***
Трисс обнимает его, целует в кадык и тяжело выдыхает. Его руки смыкаются в замок за ее спиной, он обнимает ее, и нет, она уже не дергается от ощущения тяжести метала на своей пояснице. — Где ты был ночью? Я волновалась. — Прости, — он целует ее в лоб, и Ламберт слышит, как вдох облегчения выдают ее легкие. Он закрывает глаза, наслаждаясь этим моментом. Запоминает его, хочет носить у себя под сердцем. Запомнить это, чтобы в самые отчаянные моменты вспоминать о том, что ему еще есть за что бороться. — Сначала больница, потом пытался найти, кто это и кто их заказал. Кто это — нашел. За пять минут. Кто — нет. Была идея звякнуть полиции, но ясно как день то, что сами наемники понятия не имеют, кто их заказал. Куски идиотов. — Они смотрят не на мотивы. Они смотрят на сумму денег. Ламберт тяжело выдыхает. Да, может быть, он богат до усрачки, но его до сих пор бесит, что не любые проблемы решаются с помощью денег. Это так все, нахрен, усложняет, что даже он со своими мозгами сидит в тупике и втыкает в стенку. Он чувствует себя в безопасности в такие моменты. — Мне придется поработать сегодня. И дай мне пароль и логин своей почты. — Хочешь проверить, откуда шли сообщения? Это… — Да, бесполезно, но пока это все, что у меня есть. Она выдыхает и кивает, и она говорит: — Я думала, что это ты затеял нечестную игру, но они начали первее. Ламберт кивает. Он сидит над всем этим так долго, что у него затекает спина, затекают глаза и шейные позвонки. У него стоит таймер на телефоне на такие случаи. Каждые десять минут менять позу или разминать мышцы. Он не чувств боли от затекания мышц, так что это все, что он может. Его бесит это. Бесит, что он нашел две точки, откуда были письма, но все это тупое говно тупого говна, и он просто зря тратит свое время. Он вообще не понимает, зачем это делает. Он ищет в письмах какие-то зацепки, но нет, ничего. Он психует, он злится. Ему это не нравится. Он звонит Лютику. И Лютик не поднимает. Это его тоже бесит. Бесят эти долгие гудки. Бесит, что его игнорируют. Он звонит снова и снова, все то время, что бесцельно проглядывает письма, понятия не имея, с какой стороны подступиться, он звонит и звонит. Наконец, между этими звонками он замечает смс от Лютика. «прости, я не в настроении». Ламберт хмурится и трет подбородок.***
Ламберт думает, что все с ним происходящее похоже на детскую влюбленность, подростковое влечение, первую любовь, когда ты ничего не понимаешь, но твои гормоны решают взять над тобой верх и вот, оказывается, что ты дала какому-то стремному прыщавому пацану, который просто тебе нравился, а в итоге у тебя нет ничего, кроме разочарования и нежелания потом заниматься сексом еще лет пять. Ламберт должен работать, но он находит себя под подъездом Лютика. Он пишет ему: «я стою тут уже, не знаю, десять минут, и мне не хочется сейчас сидеть, узнавать твою квартиру и лезть через окно». Да, может, он и ведет себя импульсивно, тратит время зря и просто подставляет под опасность и себя, и Трисс, и Лютика, и черт знает, кого еще. Но он просто хочет немного помочь Лютику. Он знает, что он не очень стабилен, и это написано у него в глазах, даже в его мимике и движениях. И Ламберту начинает казаться, что рано или поздно он совершит суицид. Поэтому он просто хочет спасти его. Хоть и не уверен, что этими действиями не хоронит его. В конце концов, Лютик пишет номер своей квартиры, и да, может быть, Ламберту скоро сорок, но он нервничает перед его дверью, будто зовет понравившеюся девчонку на свидание, а тебе-то всего тринадцать. Проблема в том, что Ламберт понятия не имеет, что чувствуют в подобных ситуациях подростки. Все