вдохнуть, или подумать «какого хуя?», или хотя бы сказать: «что?», как он тянет ее за ее идеальную прическу, ее прекрасные локоны, которые она делала два хреновых часа, чтобы быть хорошенькой для него, и она больно ударяется лбом о перечницу.       А потом слышен шум битого стекла, и после треск и шум воды. Чудесный аквариум растекается по полу месте со всеми декоративными дорогими рыбками, кораллами и каменными домиками.       Трисс морщится, немеет от страха, потому что вокруг сразу поднимается паника. Она бы не выжила, если бы это было про апокалипсис. Ее бы затоптали первой, она бы выстрелила в себя, ее бы съели или укусили. Она бы не выжила, но здесь она выживает, потому что Ламберт тут же хватает ее за руку, осматривается, ругается и толкает ее в сторону.       — Блять, через главный хуй пройдешь. Я говорил тебе, что твой долг нам дорого обходится, дорогая?       Трисс его почти не слышит из-за криков, шума и собственного сердца. Она ничего не разбирает, только чувствует его руки на себе и то, как он быстро ведет ее, укрывая собой, и это единственное, что держит ее в реальности, что помогает ей не упасть в обморок.       И ее прекрасное черное платье. Короткое черное платье — она порвано на бедре. И все в пыли, все в грязи, и Трисс почти кричит, когда спотыкается о чей-то труп.       Ламберт целует ее в висок и шепчет:       — Все в порядке, все прекрасно, держи себя в руках.       Когда слышен взрыв, Ламберт рычит долгое: «блять», и ей кажется, что даже для него — его прекрасного наркозависимого гения — не все в порядке.       Ламберт тянет ее к черному выходу, а потом внезапно ругается и вжимает ее в стену, укрывая ее собой. Они стоят за поворотом, за красной шторой, он оглядывается, дышит часто и сбито. Его тело крепкое и сильное, и еще чувствуется прекрасный бронежилет под его рубашкой от Том Форда.       Его шея пахнет знакомыми духами, и это то, что заставляет ее сердце успокоиться.       — Слушай сюда, — шепчет он ей на ухо. — Эвакуационный ход как всегда забит. Ты знаешь. Пока столпотворение, беги на второй этаж.       — А ты? — спрашивает она сбито дыша. Ее сердце бьется заполошно, руки трясутся. Сколько бы раз это не происходило — она всегда напугана до смерти.       — Я за тобой. Давай, не трать время. Успокойся и не нервничай, все будет в порядке.       Он впихивает в ее руки свой пистолет.       — Стой, а ты как без ору…       — Тсс, все в порядке. Беги. Я с тобой.       Он целует ее в висок. Сердце Трисс бьется как бешеное, отдается в ушах. Шум крови по всему телу затмевает даже местную панику. Она вдыхает, и ей ничего не остается, кроме как послушаться.       Идя против толпы, она теряет свою туфлю — от Валентино, которые ей подарил Ламберт, вконец разрывает платье и портит прическу. Людей так много, что ее и не видно. Но… не видно и Ламберта.       Она матерится, когда сбивает себе плечо о угол, и, осматриваясь, тихо поднимается по лестнице, держа оружие наизготове. В такие моменты она даже боится чуть меньше, потому что сейчас у нее есть она сама, и этот пистолет, и страх за Ламберта.       Она знает, что Ламберт — ее Ламберт — бессмертен и гениален.       Бог не может спуститься на землю и умереть, он же не настолько неудачник.       Но ее колени подгибаются, когда она оглядывается и Ламберта все еще нет.       На втором этаже, который открывают по выходным и вечерам пятницы, когда большая загруженность, абсолютная тишина и тьма. Свет идет только с панорамных окон. Тут так тихо, что шум ее дыхания отдается эхом. Гул ее сердца гуляет по стенам и заползает снова ей в уши.       Она прижимается худыми лопатками к стене и осматривается.       В такие моменты она самая сильная, и самая внимательная, и самая быстрая.       В такие моменты — как-то сказал ей Ламберт — он гордится ей так, как никогда.       Горячая мужская ладонь кладется на ее плечо, и она даже не орет, весь ее инстинкт: она разворачивается и утыкается дулом в чужой лоб. Ламберт мягко улыбается и шепчет ей:       — Ты большая молодец.       Трисс тяжело выдыхает, опуская руки.       — Куда ты ходил?       Он укладывает руку на ее талию и медленно ведет в сторону.       — Проверял обстановку.       — Без оружия? — она почти орет, потому что ее нервная система такая же шаткая, как и бретельки ее платья. Одна порвалась, другая растянулась и она держится на честном слове.       — Ты знаешь, это не опасно для меня.       Она отчаянно стонет, а потом резко поворачивается к нему, хватая его за лицо, упираясь ручкой пистолета в его скулу.       — Ламберт, очнись, ты не Бог!       Он медленно моргает. Его прекрасные зеленые глаза. Такие редкие и такие яркие, что почти как у ребенка.       Его прекрасные зеленые глаза, за которыми он скрывает отсутствие души.       Ламберт говорит:       — Да, Трисс, я не Бог.       А потом он целует ее, беря за лицо и прижимаясь к ней всем телом. Она хочет заорать от контраста эмоций, от всего происходящего, это сводит ее с ума.       Ламберт — ее гениальный Ламберт — он сводит ее с ума.       И он шепчет в ее губы:       — Я лучше. Ведь я смертен и я проклят.       Она любит его.       В такие моменты — она любит его так, как никогда не любила и уже не сможет побить.       И в этот миг на них обрушивается потолок.

