***
Юнги встал с дивана. На кухонном столе завибрировал мобильный телефон – наверняка его забыл Чимин. Он упорно отказывался иметь дело со всеми этими гаджетами и сейчас покосился на телефон с недоверием, но решил принять звонок. Услышав голос Чимина, он начал отвечать, но случайно прервал разговор, ткнув на экране куда-то не туда. Выругавшись, он сунул телефон себе в карман. Головная боль стала проходить, однако туман не рассеивался. Долой самообман: ему нужен кофе. Причем не одна чашка.… … …
После анализов и обследования Чимин поспешил в итальянский ресторан «Каравелла» на улице Хондэ, где раньше побывал с Джексоном Ваном. Кровь требовалось сдавать натощак, он со вчерашнего дня ничего не ел, и сейчас у него кружилась голова. Он заказал кофе с молоком, сухое печенье «бискотто» и хотел было позвонить в испанскую клинику, но спохватился, что забыл телефон в доме на улице Каннам. Только этого не хватало! От досады он хлопнул ладонью по столику. – Чем вам помочь? – спросил официант, подавая ей завтрак. Он узнал Сухо, с которым накануне его познакомил галерист. – Забыл дома мобильный! Мне нужно сделать важный звонок. – Могу предложить свой. – Он вынул из кармана телефон в чехле с эмблемой футбольного клуба «Милан». – Спасибо, очень любезно с вашей стороны. Он позвонил в Мадрид и попросил соединить его с Луизой, молодой медсестрой из клиентской службы клиники репродукции, брат которой служил в полиции. Чимин ей симпатизировал, знал расписание ее дежурств и при необходимости звонил прямо на ее мобильный, чтобы не сообщать о размере своих яичников половине Кастилии. Луиза записывала результаты и передавала их врачу, который при необходимости менял дозу гормональных инъекций. Меньше всего это походило на задушевное общение с семейным доктором: нет, это была медицина 2.0 – урбанизированная, всемирного охвата, непритязательная и невеселая. Что ж, если ради отцовства нужно было пройти через это, Чимин не возражал. Закончив разговор с Луизой, Чимин позвонил с телефона Сухо на свой номер. Ему повезло, Юнги ответил на звонок. – Юнги, это вы? Можете передать мне телефон? Драматург что-то пробормотал, после чего связь прервалась. Тогда Чимин отправил эсэмэс: «Можете принести мне телефон? Если не возражаете, встретимся в полдень в ресторане «Гран кафе» на улице Гангнам. Больше спасибо. Чимини» Кофе тем временем остыл, и он заказал еще один, который выпил сразу. Он совершенно не выспался: какой сон, когда всю ночь снятся колдовские полотна Сокджина! Чимин скитался в сияющих далях, в чувственных чащобах, среди переплетений лиан, взбирался на головокружительные вершины, терялся в городах, сотрясаемых ураганными ветрами. Утром он бы не ответил, что это было – чудесный сон или кошмар. До него уже начало доходить, что эта двойственность и есть ключ к творчеству Ким Сокджина. На другой стороне улицы Джексон Ван поднимал металлическую штору на витрине своей галереи. Он постучал по стеклу согнутым пальцем, привлекая его внимание. Галерист не обманул его ожиданий – тут же к нему присоединился. – Я не сомневался, что скоро вас увижу! – радостно заявил он, садясь напротив него. – Живопись Сокджина неповторима, верно? Чимин ответил ему упреком: – Вы не сказали мне об убийстве сына Джина. – Что верно, то верно, – проговорил он без всякого выражения. – Терпеть не могу об этом рассказывать. Джулиан был моим крестником. Эта трагедия всех нас потрясла. – Как это произошло? – Газеты все подробно описали, – тихо сказал он. – Вот именно, – подумав, кивнул, соглашаясь. – Чтобы как следует во всем разобраться, надо вернуться в прошлое. В довольно далекое прошлое… – Он поднял руку, заказывая и себе кофе, чтобы набраться сил. – Я вам уже объяснял, что, познакомившись с Джином, мобилизовал всю свою сеть для