его детство, юность и отрочество погублено в энциклопедиях, книгах и поисках дозы анальгетиков, в том числе и опиодных, различных барбитуратов и другой дряни без рецепта. Да, возможно, было сложно, но он умел нравится людям и еще он занимался боксом, что привнесло особый шарм в его искусство договора с кем бы то ни было. Лютик открывает перед ним дверь. Натягивает на себя улыбку, думая, что это сработает. Когда его глаза опухшие и красные, когда его кожа бледная, а его трясет так сильно, что зубы стучат друг о друга. Ламберт приходит в истинный ужас. Он-то думал, что его снова прогнали в зашей, снова назвали лузером, но у Лютика полноценный нервный срыв и вряд ли из-за потери места работы. Ламберт был бы хорошим психиатром. Да. Наверное. Он, блять, не так в этом уверен, потому что как хороший врач он должен что-то сказать или сделать, но все, что он делает — пялится на его лицо, и эта улыбка на нем выглядит почти пугающе, потому что больше похожа на перспективное обещание совершить суицид. Это не похоже на откат от вчерашнего. Слишком много прошло. Слишком долго. Он говорит, не узнавая своего голоса: — Лютик? Я пройду? Можно мне пройти? Потому что если нет, то… то Ламберт будет его на коленях умолять о том, чтобы он его пропустил. Лютик ведет плечом, уголки его губ дергаются. — Мне кажется, я не в лучшей форме. Ламберт смотрит на его ресницы, как с них соскальзывают слезы. Его покрасневшие белки глаз, и то, как его трясет. Ламберт говорит: — Думаю, нам надо поговорить. Лютик шмыгает носом, параллельно этому вздрагивая, открывая дверь шире. Ламберт снимает обувь и оглядывает квартирку. Он думал, что тут будет куча вещей, она будет заполнена всяким мусором, музыкальными инструментами, плакатами. Будет стоять куча безделушек, и все будет яркое. Но квартира выглядит так, будто в ней и вовсе никто не живет. Даже квартира Ламберта более обжитая и обставленная. Он хочет спросить об этом. Хочет узнать, почему она выглядит так. Потому что Ламберт даже в этот момент считывает то, что это не осознанный выбор в сторону минимализма и аскетичности. Он мог бы спросить, но вместо этого он спрашивает: — Я могу тебя обнять? Лютик сам падает к нему в руки. Он теплый, дрожащий, и так хорошо кладется в его руки. Он напуган, но еще — он позволяет его обнимать, он прячет лицо в его шее, и Ламберт обнимает его сильнее. Укачивает его в своих руках, шепчет какие-то глупые слова, которые должны были бы утешить Лютика, но, откровенно говоря, Ламберт в таких вещах полный лузер. Людей успокаивать он не умеет и не знает как, так что вся его речь состоит из «тс-с-с-с» и «все в порядке». Он уточняет, что в порядке сейчас. Он не может говорить о будущем, о прошлом, но он может ручаться за этот момент. За эту секунду. И в эту секунду все хорошо. Он уверен. Они стоят в коридоре, и Ламберт обнимает его так крепко, как может, и при этом без угрозы сломать ему ребра. Лютик отрывает зареванное лицо от его плеча и смотрит ему в глаза. Ламберт улыбается ему — так, как обычно улыбается Трисс, чтобы внушить ей, что сейчас все в порядке, что самое время наслаждаться моментом здесь и сейчас. Лютик мягко улыбается в ответ, хоть его подбородок и нижняя губа дрожат. Ламберт часто думает об этом. Что значит пытаться снова и снова. Подниматься и падать. Получать травмы, которые ты чувствуешь, но снова вставать. Он думает о том, насколько надо быть сильным, как надо верить в конечную цель, чтобы тебе хватало на это сил. У Ламберта никогда не было сильных падений. Он никогда не ломал после них кости, надежды или мечты. — Расскажи мне, — просит Ламберт, и это, на самом деле, все, чего он сейчас