Дорога домой

      Ламберту кажется, что проходит целая вечность перед тем, как он все-таки находит в себе силы, чтобы подняться в свою квартиру. Ему не по себе. Он прокручивает возможный диалог уже миллион раз. Вот Трисс признается ему. Или не признается, а снова обводит его вокруг пальца. Или говорит о том, что результат был бы тот же — независимо от нее.       Он вспоминает ее холодные голубые глаза, и синяки под глазами. Он говорит себе, что эта не та Трисс, которую он знал. Не та, которую он любил.       Ламберт стоит перед дверью и с ужасом понимает, что это не она слишком нежная. Это он чересчур нежный. Он не может ударить тогда, когда это нужно. Не имеет твердости, когда это необходимо. Даже сейчас, он стоит и сжимает браслет в руке, и в нем нет сил, чтобы позвонить.       Маленький глупый мальчик. который решил, что он Бог.       Еще не поздно махнуть на это все и записаться к психиатру. К той же Йеннифер, может она даже не будет над ним особо сильно издеваться.       Но он находит в себе силы, чтобы засунуть ключи в скважину и открыть дверь. В квартире темно, свет выключен. Он плавно закрывает дверь и видит, как играет телевизор на кухне. Мягкий свет мигает на полу, и Ламберт осторожно, будто боится каждого своего шага, бредет туда.       Около пяти минут он смотрит в худую спину Трисс. На ней одно нижнее белье, волосы завязаны в неаккуратный пучок.       Она не замечает его.       Он хочет, чтобы она не заметила его больше никогда.       Однако он откашливается.       Трисс не вздрагивает, не пугается. Ставит фильм на паузу, тянется к пульту и включает свет. А потом поворачивается к Ламберту. Смотрит на него спокойным, лишенным эмоций взглядом, будто недавно она или умерла, или приняла транквилизатор. Возможно все и вместе.       Или она просто слышала, как он зашел.       Иногда все намного проще, и не надо думать, что мир стоит на трех китах — транквилизаторы, наркотики и обдолбанность.       Иногда эта просто хитрость.       — Привет, — говорит она. Голос ее серый и нервный, кожа у нее такого же цвета. Цвета тоски.       — Привет, — отвечает ей он.       — Зачем пришел?       — В смысле? Я тут живу.       — Ты тут четверо суток не появлялся. Ламберт, скажи честно, у тебя появилась любовница? Молодая красивая страстная любовница? Она менее затратная или что?       Вот и все спокойствие.       Ее голос прямо-таки дребезжит обидой, Ламберту кажется, что она сейчас либо заорет, либо зарыдает.       Он думает о ней. Вспоминает, какой она была раньше. Истерик было много, он постоянно получал по лицу, и это заводило его сильнее. Он думал о том, что Трисс особенная, не такая, как все эти женщины. Не как Трисс — слишком сами по себе. Но и не слишком кроткая и покладистая. С характером, но с пониманием ситуации. Чуткая и проницательная. Сильная, когда это нужно, и нежнее матери, когда он этого хочет.       Но на самом же деле это совсем не так.       Или она просто в самом деле устала.       Устал даже Ламберт от этого цирка. За последнее время его так часто пытались убить (что трактуется куда проще — позвать сотрудничать), что сейчас он с трудом стоит на ногах. Он даже на Трисс смотрит без должного желания и интереса.       Откровенно говоря, ему хочется выкинуть этот браслет и сделать вид, что он ничего не знает.       Эта мысль кажется ему правильной. Но, скорее всего, он просто хочет спать.       — Да, любовница имеется. Хотя нет… это больше, чем любовница.       — Круто. И как давно вы?..       — Примерно с того момента, как все это началось. Наверное, в этом и была проблема. Больше всего я хотел поддержки, но мне приходилось поддерживать тебя. А она… поддерживала меня. Неосознанно. Просто играя со мной в боулинг.       — Чудесно. То есть мне надо было сводить тебя в боулинг. Ясно.       — Дело не в боулинге, Трисс, — шипит он.       — А в чем? Что я, черт тебя дери, делала не так? Блять, Ламберт, чего тебе не хватало? Почему я вообще должна была вон из кожи лезть, лишь бы у тебя стояло?!       — А я просил об этом? Почему ты обвиняешь меня вообще?       — Потому что ты единственное, блять, что у меня было, понимаешь? Не твои деньги, не твой статус, ты!       — Блять, Трисс, если тебе нужен я, а не мой член, тогда в чем проблема?! Я же сказал, что не брошу тебя!       — Да?! Не бросишь?! Тогда где ты был эти четыре дня?! Посмотри, блять, посмотри, как ты меня не бросил!              Она резко встает, обходя барную стойку. Ламберт смотрит на нее. Все, что ниже пупка — в синих полосах. Он сглатывает и отводит взгляд.       Браслет в его руке кажется лишним.       И это обман? Все это обман? Заранее заготовленный?       — Ну, почему ты отводишь взгляд?! Ты же меня не бросил, Ламберт!       Он даже чувствует себя виноватым. Он ощущает себя раздетым. Браслет в его руке, в его левой руке, он все равно кажется там лишним, будто врезается в кожу, которой у него там больше нет.       — Трисс… Что ты хочешь?..       — Я? — сипло спрашивает она, почти задыхаясь. — Я люблю тебя, Ламберт! Я хочу, чтобы ты любил меня! Люби меня!       Ламберт смотрит ей в глаза.       Нервный срыв, истерика, заранее заготовленная сцена — он не знает.       Да никакой он не Бог.       Он просто проклятый.       Проклятый своими мозгами, которые сам же и поджарил, стремясь к совершенству.       И жизнь он закончит в психушке.       Именно поэтому он решает идти до последнего.       И он кидает на стол браслет.       Трисс судорожно выдыхает, сглатывает и смотрит на стол. Щурится, будто бы пытается разглядеть.       — Браслет?.. — сипло спрашивает она.       — Да. Твой браслет.       — Ты был у Йеннифер?.. —она аккуратно берет его, рассматривая, будто видит впервые.       — Нет. Не у нее. С некоторых пор я не бываю ни у Йеннифер, ни у Геральта, ни еще у кого бы то ни было.       Трисс поднимает на него нерешительный взгляд, будто не понимает. Ее челюсть напряжена так, что губы сложены в одну сплошную линию. Губы с гиалуронкой внутри.       Она смотрит на него. Ее глаза как у напуганного зверя. Ничего непонимающие испуганные глаза.       — Роб. Роб Макклейн.       — Кто это?       — Незнакомое имя? — уточняет Ламберт, склоняя голову к плечу.       — Черт его знает, в моей жизни было миллион людей.       — Ты не знаешь, кому я выплачиваю твой долг, дорогая?       Она непонимающе моргает.       — Я нашел этот браслет у него в машине.       Она хмурится и качает головой.       — Откуда он там? — спрашивает она.       — Кажется, это я у тебя должен спрашивать. Слишком много совпадений, нет? Сообщения Йеннифер, которых почему-то у тебя нет на телефоне, трое мужиков не смогли найти тебя в помещении метр на метр. Подозрительно часто они находят мое местоположение. И, что самое интересное, к тебе впервые применили силу. Вот именно сегодня. Не десять лет до этого. Именно сейчас. Чудеса да и только.       Трисс молчит. Она смотрит ему в глаза, и эмоция на ее лице нечитаемая.       — Я не… Ламберт, честно, я не понимаю. Что ты хочешь этим сказать?       — Я? Ничего. Я просто интересуюсь. Тебе тоже предлагали меня заманить, а? И тот случай в клинике Йеннифер — подстроен тобой?       — Да что ты… что ты говоришь?.. — пораженно лепечет она, смотря на него широко раскрытыми глазами. — Ты… ты думаешь, что я знаю этих людей, и что я позволила им издеваться над собой, над моим сыном и, в конце концов, над тобой?!       — Хочешь секрет? Насилие ты позволяла даже не участвуя в этом. Игнорирование значит согласие, Трисс.       — Значит ты тоже был согласен, а?       — Возможно, я не спорю. Убегать от пуль мне иногда даже нравилось.       Трисс качает головой и медленно садится на стул, трет лицо руками и шепчет:       — Ламберт, ты псих. Ты сошел с ума.       — Браслет ты специально игнорируешь?       — Я не знаю, как он там оказался! Ламберт, ты в самом деле думаешь, что я причастна?! Я?! Я хоть раз брала пистолет в руки без необходимости?! А тут что?! Позволять такое ради… ради чего, Ламберт?       Он устало закатывает глаза и понимает, что хочет спать еще больше. Он думает о мягкой постели, думает о Лютике у него под боком, о мурлычущем котенке между ними.       — Я тоже не знаю, Трисс. Я здесь не чтобы тебя обвинять, как-то там тебя наказывать или еще что… просто интересный факт, не так ли?       Она смотрит на браслет в своих руках. Она не выглядит удивленной или пораженной… Злой или грустной. Она просто смотрит на него тупым взглядом, будто у нее в голове ни одной целой мысли.       — То есть ты думаешь, что я пыталась насильно запихнуть тебя им в руки, так?       Ламберт отвечает не сразу. Он медлит, будто считает, что подобные слова — это обвинения, от которых ему не отмыться.       Но он хочет быстрее домой. Хочет обнять Лютика, хочет чтобы Лютик обнял его. Поэтому он отвечает:       — Да.       Она издает нервный смешок и откладывает браслет. Трет лицо и снова тихо смеется.       — Я думала, ты пришел, чтобы вернуться. Чтобы сказать мне хоть что-то хорошее. А ты… нашел это и кинул мне в лицо, говоря, что это я. Чудесно.       Она медленно поднимает голову и смотрит ему в глаза. Эмоция на ее лице непонятная и ускользающая. Ее глаза напуганы, она выглядит так, будто впала в отчаяние, будто уже ни во что не верит, ничего не хочет, ни о чем не думает.       — Я знаю, Ламберт, сейчас ты уйдешь. Я знаю это.       Она медленно встает, и Ламберт даже думает о том, что сейчас она достанет пистолет или нож, что угодно, но нет.       — Знаешь. — говорит она, вытирая глаза. — Мне все равно, что ты думаешь. Можешь считать меня хоть убийцей, хоть насильником, хоть садистской. Мне все равно. Я просто хочу сказать, что я любила тебя. Любила пять дней назад, час назад и даже сейчас. Я люблю тебя, Ламберт. И это все, чего я хотела от тебя. Что искала еще в Геральте. Я хотела быть любимой, понимаешь, Ламберт? Я не Йеннифер, я не крутая женщина. Я не такая самостоятельная, как хотелось. Я часто бываю лицемерной. Но я все равно хотела, чтобы ты любил меня. Потому что я любила тебя. Даже больше собственного сына.       Ламберт ощущает кусок стекла в его груди. Колючие острые камни.       Он стоит будто бы пригвожденный. Его лицо, как и все тело, напряжены. Ему кажется, что он не может даже пошевелиться.       Он думает, что прямо в этот миг совершает какое-то непростительное преступление, но что именно — не понимает.       — Можно обнять тебя? На прощание?       — Почему на прощание?       Тупой вопрос. Тупой вопрос.       Ответ очевиден.       Он снова смотрит на браслет.       Неоспоримое доказательство. Никак по-другому он не мог там оказаться. Даже если он его подкинул, но, сука, как он мог достать этот браслет, кроме как при личной встрече?       Какое, к чертям, подкинул? В чем смысл? Какова была вероятность, что Ламберт сядет к нему в машину? Что залезет под сиденье? А даже если и сядет, и даже если залезет, то сколько процентов, что он нашел бы браслет?       Какое-то время он пытается ее оправдать. Правда пытается, но не получается. И ее реакция — такая, будто она знала, что это должно произойти — не дает ей поблажек.       — Обнимай, — говорит он как разрешение. Бросает как собаке кость.       Она подходит к нему и обнимает. Просто обнимает.       Никаких ножей в спину, ударов, укусов. Ничего. Просто ее руки вокруг его шеи. Запах ее волос, ее шеи, ее рук. Запах ее усталости. Запах ее отчаяния.       Она стоит и обнимает его, прижимаясь так тесно, как только может.       Он не обнимает ее в ответ.       Отстраняется она от него с трудом, нехотя, и, не глядя ему в глаза, она шепчет:       — Я люблю тебя, Ламберт. Ты единственный, кого я любила по-настоящему.       Манипуляции, — говорит он себе. Обычная манипуляция.       Таких, каких она делала сотню, тысячи.       Поэтому он просто кивает.       И уходит.       Он не разворачивается, не бросает на нее последний взгляд, ничего. Просто уходит, закрывая дверь. Не стоит возле нее, не прислушивается, чтобы услышать, как она плачет, а после кинуться к ней успокоить.       ничего.       Уходит.       Тяжесть из его груди не уходит даже тогда, когда он садится в машину.       Ее взгляд все еще стоит перед его глазами.       Если она в самом деле его любила, то почему Ламберт всегда ощущал себя таким одиноким и непонятым?