пропаганды его работ. Джин был честолюбивым и жадным до новых знакомств. Я познакомил его с самыми разными людьми в Лондоне, Берлине, Гонконге… Но оставалось место, куда он отказывался соваться: Нью-Йорк. – Как это понимать? – Каждый раз, когда я предлагал представить его коллекционерам с Манхэттена, он выбивал мяч за пределы поля. Хотите – верьте, хотите – нет, но с тысяча девятьсот девяносто второго до рокового две тысячи четырнадцатого Ким ни разу не побывал в своем родном городе. – Разве у него не было там родни? – Только отец-омега, но он и его перетащил в Сеул в конце девяностых. Он уже был совсем плох и вскоре скончался. Джексон обмакнул в кофе кростини. – В конце концов я прицепился к Джину как репей, и он не смог не приоткрыть для меня краешек правды. – Это было как-то связано с обстоятельствами его отъезда? – спросил Чимин. Галерист утвердительно кивнул. – Осенью тысяча девятьсот девяносто второго года, после их с Тэмином лета любви, Джин остался в Нью-Йорке один. Он приуныл, весь смысл его жизни свелся к тому, чтобы скорее воссоединиться с молодым мужем в Сеуле. Загвоздка была в том, что в кармане у него не было ни гроша. Чтобы заработать на билет на самолет, он занялся вместе с LadyBird мелким воровством. – Омега из «Пиротехников»! – вспомнил Чимин. – Его настоящее имя было Кан Дани. Он был дочерью чилийских иммигрантов, вкалывавших в Северном Бронксе. Странный омега: замкнутый, дикий, почти аутист, с телосложением кетчиста. Без всякого сомнения, он был влюблен в Джина, в окно бы выпрыгнул, если бы он попросил. – Думаете, он злоупотреблял его отношением? – Если честно, не знаю. Джин был гением, то есть по определению невыносимым занудой, человеком, с которым страшно трудно было иметь дело, но назвать его гнусным типом ни у кого не повернулся бы язык. Он был импульсивным, взрывным, одержимым идеей фикс, но я никогда не замечал, чтобы он презирал слабых. Думаю, он много лет не отталкивал Дани, чтобы не причинить ему боль. – А Тэмин взял и все разрушил. – Несомненно. Узнав о намерении Джина уехать в Сеул, Дани впал в отчаяние, тем не менее помогал ему собирать деньги, грабя бакалейные лавки. В Чимине взял верх полицейский. – Вы называете это «мелким воровством»? Я бы квалифицировал это как вооруженный грабеж. – Перестаньте! Все их оружие – водяные пистолеты и резиновые маски персонажей из компьютерной игры. Но Чимин стоял на своем: – Не важно, настоящее оружие или нет, вооруженное ограбление остается вооруженным ограблением. Знаю по опыту, что это редко хорошо кончается. – Я и не утверждаю, что это хорошо кончилось, – грустно согласился Джексон. – Однажды вечером бакалейщик в Чайнатауне отказался отдавать им деньги, достал из-за прилавка винтовку и открыл огонь. Джин умудрился сбежать с деньгами, а Дани пуля угодила в спину, и он рухнул прямо в лавке. Чимин откинулся на спинку стула. Джексон продолжил бесстрастным тоном: – Когда копы его задержали, у них уже было на него толстенное дело. – Видеозаписи прежних ограблений, – догадался бывший полицейский. – Они самые. Это был их четвертый магазин за месяц. Повсюду уже красовались их портреты – маски усатых сантехников. Они должны были их защитить, но в итоге выдали. К несчастью для Кан Дани, его уже много раз задерживали за настенные художества, набралось богатое криминальное досье. Копы и прокурор поняли, что сорвали джекпот, и потирали руки. Такова американская судебная система: со слабыми она сильна, с сильными слаба. – Дани не выдал Джина на допросах? – Что вы! Его осудили – восемь лет тюрьмы, потом добавили еще четыре года за попытку побега и неоднократное применение насилия к сокамерницам. – Джин не явился с повинной? Ван издал нервный смешок. – Уже назавтра после ареста Дани он сидел в самолете – летел в