хочет. Он делает все, что должен делать психолог на приеме с травмированным человеком. Усаживает на диван, спрашивает, в самом деле он может сейчас коснуться его. Уверяет его, что что бы там ни случилось — в этом нет его вины, что нужно высказаться — это облегчит, это поможет. Лютик смотрит в угол комнаты, а потом говорит: — Ты угадал. Это все, что он говорит. Ламберт моргает и тихо спрашивает, уточняя: — Что? — Про травматические ситуации. Что они повторяются. Что из-за них я… такой. Ламберт не знает куда даже деть свой взгляд, не то что те слова, что он должен был сказать. И Лютик говорит: — Он… этот режиссер, он… Ламберт качает головой, говоря: — Не надо. Не продолжай. Я понял. Он не спрашивает сейчас, почему они позволяют себе это. Почему он ничего не говорит своему отцу. Он догадывается, что у всего из этого есть причины и мотивация, одно воспоминание о которых может вывести Лютика на новую истерику. Он хочет его успокоить, а не ранить еще больше. Он только спрашивает в его макушку: — Так как зовут того режиссера? Среди всхлипов он с трудом разбирает его имя, но этого достаточно.***
— В общем, — говорит Ламберт, делая затяжку и выдыхая. — Это поразительно. Представь, пять лет бороться с травмой. Пять! Почти побороть ее. А потом приходит один жирный хрен и портит, нахуй, все. Все начинается сначала. А у него даже не было этих пяти лет… Ламберт говорит почти сочувственно. Он смотрит на небо. Не видно ни одной звезды, оно затянуто тучами. Дует холодный ветер, здесь не слышно шумов, поэтому как сквозняк танцует меж деревьев — слышно отчетливо. Ламберт смотрит на свои руки. — Мне его не то что бы жаль. Нет, это скорее сострадание. Жалость чувство такое, скользкое… Сострадание бывает у отца к сыну, например. Ну и все такое. Он мне не сын, но, знаешь, что-то такое знакомое я в нем вижу, когда он мне улыбается. Кстати, а ты что, совсем его папашу не боишься? Ламберт смотрит вниз. Он сидит на краю ямы, махая ногами. Жирный-то жирный, а яму выкопал такую, что тут можно было организовать целую братскую могилу. Он бешено машет головой. Таким вот — лежа, связанным на дне будущей могилы, он даже не вызывает у него такой ненависти, какая была в нем, когда он зажимал его голову в дверном проеме машины и смачно хлопал дверью по ней же. Таким он вызывает куда больше понимания. но не прощения. — Мне вот тоже интересно, что там у него за семейка такая… Ладно, что-то я тут с тобой засиделся. Под скулеж он берет его дипломат. Проверяет вещи перед тем, как выкинуть в яму. На дне он находит фотографию. Лютика. Сзади написано имя. Время. Он моргает. Хмыкает. Мало ли, что он там на нее делал… Неразборчивое мычание звучит, кажется, на весь лес, когда Ламберт медленно выкидывает портфель. Он отряхивает брюки, потом снимает пиджак, укладывая его на пенек рядом, и, беря, лопату, начинает закапывать, свистя себе под нос под аккомпанемент мычания и звуков того, как его туша ерзает по земле.***
Ламберт смотрит в потолок, мягко поглаживая чужое островатое плечо. Пахнет мятным мороженым и шоколадом. По телевизору показывают отчаянных домохозяек. Самое время закинуться мефом, приятель. Но Ламберт просто сидит рядом, думая о своем. — Кстати, — говорит Лютик. Он уже не плачет. — Тот режиссер. Говорят, он пропал… — Хм, — только говорит Ламберт, пребывая не то в нирване, не то в трансе. В голове пусто, ему так не хочется работать. Он ловит себя на мысли, что даже не хочет уверять Трисс, что все под контролем. Потому что нет никакого контроля, и, в любом случае, он надеется, что с этой задачей неплохо справляется Йеннифер, иначе зачем он ей вообще платит? — Знаешь, это