***

      Он переступает порог дома, не успевает даже толком закрыть дверь, как на него накидывается тело, обнимает за шею так тесно, что Ламберт едва не задыхается.       Он обнимает его, гладит по спине и наконец закрывает дверь.       — Это тупо, Ламберт, клянусь, так тупо… Ты мне позвонил, сказал, что все в порядке, а я все равно волновался, а? Ну дурак же, — качает он головой, чуть отдаляясь и смотря ему в глаза. — Плохое предчувствие не отпускало ровно до того момента, пока ты домой не зашел.       — Я же гово…       — Да. Да. Да, говорил, ну и что? Я не контролирую свои эмоции!       Ламберт качает головой, ставит пакет с продуктами на тумбочку, а потом набрасывается на Лютика. Прижимает к себе и целует. Целует, целует, целует. Целует так, будто хочет задохнуться Лютиком, хочет его выжрать.       Лютик обнимает в ответ, прижимается, целует, гладит по волосам, едва не стонет в поцелуй.       Ламберт не знает, сколько они так целуются, сколько трогают друг друга, гладят и обнимают с такой силой, что, кажется, могут остаться синяки. Он не знает, но отстраняется только тогда, когда в груди становится чуть светлее, когда в его губах Ламберт забывается так, что с трудом вспоминает, какая у него сейчас фамилия.       Он отстраняется от его рта с влажным звуком и судорожно выдыхает.       Лютик заполошно моргает и шепчет:       — Оу… вау… Что ж… Добро пожаловать домой, — смеется тихо он, и Ламберт улыбается, трясь о его нос своим.       А потом в гостиной что-то падает, раздается громкое мяуканье и Майк как бешеный вылетает из комнаты.       Лютик смотрит через плечо на него, качает головой и говорит:       — Честное слово, он неуправляемый…       — В тебя пошел.       — А может в тебя? — смеется Лютик, щурясь. — У тебя снова грустное лицо, — качает он головой и берет за щеки, — улыбнись.       И Ламберт улыбается. Даже не фальшиво, он улыбается ему искренне.       — Чувствуешь? Когда улыбаешься, на душе немного светлеет, — он трется о его нос своим.       — У меня светлеет на душе, потому что я вижу тебя.       — Плут, — фыркает Лютик.       — Нет, ни разу. Хочешь вина?       — Да, давай.       Они пьют, смотря сериал. Ламберт обнимает его за плечи, ненавязчиво рисуя на нем неясные линии и пытается не думать ни о чем хотя бы пять минут. Не выходит.       Лютик это чувствует. Ламберта вообще это пугает. Сила эмпатии в Лютике. Он буквально может ощутить малейшую перемену настроения, он знает, когда Ламберт врет, когда честен. Он чувствует силу тяжести в его груди, чувствует этот камень, тянущий его на дно.       Добро в Лютике Ламберта тоже губит пониманием, что пережив такое Лютику удавалось быть… таким… прекрасном собой.       Лютик целует его, гладит, пытается отвлечь. Постоянно шутит, и Ламберт искреннее смеется, но чувство чего-то неотвратимого не покидает его сердце. Может диалог с Робом был лишним? Может, ему не стоило к нему приезжать и говорить с ним?       Может, ему стоило остаться дома?       Мысли на него давят. Давят-давят-давят. Порой ему даже становится сложно дышать, но в этот момент Лютик целует его в щеку, и Ламберт судорожно выдыхает, будто выныривает из-под толщи черной воды.       — Эй, — Лютик мягко берет его за подбородок, заставляя посмотреть на себя. — Может мне что-нибудь сделать для тебя? Что-то, что поднимет тебе настроение, м? — он почти что мурлычет. Или это мурлычет котенок у него на коленях.       — Да я ж говорю, что я в порядке. Просто…       — Хочешь стриптиз? — усмехается он, склоняя голову к плечу. Кусает себя за губу и игриво проводит по верхней кончиком языка.       — Я не хочу потом снова давать тебе нарко…       — В них нет нужды, Ламберт, — цыкает Лютик. — Наоборот, надо без них. Ведь ты заметил? Я уже не дергаюсь от твоих касаний, мне приятно и я уверен в тебе.       