***

      Убийства это всего лишь убийства. Акт прощения, акт освобождения. Кто говорит, что не хочет умереть — они просто по-настоящему не страдали.       Смертность — величайший дар, недоступный ни Богу, ни Дьяволу, ни ангелам, ни демонам. Всем самым грешным существам к смертности отрезан путь.       Поэтому Ламберт еще в детстве выучил, что его смертное тело — это лучшее, что он получал.       Его прекрасное смертное тело, испещренное шрамами, страданиями и болью — великолепный дар, которым всего лишь надо воспользоваться правильно.       Когда его избивает отец, маленького ребенка, на его шестой День Рождения, Ламберт думает о том, что чувствительность к боли — существенное допущение.       Если убрать боль, то можно жить вечно. Можно захотеть жить вечно.       Убийства, — сказал ему его отец — великий дар, дающийся только божьим посланникам. Ведь когда ты даешь людям смерть — ты избавляешь их от страданий.       Лежа в больнице со сломанными ребрами на свое седьмое День рождения, Ламберт думал о том, что его отец — это какой-то херовый божий посланник.       Он все пытается лишить Ламберта страданий, но каждый раз ему что-то мешает, и Ламберт в итоге страдает еще больше.       Ламберт ненавидел своего отца не сколько за постоянные избиения, а сколько за то, что он так плохо выполняет свою работу.       Теперь понятно, — подумал он, глядя новости про маньяков, — почти все эти ангелы, эти божьи посланники, они все мужчины.       Только мужчины могут так плохо выполнять свою работу.       Ни одна, блять, женщина не будет так безалаберно к этому относиться.       Поэтому Ламберт решил показать им всем, кто главный.       В школе он знает все о боли. Тонны учебников, томы о нейробиологии. Нервы и нервные окончания, твое тело, твоя кожа, все то, где ты чувствуешь боль — это те же самые божьи посланники. Ангелы смерти. Всего лишь посредники.       Все начинается в твоей голове.       Центры контроля проведения боли расположены на входе в спинной мозг и на входе в головной мозг. Это те зоны, где спинной мозг входит в спинномозговые нервы, а в головной входит тройничный нерв, отвечающий за восприятие болевой чувствительности головы. Там есть специальные синапсы, которые контролируют вход болевых сигналов. Но это ненужные подробности, их намного больше: нервные окончания, гестамин, выделяющийся при повреждении, импульсы, пропускающие боль, и много-много-много еще чего. Но вот самое главное — центры контроля проведения боли. Спинной мозг — там, где все кончается. И оттуда все начинается.       Вот он — Бог.       Прямо в твоей голове.       И только тебе решать, что ты будешь чувствовать, а что нет.       В средней школе Ламберт понял, что боль — это не тело. Твой мозг. И потом он узнает, что есть куча вещей, способных убить тебя, сделать инвалидом только из-за влияния на твою ЦНС. Куча нейротоксинов, которые выключат твое тело. Ноги, руки, глаза, даже внутренние органы и даже мозг. Твоего Бога.       Человеческое тело в старшей школе открывается ему как карта мира. Он знает все о нервных окончаниях, о нейронных соединениях, он знает наизусть каждый психотропный и как он ведет себя в организме. Он знает все яды, действующие на нервную систему.       Еще в средней школе он научился не чувствовать боль. Куча обезболивающих, психотропных, наркотиков — все это лишь путь поговорить с Богом.       Твоя молитва, твоя просьба, только более действенная, имеет материю и не похожа на шизофрению.       В старшей школе он знает так много психических, нервных и других расстройств, что может навскидку назвать диагноз пообщавшись с человеком пару минут. Он знает свое тело так, как его не знают нейрохирурги.       Ах да, очень важный момент.       В средней школе он показывает своему отцу, как работают посланники божьи.       — Боль, — сказал он, наливая своему отцу виски, — представь себе, боли и вовсе-то не существует. Мы просто ее придумали. Как и другие наши чувства.       А теперь Ламберт перестал верить в боль, и надо же — ему совсем не больно. Он продолжает чувствовать руки и ноги, чувствует, когда его трогают, отделяет даже приятные ощущения, но боли — нет. Он ее больше не чувствует. Он ее больше не знает. Боли больше нет. Никакой. Совсем.       — Это поэтому твоя мать умерла от болевого шока?       Ламберт закатывает глаза и цыкает, добавляя в виски лед.       