Сеул к Тэмину. Джин смотрел на вещи просто: он не чувствовал себя должником Дани, потому что никогда его ни о чем не просил. Он его не выдал, но это был его личный выбор. – Значит, он полностью порвал с друзьями детства? – Да, полностью. – Вы считаете, что это и было причиной его нежелания возвращаться в Нью-Йорк? – Разве это не очевидно? Он смутно чувствовал, что этот город таит для него угрозу. И был прав. Кан Дани вышел на свободу в две тысячи четвертом году совершенно сломленной. И физически, и психически. Подрабатывал то там, то здесь, пытался вернуться к живописи, но он не принадлежал к системе, у него не было галериста, и ему не на кого было опереться. Скажу честно: ничего не говоря Джину, я купил через социальный центр в Гарлеме несколько полотен Кан. Хотите – покажу. После выхода из заключения он стал писать как зомби, в его полотнах нет жизни, они пугают. – Он знал, кем стал Джин? Джексон пожал плечами: – Как могло быть иначе? Сегодня достаточно ввести имя человека в поисковую строку, чтобы узнать о его жизни все или почти все. Дани знала «глянцевую» версию Джина: успешный художник-миллионер, женатый на манекене, отец очаровательного альфы. Этот образ и свел его с ума. – Что случилось дальше? – В две тысячи тринадцатом году с Джином связался нью-йоркский Музей современного искусства. В следующем году там задумали устроить первую крупную ретроспективу его работ. Как Джин ни отказывался возвращаться в Нью-Йорк, этому музею не принято отказывать. И вот в декабре две тысячи четырнадцатого года он прилетел с мужем и сыном в Нью-Йорк, чтобы открыть свою выставку и дать несколько интервью. Он не собирался задерживаться там больше, чем на неделю, но для драмы хватило и недели. С лихвой. . . . Кикван сам по себе был настоящим театром одного актера: он оказался непревзойденным мастером чувственности, которой было пронизано каждое его движение: он сексуально убирал за ухо непослушную прядь, сексуально скрещивала ноги, еще сексуальнее слизывала с губы капельку кофе. В этом не было ни откровенной провокации, ни попытки соблазнения. Он стояла на страже хорошего вкуса, владея умением радостно разжигать желание, близким к торжеству жизни и всепобеждающей молодости. Юнги охотно отвечал на его шутки, но после двух чашечек кофе сумел направить разговор в единственное интересовавшее его русло: Ким Сокджин. Ему трудно было обуздать свое любопытство после признания Киквана: он работал у Кимов няней в Нью-Йорке зимой 2014 года. – Я пережил личную драму, и даже спустя два года после этого меня не отпускали ночные кошмары, – разоткровенничался он. – Я проводил с Джулианом дни напролет. Джин с утра до вечера пропадал в Музее современного искусства. Тэмин доверил сына мне, а сам занялся собой: шопинг, маникюр, сауна… – Где они поселились? – В апартаментах «Бридж Клаб», шикарного отеля в районе Трайбека. – Кикван открыл кухонное окно, сел на подоконник и закурил. – В день, когда разразилась беда, Тэмин собрался за покупками в «Дин энд Делюка», потом у него по расписанию был обед в «АВС Китчен», это ресторан недалеко от Юнион-сквер. Он хотел взять с собой Джулиана, чтобы подобрать ему одежду, но в последний момент спросил, не соглашусь ли я с ним побыть. – Кикван затянулся сигаретой. За считаные секунды его жизнерадостность уступила место нервозности, которую он не пытался скрыть. – Это был мой выходной день. У меня уже были планы, и я ответил отказом. Ничего страшного, сказал он, возьму Джулиана с собой. На самом деле ему не нужно было ни в Гринвич-Виллидж, ни на Юнион-сквер, его целью был отель в Верхнем Вест-Сайде, на Амстердам-авеню, где его ждал любовник. – Кто это был? – Ким Джонин, подрядчик из Ниццы, крутивший дела на Лазурном Берегу и в Майами. Тот еще бабник, первый Тэминин парень