Ламберт сглатывает, когда Лютик аккуратно перекладывает котенка к нему на колени, якобы он там надолго задержится, подмигивая, уходит в другую комнату.       Ламберт не уверен, что у него сейчас хоть что-то встанет.       Он пытается прийти в себя, потому что, так или иначе, что он может изменить сейчас? Ничего. Точно ничего, все уже сделанно, а плохое предчувствие это отходняк от таблеток, а еще он до сих пор переживает по поводу увольнения.       Всего-то.       Но…       но, что самое главное, когда в комнате включается это блядско-розовое освещение, которое делает кожу Лютика почти что глянцевой, он вообще ни о чем не думает. Лютик имеет странный талант: стоит ему оголиться хотя бы на двадцать процентов, и Ламберт, как подросток, забывает свое имя, где он находится и просто хочет запустить руку себе в брюки.       Лютик подмигивает ему.       Ламберт откидывается на спинку дивана. Его взгляд устремлен на Лютика, и он уже напряжен как струна.       Он думает о его пластичности, о мягкости его движений, о гибкости его тела. К сожалению, из-за скованности Лютика в постели из-за очень ясных причин, он не мог наблюдать за ним в разных позах, не мог видеть, как красиво он изгибается, наслаждаясь обычной миссионерской позой, но, о, сейчас он мог рассмотреть это все.       И его плавные движения бедер, и какой у спины, оказывается, красивый изгиб.       Он дергаными движениями убирает со своего лица лютикову рубашку, когда тот кидает ему ее.       И какая же у него все-таки задница. Идеальная круглая задница.       Джинсы отпадают в сторону, и Ламберт сглатывает, пожирая его взглядом. Его тело, его изгибы, его движения. Он чувствует себя голодным. Чертовски голодным. От предвкушения у него едва не дрожат руки.       — Так, товарищ, прошу вас на выход, — он ласково убирает Майка на пол и тот недовольно кусает его за палец, а потом убегает на кухню. Лютик смеется, а потом улыбается, когда Ламберт хлопает себя по коленям, говоря: — Станцуй мне что ли.       Лютик идет к нему, а потом… Потом только туман, марево, Ламберт во сне, честное слово, он во сне. Он задыхается этим. Тепло кожи Лютика, его нежные касания и томные выдохи. Он зарывается пальцами в его волосы и притягивает к себе ближе. Трется о него, целует и трогает, и он позволяет трогать себя даже не вздрагивая.       Розовое освещение делает его кожу более гладкой на вид, будто у него и не кожа вовсе, а глянец.       А потом Ламберт тонет. Тонет в жаре его бедер, в жаре того, что у него между бедер. Он тихо стонет и сам едва не дрожит от удовольствия. Ему не хватит слов, чтобы описать то нестерпимое чувство кайфа, когда он рядом с Лютиком. Будто все его чувства обостряются. Будто мертвое оживает, и сам он жив, сто тысяч раз жив.       Он трогает его, ласкает бледные соски и так нежен, как только может.       Лютик медленно подтягивается к нему и кладет голову к нему на грудь, глубоко вдыхая.       — Ну как? — мурлычет он. — Легче?       — Намного. С тобой я будто рождаюсь заново.       Лютик довольно морщит нос и ласково кусает Ламберта за подбородок.       — Ламберт?       — М?       — О чем вы там вообще говорили… К чему пришли? Что они говорят?       Ламберт тяжело выдыхает. Он не хочет об этом думать, и ему почти удалось забыться в теле Лютика. Его юном белом теле, в его прекрасных горячих бедрах и в его губах. А теперь он вынужден снова лежать и проматывать у себя в голове этот диалог, потому что молчать — нечестно.       — Давай сначала уляжемся в постель, а?       Лютик выдыхает и кивает.       Время тянется бесконечно, и температура чистых простыней холодит кожу, но не разум. Ему кажется, что его мозги снова жарятся на медленном огне, а он просто смотрит и уверен, абсолютно уверен, что все под контролем.       