***
Первым делом, когда он наконец добирается до квартиры, когда впервые видит Трисс, которая, как ему кажется, не вылазила из квартиры все это время, потому что ей страшно и она не хочет здесь быть, он медленно ходит по комнате. И ищет ее. И когда находит — она сидит на кровати, смотря в окно, сложив руки на коленях. Одинокая и брошенная, ее фигура слишком хрупкая, чтобы быть здесь. Он жалеет, что все вышло так, что он даже не может помочь. Он бы хотел дать ей спокойную жизнь, но она не хочет от него уходить. Она держится за него так крепко, что Ламберт ощущает на своей шее эфемерные следы от ее цепких пальцев. Она смотрит ему в глаза. Ее большие голубые запуганные глаза. Прошла неделя. Ламберт отделался сотрясением мозга, ему отрезали руку, впаяли протез. Новейший, с которым Ламберт неплохо начал дружить и даже уже умеет двигать пальцами. Он уверен, что эту неделю Трисс не раздвигала шторы и просто лежала в кровати. Его маленькая девочка не для этих игр. Он голоден, он хочет отмыться и лечь в кровать. Хочет поспать. Позвонить Лютику. Может, даже узнать, как там дела у Геральта. У него очень много дел, но сначала он садится перед ней и кладет голову на ее колени. Трисс гладит его по волосам, потом всхлипывает, потом наклоняется, прижимаясь губами к его виску. Она пахнет чистым телом. Просто собой. Никаких духов и шампуней, гелей для душа и спреев для тела. Его маленькая девочка будто бы до сих пор пахнет молоком. В такие моменты Ламберт думает, что и взаправду любит ее. — Прости, — шепчет она совсем тихо и ее рука дрожит. Ламберт поднимает взгляд, вскидывая брови. И она плачет, когда говорит: — За то, что не навестила. За то, что ты так пострадал. За то, что… они снова лезут. — Что они тебе писали? Она не отвечает. Она просто начинает рыдать. Ее плечи трясутся и все, чего бы хотела она — перестать быть обузой для Ламберта. Она хочет, чтобы он гордился ей, но черт возьми… она хотела открыть приют для животных. Она не разбирается в этом, ей сложно, она даже не умеет толком стрелять. Она не хочет убивать, не хочет быть на прицеле и ее до смерти пугает чужая кровь. Она должна быть сильной, но она… — Тсс, маленькая, я здесь, все в порядке. Он садится рядом, он обнимает ее, и когда Трисс чувствует, как ее спины касается что-то твердое, нечеловеческое твердое, она начинает рыдать еще сильнее. Она прячет свое лицо в его шее, она обнимает его, она хочет отмотать время назад и не идти в этот гребаный ресторан. Она вообще больше никуда не хочет выходить. Никуда и никогда. Это ее Ламберт, ее гений, и этот гений обнимает ее не своей рукой. Он спокоен как скала, он не чувствует боли, но сидит рядом, и он прекрасен, и он выбрал ее, но нет, Трисс сейчас это не успокаивает, потому что она знает, сколько сил моральных и физических у Ламберта уходит на нее. И денег. — Прости… это… это… — Тсс, — он целует ее. — Знаешь, мне даже нравится. Выглядит круто и все такое. И еще прикинь, если я этой рукой кому-нибудь врежу в челюсть. Да он без челюсти останется. Трисс не смешно. Она немного отстраняется и берет его за левую руку. Через ткань перчатки она чувствует металл. Чувствует все эти крепления, весь этот нечеловеческий холод. — Они узнали, что за меня долг выплачиваешь ты. Ламберт кивает, поглаживая ее по плечу. Он смотрит на ее лицо, и все, чего он хочет — чтобы она успокоилась. Чтобы пришла в себя, чтобы вспомнила, как хорошо ей было выбегать из ванны, накидываться на него, а потом залепить пощечину. Какой поразительно смелой и дерзкой она могла быть. А потом, будто по щелчку, все это куда-то исчезало. Но Ламберт знает, что неделю она сидела дома и даже толком не ела. Он чувствует ее ребра как никогда четко, когда касается ее. Ее скулы стали еще более четкими, а ключицы — острыми. Ему даже немного хочется совершить суицид посредством ее острых костей. — И что? Это был повод крушить мой любимый ресторан? Она качает головой и с трудом встает. Достает своей телефон, открывает почту и показывает ему письмо. Ламберт читает его за несколько секунд по диагонали, а потом мрачнеет, поджимает губы. — Да, они удвоили сумму, потому что я должна