в школе. – Что ему понадобилось в Нью-Йорке? – Его заманил туда сам Тэмин. У него было тогда чувство, что Джин стал к нему безразличен. – Сокджин знал, что муж ему изменяет? Кикван вздохнул. – Вот уж не знаю! Это была парочка прямиком из «Песни старых влюбленных»: таким подавай конфликт и ожог, иначе отношения вянут. Я никогда не понимал, что их связывает. Кто главный, кто кем командует, кто кому подчиняется… – Их не успокоило рождение ребенка? – Ребенок редко примиряет супругов. – А Джин изменял мужу? – Не знаю. – Я имел в виду – с вами, – уточнил свой вопрос Юнги. Ответ Киквана был безапелляционным: – Шашни с няней своего ребенка? Что за второсортный порносюжет! – После недолгого молчания Кикван позволил себе новую откровенность: – Вообще-то можно было попробовать. Но – нет. Юнги встал и с разрешения хозяина налил себе еще кофе. – Так что произошло в Нью-Йорке в тот роковой день? – Под вечер, видя, что Тэмин не возвращается и не дает о себе знать, Джин забеспокоился, но обращаться в полицию пока не стал. Дозвониться мужу он не мог по понятной причине: он забыл свой мобильный в отеле. Шли часы, тревога стала невыносимой. В одиннадцать вечера он связался со службой безопасности отеля, те – с полицией. Там сразу отнеслись к сигналу со всей серьезностью – все-таки исчез ребенок, да и Джин был человеком известным. Всю ночь патрульные экипажи работали по ориентировке, сотрудники полиции проверяли записи камер наблюдения в тех местах, где должен был побывать Тэмин. Разумеется, они ничего не нашли. – Бледная до синевы, Кикван затушил сигарету в кофейном блюдце. – В семь утра курьер доставил в отель коробку с детским мизинцем и с окровавленной запиской, содержавшей требование выкупа. Это было чудовищно! За дело взялось ФБР. Они расширили периметр розыска, разослали предупреждение о похищении, задействовали все современные средства и возможности… В конце концов была обнаружена запись камеры наблюдения на Амстердам-авеню со сценой похищения Тэмина и его сына. – Кикван помассировал себе веки и вздохнул: – Я тоже видел эту запись. Это было уже не порно, а фильм ужасов: чудовище, форменный бык, запихивало Тэмина и Джулиана в фургон-развалюху. – Что еще за бык? – Горбатый громила-апач, вот такие плечищи, вот такие ручищи! Юнги в знак сомнения выпятил нижнюю губу. – Отпечатки с коробки пробили по полицейской базе. Они принадлежали Кан Дани, судимому, известному также как LadyBird, подруге молодости Джина. При упоминании LadyBird Юнги вспомнил фотографии из книги о творчестве художника. На них молодые «Пиротехники» расписывали вагоны подземки в начале 1990-х: Джин в куртке на вырост, NightShift – паренек-латино с оттопыренными ушами, LadyBird – совершенно чуждый полету, несмотря на кличку, индианец с лентой а-ля Джеронимо в волосах цвета воронова крыла. – У ФБР дело пошло споро. Уже к полудню агенты нашли сквот, куда привезла своих жертв Кан Дани, – ангар на территории заброшенного завода в Куинсе. Немедленно начался штурм, но было поздно: Джулиан уже был мертв. . . . – Что означал этот выкуп? – спросил Чимин. Джексон прищурился. – Вас удивляет сумма четыре миллиона двести девяносто тысяч долларов? – Конечно. – Это плата за мучения: количество дней, проведенных Кан Дани в тюрьме, умноженное на тысячу. Одиннадцать лет и девять месяцев ада: четыре тысячи двести девяносто дней. В таком контексте сумма могла показаться почти ничтожной. – Полагаю, Джин попытался собрать эти деньги. – А как же! Только Дани хотел не денег. – Чего же он хотел? Мести? – Да, той самой «дикой справедливости», о которой говорил Фрэнсис Бэкон. Он решил изуродовать Джину жизнь, причинить ему такие же ужасные страдания, как те, что выпали ему самому. – Но при этом он сохранил жизнь его мужу? – Тот тоже чуть не