ужасно, но я даже рад… — Что в этом ужасного? Знаешь, я бы на твоем месте неприкрыто злорадствовал. — На это у меня нет сил, — Лютик тяжело выдыхает и отставляет огромное ведерко мятного Баскина Роббинса на рядом стоящий столик, на который Ламберт закинул ноги. Лютик бьет его по лодыжкам, и Ламберт, цыкая, убирает ноги. Лютик ерзает и медленно тянется к его руке. К тому, что у него вместо руки. Он медленно снимает перчатку и касается небольшой вмятины от пули. — Неужели... ты так просто к этому отнесся? У тебя не было истерики и всего такого? Тебе едва успели пришить руку, а через пару дней ты зовешь меня пить кофе? — пораженно спрашивает он. — Черт, я такой слабак. — Не говори так, — хмурится Ламберт. Ему кажется это смешным, а еще — тупым. Ведь недавно он поражался силе Лютика, а сейчас он сидит и заявляет, что раз Ламберт спокойно отнесся к смене кожи на металл, то он явно сильнее. — У нас с тобой разная жизнь, и я бы на твоем месте уже давно бы бросил все попытки. Как ты вообще умудряешься ходить к ним, учитывая твои… опыты? — Это все, что мне остается, — качает головой Лютик, поглаживая этот холодный металл, которому любви достается куда больше, чем самому Ламберту. Он почти что считает это нечестным. — Куда можно втиснуться, туда и иду… Ну и иногда мне отец находит места… — Почему он никак не реагирует на то, что с тобой там делали? И делают. Лютик поджимает губы. Ламберт видит, что он буквально пересиливает себя ради того, чтобы вернуться в ритм, чтобы выглядеть непринужденно, но так же Ламберт видит, как чертовски сложно ему это дается. Он пытается переступить через себя, но у него не выходит. — Я не рассказываю ему. — Почему? — Потому что он не разговаривает со мной. Ламберт хочет закопать живьем его папашу, а не всех тех мужиков, которые посмели думать, что имеют право трогать Лютика. Его тело. Имеет право считать его легкодоступным. Лютик тяжело выдыхает и, смотря куда-то в сторону расстегнутых верхних пуговиц, говорит: — Спасибо, что был все это время рядом и возился с рыдающим сопливым мной. Ламберт закатывает глаза. — Нет, я серьезно. И когда ты жизнь мне спас… Спасибо. Ты почти меня не знаешь, но так много для меня делаешь. — Я бы не делал этого, если бы не хотел. Вот и все. Лютик кивает, а потом почти что нерешительно кладет голову на его плечо. Ламберт выдыхает, поглаживая его по плечу, смотря отсутствующим взглядом в телевизор. У него есть работа, но вместо нее он сидит здесь, потому что светлее моментов в его жизни не было вовсе.***
Мужик, который подписывает договор о поставке, все оглядывает Ламберта с ног до головы. Ламберта не то чтобы напрягает этот взгляд, потому что он знает, как выглядят люди, которые настроены враждебно. Этот просто смотрит на него, как на диковинную птицу. В конце концов, Ламберт спрашивает: — Что? Неужели он заработал себе раздвоение личности, и вторая его личность стала успешной рок-звездой, поэтому теперь иногда его узнают? Мужик щурится и отлистывает договор на первую страницу, читая наименование поставщика. — Это же вы, да? — Да. Вы же с самого начала знали, с кем собрались работать. — И вы на них работаете, так? — Очевидно, что да. — Только на них? — У меня всего одна задница, и рвать ее не хочу. Мужик усмехается и ведет плечом, шепчет себе под нос: — Надо же… Ламберт хмурится и уточняет, что ему не понравилось. Мужик отмахивается, а Ламберт просто пялится на него, вздернув бровь. Он абсолютно точно ничего не понимает, но в последнее время его голова забита только Лютиком, и мягкостью его кожи, и запахом его шеи. В последнее время он ведет себя как влюбленный подросток, и мозгов в нем не больше.