Да, может, он всего лишь в средней школе, но он не тупой и эти сказки уже не работают.       — Нет смерти от болевого шока. Только от травм и потери крови. От боли можно потерять сознание из-за перегрузки.       Его отец смотрит на него и щурится. Он говорит, принимая стакан:       — Так ты у нас дохуя умный, а? Я ж тебя в секцию по футболу записывал, а не в клуб ебучих умников, разве нет? Или я тебя как-то слишком удачно головой приложил о стол? Так давай, приложу снова, все хуйня из головы вылетит.       Ламберт вскидывает бровь, смотря на него с разочарованием.       Теперь понятно, почему конкретно этот божий посланник — неудачник.       Он же тупой.       Абсолютно, блять, тупой. Такая тяга к чужой боли, к унижению слабых — это всегда от скудоумия и неуверенности в себе. Если ты используешь такие примитивные способы, выполняя свои обязанности — то ты ебучий нуб, просто кусок идиота, которого Бог жалел.       Но Ламберт знает, что теперь есть новый Бог.       И когда работники плохо делают свою работу — их увольняют.       Ну, конечно, ангелов и демонов не увольняют. Они даже не умирают.       Их просто уничтожают.       Наказание, которое растягивается на неопределенный кусок времени. Ведь ангелы и демоны бессмертны, как и Бог и Дьявол. Люцифер пьет виски с Девой Марией, обсуждая то, как их все заебало, как они устали, им так нужен отпуск. Дева Мария жалуется, что декретный продлился всего три столетия. Люцифер закатывает глаза, называя ее дурой.       — Ты записал меня на бокс, пап.       Его отец щурится, закидывая ноги на стол и медленно попивая виски.       — И как, покажешь мне парочку ударов? Когда у тебя тренировка?       — В среду. В пять вечера.       — Это хорошо. Приду посмотреть, чему тебя там учат. И как именно тебя бьют по голове, чтоб всякую хуйню пиздеть.       Ламберт моргает и кивает.       Его отец причмокивает, после очередного глотка:       — Знаешь, пахнет почему-то... немного яблоками… Это точно тот виски?       — Да, — пожимает плечами он. — У тебя всего один виски, я не мог перепутать.       — Странно-странно. Ну ладно. Домашку-то сделал? Сделал? Неси, проверю.       Ламберт несет.       Его идеально сделанная домашняя работа по химии. Он — отличник и нелюбимец учителя химии, потому что Ламберт приходит на один урок из пяти, но все его контрольные и самостоятельные — сданы на отлично. Он уже выучил все эти формулы, и соединения, и глупые реакции, от которых вода краснеет, пенится или шипит. Это скучно, это неинтересно.       Его отец все читает со знающим видом, хотя, наверное, не понимает, почему там нет ни одного понятного слова.       Сначала у него сужаются зрачки. Учащается дыхание. Повышается потоотделение. Потом он просит вызвать скорую.       Ламберт пожимает плечами и называет в неработающий телефон за неуплату связи и их адрес и симптомы.       Потом он начинает задыхаться. Блюет на его домашнее задание.       И потом Ламберт уходит к соседям и вызывает оттуда скорую.       Ведь ангелы не умирают. Но так же милостивый Бог ушел в отпуск. Сегодня у них новый Бог.       Ламберт до сих пор иногда навещает своего парализованного отца, который смотрит на него тупым взглядом и пускает слюни. Ламберт иногда говорит ему, что надо было просто хорошо работать, но он знает, что тот его почти не слышит.       И Ламберт уходит с чувством абсолютного, липкого, пожирающего разочарования.       Неприятно иметь таких работничков, хоть и в отставке.       А потом была старшая школа и умения выявить любые психические заболевания. Он узнал все и даже больше. Он понял, что у него паническое расстройство, легкий ПТСР, СДВГ, начинающая развиваться депрессия, а так же целый букет из соматоформных расстройств.       Он знает, что у его отца расстройство личности, психопатия, а так же синдром Аспергера и ПРЛ.       У его матери — биполярная депрессия второго типа и ОКР. А еще у нее был рак, но это уже не так интересно.       Он уже знает все, и что он поступит в университет он тоже знает.       Он обычный парень, переживший насилие. Он проходит с самыми высокими баллами, и в первый же день его вызывают в ректорат. Сразу предлагают участие в каких-то там проектах, научных работах. Говорят о развитии, о дальнейшей карьере.       Говорят о его умных глазах.       О глазах психически нестабильного человека, с целой горой комплексов и претензий на девиантное поведение.       