погиб. Фэбээровцы нашли Тэмина примотанной к стулу колючей проволокой. Он до сих пор весь в шрамах. Ужаснее всего то, что Дани убил Джулина кинжалом на глазах у его отца. У Чимина застыла в жилах кровь. Он вспомнил слова своего друга Дэнни: «Путь тьмы, страдания и смерти». Куда бы он ни шел, что бы ни делал, все дороги приводили его на один и тот же перекресток, к веренице трупов. – Кан Дани сидит в тюрьме? – Нет, ему удалось сбежать до начала штурма. Он бросился под поезд на станции «Гарлем – 125-я стрит», на которой они с Джином раньше разрисовывали вагоны. – Джексон с безнадежным видом развел руками и горестно вздохнул. Чимин достал из кармана таблетку от изжоги. – Со вчерашнего дня мне не дает покоя один вопрос, – заговорил он, приняв таблетку. – Год назад Ким Сокджин опять прилетел в Нью-Йорк, где и скончался? – Именно так – от сердечного приступа, посреди улицы. – Зачем его туда понесло? Зачем было возвращаться в город, связанный со столькими тяжелыми воспоминаниями? – В телефонном разговоре со мной он объяснил, что приехал на прием к кардиологу. У меня были весомые основания поверить этому объяснению. – Какие? Джексон открыл кожаный портфель, лежавший на стуле рядом с ним. – Я знал, что вы опять захотите со мной поговорить, поэтому принес вот это. – Он протянул Чимину светло-коричневую книжицу. Он уставился на еженедельник «Смитсон» в темном кожаном переплете. – Я узнал о смерти Джина в Сеуле. Тут же сел в самолет и полетел в Нью-Йорк, заниматься переправкой тела. Его вещи из гостиничного номера забирал тоже я. Их было немного: чемоданчик с вещами и этот еженедельник. Чимин перелистнул страницы. Одно ему стало ясно уже сейчас: весь год, предшествовавший смерти, Ким Сокджин не вылезал от врачей. Вот и дата его кончины, 23 декабря 2015 года, была помечена его рукой: «Д-р Стокхаузен, 10.00». – Чем он страдал? – Один инфаркт за другим! Весь последний год Джину делали ангиопластику и аорто-коронарное шунтирование. Помните, как пел Ферре: «Когда сердце больше не бьется, нечего искать где-то еще…» – Я могу оставить еженедельник себе? Джексон после паузы утвердительно кивнул. – Как вы думаете, эти три последних полотна действительно существуют? – Я твердо в этом уверен, – ответил галерист, сверля его взглядом. – Как и в том, что вы их отыщете. Чимин не забывал об осторожности. – Для этого вы должны мне сказать, где искать. Кто те люди, с которыми мне придется говорить. Джексон взял паузу – размышлял. – Первым делом – с Дианом Рафаэль. Он чрезвычайно опытный психиатр, и притом симпатичный. Один из немногих, к кому Джин испытывал уважение. Они познакомились через несколько месяцев после его приезда в Корею, когда он обретался в бывшей больнице. Диан организовал тогда передвижную структуру помощи токсикоманам. Он увлекался новыми формами искусства и стал одним из первых покупателей его картин – приобрел сразу две. Джин считал его почти что своим ангелом-хранителем. Чимин запоминал все, что слышал. Это имя уже звучало накануне вечером из уст Юнги. – С кем еще? – Возможно, с Соль Минсо, продавцом красок. У него магазинчик на набережной. Джин часто с ним советовался, когда работал. – А Ким Тэмин? Он по-прежнему живет в Сеуле? Джексон покачал головой, не спеша с ответом. – Можете продиктовать мне его адрес? Галерист вооружился ручкой и вырвал из еженедельника чистую страничку. – Я запишу для вас его координаты, но это ничего вам не даст. Встреча с Тэмином была для Джина величайшей удачей и худшим несчастьем. Искрой, разжегшей его гений, а потом пожаром, пожравшим его жизнь. Он сложил страничку вчетверо, отдал Чимину и, глядя в сторону, задал вслух вопрос самому себе: – Что, в сущности, может быть печальнее, чем видеть, как самая близкая тебе душа превращается в твое проклятие?