выплачивать. Я. Ламберт считает вышедшую сумму и едва не холодеет. Это очень много. Для ежемесячного платежа — это так много, что даже Ламберт думает о том, что ему придется или пахать больше, или сократить собственные расходы, чтобы влезть в эту сумму. Он тяжело выдыхает, и Трисс шепчет: — Прости. Я совсем тебе не окупаюсь. Ламберт трет рукой лицо. В любом случае, это все второстепенно, это все будет потом, сейчас… А сейчас: — Я попрошу Йеннифер возобновить с тобой сеансы. — Нет, Ламб, я не… — Нет, Трисс, тебе это нужно. — Я не хочу, чтобы она думала, что я слабая! Почему… почему так вышло? Почему мы начали с одного, но она… — Трисс шмыгает носом, пытается утереть лицо. Ламберт качает головой, вытирая кожу под глазами большим пальцем, не решаясь коснуться ее той рукой. Она слишком жесткая, и Ламберт не уверен, что в самом деле хорошо ей владеет. Нервные окончания сохранены, насколько это возможно, но иногда они двигаются неправильно. Ламберт будто заново учится ходить — только с рукой. — Почему она находится там же, где и вы, и все у нее выходит? Она и тебя не боится, и Геральта, никого не боится… Она сильная и… — Потому что она не ты. Ты другая, и это нормально. Геральт пытался сделать из тебя ее, и что из этого вышло? Плюс еще одна психологическая травма? Новый комплекс? Ты слишком нежная, я знаю это, в отличие от Геральта, я знаю это, и я принимаю. Так что сейчас тебе нужен хороший врач… — Она психотерапевт, Ламберт. Неужели ты считаешь меня психом? Ламберт тяжело выдыхает и качает головой. — Трисс, психолог нужен людям, которые не могут найти компромисс со своим мужем. А людям, которые неделю ходили по квартире ползком — психотерапевт. Ты в любом случае прелестна. Ты вовсе не слабая. Тебе просто нужно прийти в себя. Трисс моргает и, поглаживая в своих тонких ладонях этот гребаный протез, от которого уже и самого Ламберта тошнит, потому что он ранит ее, ранит его Трисс, и она спрашивает: — Что ты будешь с ними делать? Ламберт закрывает глаза и, выдыхая, говорит: — Сначала ты отдохнешь, поешь — нормально поешь, я проконтролирую, и если надо будет, то буду кормить тебя с ложечки, придешь в себя, выспишься и расскажешь мне все о том, как ты в это влипла. И потом я буду думать, что мне с этим делать. Ламберт видит, что она сжимает его руку еще сильнее, и совсем этого не чувствует. — Ламберт… если это что-то... что-то опасное, с высоким риском, то лучше не надо. Брось меня и дело с концом. От моей смерти не убудет, а ты… ты гениален, и… — Я гениален, но я не делаю ничего, чтобы дать пользу, Трисс. Я сам так решил. Я как паразит — только врежу и убиваю. А так я могу спасти хотя бы тебя. Потому что если кто-то этого спасения и заслужил из всей этой бетонной коробки, то только ты. А теперь в душ. Трисс судорожно выдыхает, а потом почти боязливо снимает с его руки перчатку. Протез хороший, качественный, стоящий кучи денег. Трисс тоже стоит кучи денег, только пользы с нее — с хер. Так что в такие моменты она думает, что Ламберт… в самом деле слишком милостив для Бога. Она падает лбом на его плечо, прижимая кусок металла к своей груди. Цена ее жизни в ее руках. Она хочет умереть.***
— Подвезти? — Ламберт едет у бордюра, медленно-медленно, широко улыбаясь, пряча глаза за очками. — Не сажусь к незнакомцам, — Лютик щурится, идя нарочито медленно-медленно, поглядывая на Ламберта. — Что у тебя… у тебя на лице? Ламберт снимает очки, демонстрируя повязку. — Садись, расскажу. Лютик поджимает губы, осматривая его. — Давай в кофейню. Даже жертвой с протезом ты остаешься маньяком, так что нет, Ламберту совсем не обидно. Он лишь кивает. На самом деле он забыл о Лютике в этой суматохе. У него ушло очень много времени, чтобы выяснить, чем себя можно сейчас пичкать, чтобы эффект тот же, но химия не мешала заживлению и приживлению протеза. Ему думалось, что ломки он не застал только за счет того, что в нем химии в самом деле больше, чем крови. Что вместо лейкоцитов у него плавают перкодан, амилнитрит и кодеин. Все тот же фраппучино на кокосовом молоке. — Выглядишь получше, — подмечает Ламберт, садясь напротив него. В его стаканчике