Но не под контролем ничего.       Лютик буквально падает к нему в кровать, падает на него, и Ламберт испугано крякает. Лютик смеется и крепко обнимает. И Ламберт ощущает себя парализованным его смехом. Таким чистым и искренним, что он даже ощущает себя так, будто обманывает его. Лютик такой светлый и чистый, а Ламберт… Ламберт избежал сложностей, убежал от Трисс, и нашел утешение в руках Лютика. В его объятьях, в его разведенных перед ним бедрах. Нашел спокойствие и покой в нем.       Ламберт боится того, что это не искренне. Вдруг он просто испугался трудностей? Не смог справится с болью Трисс, и теперь оказался здесь, с человеком, который нежен с ним и пытается отделить их обоих от этого мира, простуженного и серого.       А потом Ламберт смотрит Лютику в глаза, видит его улыбку, и нет, больше он не сомневается.       В этот момент ему все равно, сильный он или слабый, все равно на причины, он здесь и это главное.              Он целует его в кончик носа, и Лютик забавно фыркает.       — Они искали меня, чтобы предложить работу у них…       — Ты отказался?       — Разумеется.       Лютик облегченно выдыхает и кладет голову к нему на плечо, обнимая так крепко, сколько вообще в нем есть силы.       — И что теперь делать думаешь?       — Работать, — выдыхает он устало. — Работать так много, чтоб забыть даже то, где я сейчас нахожусь. Надо… узнать всех, кто с этим связан, и начать с них, а там уже выберем дальнейший путь…       — Это… опасно?       — В этом мире все опасно, Лютик. Даже поход за молоком.       — Не будь глупым, ты прекрасно понимаешь, о чем я.       Ламберт тяжело выдыхает и аккуратно подлаживает его по голому, молочно-белому плечу.       — Понимаю. Но по-другому никак.       — Это ведь… даже не твои проблемы. Моя мама просто когда-то влипла, и теперь…       — Лютик. Они не были моими, но сейчас я лежу здесь, я тебя обнимаю, и твоя безопасность для меня точно так же важна, как и моя собственная. Я буду осторожен, не волнуйся. Не умер раньше, и сейчас не умру. Они не первые серьезные дяди, до которых я аккуратно и плавно пытаюсь достать.       — Да, я знаю, как ты умеешь аккуратно и плавно доставать… Главное, что неторопливо…       — Ну ты уж извини, не интересовался я раньше, где у мужчин простата! Пришлось путем проб и ошибок. А если серьезно, то неторопливость в этом деле главное. Чем быстрее происходит, тем больше подозрений. Поэтому… поэтому они звали меня. Чтобы понять, что именно нужно делать, чтобы это было как можно медленнее — нужно терпение, опыт и…       — Мозг, — выдыхает Лютик и опирается на локти. Он гладит его по волосам, добавляя: — Твои мозги. Поэтому я и прошу быть тебя осторожнее. Когда они чего-то хотят, они добиваются этого.       Ламберт моргает и медленно переводит взгляд на потолок. Он вспоминает его слова. О психологическом насилии. О сломе людей.       Его пробирают мурашки и он сильнее прижимает Лютика к себе.       Ему остается надеяться, что план по слому его психики не начался годами ранее.       Так же, как это было с тем гением…       А потом Ламберт одергивает себя. Нет, такого не будет. Он не такой гениальный, не такой громкий, не такой отчаянный и, в конце концов, не совсем уж последний наркоман, чтобы с ним происходило это. Нет, он не имеет такой важности. Он обычный посредственный товар.       ничего нового.       Ничего нового…       К ним забирается Майк, и Лютик, улыбается, гладит его, а потом щурится, когда тот его кусает.       Ламберт смотрит, как Лютик лениво играется с ним, смотрит, как Майк кусается и царапается, но не оставляет реальных следов.       И рука Лютика, ласково гладящая его за ухом, запросто может придушить.       Ламберт сглатывает.       Хоть бы ему самому не оказаться этим котенком, с которым все это время лишь ласково игрались.