У Ламберта спрашивают: «чего бы вы хотели?». И Ламберт отвечает:       — Затрудняюсь ответить. Я подумаю над вашим предложением, ладно? У меня просто... есть свои хобби, и мне может не хватить времени.       Ректор ему улыбается и говорит, что всегда будет ему рад.       Это первый курс. Гениальный мальчик со своими шизофреническими идеями, о которых он не говорит. О том, как легко вывести из строя любого человека, как свести с ума человека с самой крепкой психикой, об обезболе, который не вызовет привыкания и не уничтожит дофаминовую систему.       Он знает как ввести человека в транс и в гипноз, как внушить ему с помощью психотропных любые понятия. Он знает как подменить личность человека за двое суток.       Он сидит на паре по нейробилогии и думает о том, чего он хочет, и что ему может дать университет.       Чего он хочет? Научные статьи, быть профессором, спасать других людей?       Он думает об этом днем и ночью, и все кажется ему каким-то ненастоящим и глупым. Несерьезным. Он не хочет писать научные статьи, не хочет разбирать уже давно понятные всем вещи. Не хочет писать о человеческой психике и раскрывать те секреты, которыми могут пользоваться другие люди, чтобы заработать себе денег.       И до Ламберта доходит.       Он хочет денег и власти. Хочет лучшую девчонку на своих коленях и славы.       Он хочет сам заработать деньги на своих знаниях. Он не хочет отдавать их просто потому, что он провел молодость в поисках того, как избежать боли.       Он знает этот способ. Прекрасный способ не чувствовать боль и не подсесть на наркотики.       И он хочет продавать его в ампулах, по секретному рецепту, индивидуальному под каждое ДНК, чтобы ни одна фармацевтическая компания не смогла присвоить его себе.       Он хочет власти и денег, он хочет знать, что никому не скрыться от него, ведь Ламберт заранее знает все о их головах, их психике, их мыслях, их телах и их реакции.       Он знает все.       Поэтому ему нужно другое собеседование. Не то, где ему предложат поговорить о его будущей карьере великого ученого, у которого все всё спиздят и со знающими лицами сделают вид, что Ламберт самый обычный. Ни на что не претендующий мальчик.       Ламберт необычный.       Он Бог.       Поэтому он находит сам нужное ему собеседование. И вместо привет ему кричат:       — Ты кто нахуй такой? Что ты здесь, блять, делаешь? Я сейчас или позову охрану, или пристрелю тебя сам       Этот мужик, которому лет пятьдесят, или больше, он, кажется, сможет уложить Ламберта на лопатки. На улице давно ночь, у Ламберта еще не доделан реферат, который он должен сдать завтра.       Он сидит на кресле, сложив ногу на ногу, и смотрит этими своими умными глазами психически больного человека на того, кто уже получил то, что хочет он.       Денег и власть.       Ламберт говорит:       — Знаете, мне есть что вам предложить. Кое-что очень ценное. Думаю, вам это нужно.       Этот мужчина — он хмурится и почти испуганно дергается, когда Ламберт говорит:       — Не надо доставать пистолет, что у вас за пазухой, у меня-то оружия нет. Или вы что, думаете, что я вам шею зубами перегрызу?       — Как ты узнал об оружии?       — Вы отвели немного локоть назад и дернули указательным пальцем. Отвели его вперед, остальные три, не считая большого — назад. Типичный жест, чтобы достать оружие. А еще вы принимали… мет?.. Нет-нет, стойте. Морфий. Морфий, чтобы ослабить боль? Морфий? Серьезно? Это ужасно гробит здоровье и, кроме того, вызывает привыкание. Вы ведь в курсе, что из молекулы морфия и сделали героин? А вы и без меня знаете, что с людьми делает героин. У меня есть кое-что круче.       Мужчина моргает и его плечи опускаются. Он знает, что только по его лицу можно сказать, что он под морфием. По зрачкам и по тому, какие именно мышцы расслаблены. По цвету кожи, по ее влажности. Это все можно увидеть.       Особенно, если ты знаешь все о наркотиках и их последствиях.       Этот мужчина говорит:       — У тебя поразительно пугающие глаза. Поразительно умные и поразительно жестокие.       Ламберт моргает, склоняет голову к плечу и спрашивает:       — Так я могу предложить что-то лучше морфия, Весемир?       И он кивает, этим кивком открывая ему дверь к деньгами и власти. Этим кивком признавая то, что Ламберт явно проклят своей гениальностью.       И будь он проклят дважды, если Весемир позволит себе ошибиться.