обычный капучино, потому что он обнаружил, что совершенно не разбирается во всех этих названиях. На самом деле он даже не знает, что такое фраппучино. — В отличие от тебя, — он улыбается и довольно щурится. Иногда Лютик напоминает Ламберту заигрывающую девственницу, но чуть что — удлиняет дистанцию всеми возможными способами. Он будто боится и хочет одновременно. Ну, Ламберт все еще не злится, у него много времени и, в конце концов, он знает, что это за чувство и даже разделяет его. Ламберт понимающий, как и любой другой Бог. — Не понимаю, о чем ты. — Повязка на твоем лице… и перчатка на левой руке. Ожог? — Типа того. — Ты сказал, что расскажешь. — Я говорил, что расскажу, если ты сядешь ко мне в машину. — Какая разница, куда садиться? Ламберт закатывает глаза: — Не быть тебе хорошим юристом. — Если что, то я учился на юридическом. Ламберт усмехается, делая глоток. Сладко, слаще, чем он привык, поэтому он отставляет стаканчик. — Правильно сделал, что ушел. Лютик ведет плечом: — Иногда я сомневаюсь в этом… Все же, что с твоим глазом? Он на месте? Ничего серьезного? — Да, идет процесс заживления, все в порядке. Глаз на месте. Сегодня утром по крайней мере он был. А ты как? Нашел новую работу? — Честно говоря после того случая с Жаном… немного страшно. Ты видел, что показывали по новостям? Целый отдельный репортаж уже снять успели, это выглядит абсолютно жутко! Человек просто… ничего не понимает. Даже не знает своего имени! Все просил, чтобы его кто-то куда-то забрал… Ламберт ведет бровью. Не самые страшные последствия, бывает и хуже. — А сейчас что по нему слышно? — В тяжелом состоянии лежит в больнице… Начали расследование… Даже не знаю, как к этому относиться. Кстати, а ты кем работаешь? — Психиатр. Я психиатр. Лютик вскидывает брови и оглядывает его. Пораженно моргая, он говорит: — Не обижайся, Ламберт, но ты сам похож на того, кому нужна помощь психиатра. Вы только не смейтесь, но Ламберт обижается до глубины души, и он едва воздухом не давится. Лютик смеется, откидывая голову назад. Ламберт хмурится, потому что он почти уверен, что Лютик первый, кто ничего не говорит про его умные глаза и другую ерунду. — Ладно, то есть ты… хорошо разбираешься в людях? — Только в психически больных, — Ламберт щурится, смотря Лютику за плечо, а потом добавляет: — то есть во всех. — Да? Даже во мне? Ну-ка, что ты можешь обо мне рассказать? — он подпирает подбородок кулаком, улыбаясь. Ламберт смотрит ему в глаза: — Ты пережил очень травматичный случай, после которого у тебя появилась легкая паранойя. Ты нервничаешь при знакомствах, от перенапряжения у тебя начинают трястись руки — следствие невроза. Ты боишься тесного контакта, и так же тебе сложно пересиливать себя даже в моменты, когда ты хочешь этого. Это было или психологическим насилием — долгое время, скорее всего в семье, либо физическим. Тоже происходящим неоднократно. Возможно и то, и другое, тут я уже не экстрасенс. Лютик моргает и откашливается. Ламберт закусывает щеку. Блять. Наверное, это был флирт, и Ламберт должен был сделать посредством этого ему комплимент, но он выпалил то, что успел заметить. Лютик опускает взгляд вниз, а потом говорит, снова смотря в глаза: — Нет, неправда. Ламберт смотрит на его кофе, когда говорит: — Резко отвел взгляд и снова посмотрел в глаза — ты лжешь и ты пытаешься казаться убедительным. Интересный факт: то, что человек смотрит в глаза, когда говорит правду — миф. Мы редко смотрим друг другу в глаза при разговорах, чисто на инстинктах это неудобно и напрягает твоего собеседника и тебя в том числе, непроизвольно, но мы следим за окружающей обстановкой. Лютик, я психиатр, я знаю о тебе все, успокойся и просто выпей свой кофе. Я врач, и в этом плане... я вижу так всех. Не думай, что я залез в твое грязное белье. Это проф деформация. Лютик моргает, отводит взгляд. Он напряжен, ему неловко, он не знает, куда ему деться, поэтому Ламберт говорит: — Прости. Не хотел тебя... задеть. Лютик ведет плечом, говоря своему кофе: — Ничего, я ведь сам попросил… Это классно, что ты профессионал своего дела. Наверное, ты очень хорошо зарабатываешь? Об этом я тоже, кстати, сам догадался. Лютик улыбается ему, и эта улыбка такая милая, что у Ламберта снова будто сокращается сердце. Он на инстинкте пытается вспомнить, что такого в себя запихнул, чтобы был такой эффект, но опоминается, что нет, ничего такого, стандартная доза, то, что он принимает чаще всего. Не таблетки. Тогда что? Ламберт гениальный психиатр, видящий людей как рентген, и он знает о всех травмах, но понятия не имеет, что это — расположение людей даже в момент, когда ты ведешь себя как врач на вскрытии. — Видишь, это не так сложно, — Ламберт кивает. — Да, мы все разные, и в этой разности мы идентичны. Так я и работаю. И, в конце концов, ты ведь тоже догадался, что мне нужна помощь психиатра. — Это же очевидно, — пожимает Лютик плечами так просто, будто это в самом деле очевидно. Будто бы Ламберт не сделал свой вид максимально бесстрастным. Будто бы он не работал над собой годами, чтобы в толпе никто не понял, что он — убийца. Посредник. Ламберт вскидывает брови, склоняя голову к плечу. Лютик говорит: — Ну, ты же постоянно бегаешь взглядом и ты очень дерганный. И, в конце концов, — Лютик тяжело вдыхает, — как правило психически здоровые люди не получают две травмы в один момент. У них есть, ну, знаешь, инстинкт самосохранения и все такие штучки. И все-таки, если Вы задавались вопросом, как это: жить без боли, то вот вам ответ: ужасно. Поэтому на Ламберте херова туча шрамов, поэтому он в самом деле получает за раз больше одной травмы. Потому что он не чувствует. Поэтому он использует различные стимуляторы, чтобы чувствовать себя живым. Чтобы ощущать жар или холод, касания или толчки. Так или иначе, кто-то использует алкоголь, а Ламберт — различные психотропные, наркотические и другие вещества, которые влияют прямо на все эти нейронные соединения. На Бога в его голове. Эти штучки, которые командуют самим Богом. — Надеюсь твоя рука скоро придет в порядок. Ты ей почти не двигаешь. Она болит? — Лютик досадливо улыбается, смотря на нее. Выдыхая, Ламберт говорит: — Нет, знаешь, она совсем не болит. Ничего у него не болит, и это его заебало. Лютик улыбается. И пусть он невротик, путь у него тоже есть свой маленький ПТСР и намек на паническое расстройство. Пусть у него паранойя, которую он называет «перестраховка» и «инстинкт самосохранения», пытаясь таким образом выстроить защитный механизм, сделать из себя нормального. Хотя, откровенно говоря, в современном мире, если у тебя нет травм или болезней — скорее всего, ты блефуешь. Или просто не жил. Пусть Лютик ребенок, несмотря на все то говно, что он пережил — его улыбка все такая же светлая и чистая, а глаза — широко открытые и доверчивые. В любом случае, Ламберт спрашивает: — Не сходишь со мной на свидание? В… не знаю, куда бы ты хотел сходить? Лютик краснеет. Ламберт буквально видит, как розовеют его щеки, и он едва не умиляется, потому что он, кажется, впервые видит такую реакцию на такое простое предложение. Будто бы Лютик никогда не ходил на свидания, но когда Ламберт смотрит на его лицо, он понимает, что тот должен был сводить к себе в квартиру как минимум половину девушек города. Только если... если у него нет боязни прикосновений. У Ламберта будет возможность это проверить, потому что Лютик говорит: — Хочу в боулинг. Ламберт улыбается, подпирая щеку кулаком. И он говорит почти с мечтательным выдохом: — Хорошо, сходим в боулинг. На самом деле сейчас это все, что Ламберт хочет. Не корпеть над новыми формулами, не изучать мозги маньяков и наркоманов, не копаться в порошках, не подставлять жизнь опасности и не работать с неприятными типами. Он хочет сводить Лютика в боулинг и заиметь возможность его коснуться. Просто из интереса, чтоб вычислить все его травмы, страхи и болезни. Конечно ж это не желание узнать нежность и мягкость его кожи. Конечно же он не хочет узнать, насколько она теплая. Ему это совсем не интересно. Просто вопрос профессионализма. Лютик ему улыбается и, на самом деле, если сейчас у Ламберта спросят, какой у него любимый цвет, он только и сможет сказать с томным выдохом: «Лютик», Но гладкость его кожи ему совсем не интересна, не подумайте.